Блуждающий огонь - Купер Джеймс Фенимор. Страница 11

— Поклонитесь мне холодно и как посторонний, — шепнула она ему торопливо, тяжело дыша, — и сделайте вид, что вы спрашиваете меня о расположении улиц, как бы не зная, как там пройти. Здесь мы виделись прошлой ночью; но теперь ясный день, не забудьте этого.

Рауль сделал все по ее указанию, и каждый видевший, но не слышавший их разговора, не мог не принять их встречи за совершенно случайную. Между тем он говорил ей слова любви и восхищения.

— Довольно, Рауль, перестаньте, — останавливала она его, невольно краснея и опуская глаза, хотя уж никак нельзя было прочесть неудовольствия в ее нежных и ясных чертах. — Не время теперь, в другой раз вы мне повторите все это. Знаете вы, что ваше положение значительно ухудшилось со вчерашнего вечера? Вчера опасность можно было ожидать только со стороны нашего города, а теперь прибытие этого фрегата, английского, как мне сказали, много ухудшает дело.

— Несомненно! Это «Прозерпина», как мне сказал Итуэл, а он в этом уверен. Помните вы Итуэла, дорогая Джита? Того американца, что сидел вместе со мной в заключении? Он служил раньше на этом фрегате, и капитан на нем сэр Браун.

При этом Рауль расхохотался к крайнему удивлению Джиты.

— Не понимаю, Рауль, что вы можете находить забавного во всем этом? Этот сэр Браун упрячет вас в одну из тех плавучих тюрем, о которых вы мне столько говорили, а эта перспектива далеко не из приятных.

— Полно, полно, дорогая! Сэр Браун или там сэр Блэк, или сэр Грин (то есть сэр коричневый, черный или зеленый) еще не поймали меня. Я не ребенок, чтобы полезть в огонь, раз меня не водят больше на помочах. «Блуждающий Огонь» светится или гаснет, смотря по обстоятельствам. Десять шансов против одного, что этот фрегат войдет в гавань, чтобы ближе познакомиться с городом, а затем отправится в Ливорно, где уж, конечно, офицерам будет повеселее, чем в Порто-Феррайо. У этого сэра Брауна, наверное, есть так же своя Джита, как и у Рауля Ивара.

— Нет, у него нет Джиты, Рауль, — отвечала она, невольно улыбаясь, тогда как румянец еще гуще залил ее щечки, — в Ливорно мало таких простушек, как я, которые выросли в уединенной башне на морском берегу.

— Джита, — возразил Рауль с глубоким чувством, — многие из благородных римлянок и неаполитанок могли бы позавидовать этой одинокой башне, которая помогла вам сохранить вашу чистоту и невинность. Такая жемчужина редко встречается в больших городах, а если и бывает, то скоро теряет свою первоначальную красоту, потому что ее грязнят.

— Что вы знаете о Риме, Неаполе, благородных дамах и жемчужинах, Рауль! — улыбаясь против воли, заметила Джита, и вся нежность, переполнявшая ее сердце, вылилась в эту минуту в том взгляде, который она бросила на него.

— Мне ли не знать, Джита! Я был в обоих этих городах и хорошо знаю то, о чем говорю. Я был в Риме, чтобы повидать святого отца, чтобы самому увериться в справедливости составившегося у нас во Франции понятия о нем самом и его непогрешимости, прежде чем остановиться на какой-нибудь религии для меня самого.

— И разве вы не нашли его святым и достойным почтения человеком, Рауль? — горячо спросила она его, так как религиозный вопрос был их вечным камнем преткновения. — Я уверена, что вы признали его таковым и достойным стоять во главе древнейшей и единой истинной церкви. Я его никогда не видала, но я не сомневаюсь, что это так.

Рауль знал, что его взгляд на религию представлял единственную преграду, мешавшую ей порвать со всеми остальными связями и согласится разделить с ним его судьбу, счастливую или несчастную. Но в нем было слишком много прямоты и благородства, чтобы решиться обмануть ее; даже более, он постоянно щадил и оберегал ее собственную твердую и успокоительную для нее веру. Самая эта слабость ее, потому что он считал признаком слабости ее глубокую религиозность — самая эта слабость имела особую прелесть в его глазах. И теперь он с более, чем когда-либо, глубокой нежностью смотрел на милое, хотя и встревоженное личико Джиты. Он ответил ей правдивым, хотя несколько снисходительным тоном.

— Ты моя вера, Джита; в тебе я поклоняюсь чистоте, святости и…

— Не говори больше, Рауль, если ты меня любишь! Это страшное богохульство! Скажи лучше, что ты нашел святого отца таким, как я тебе говорю.

— Я увидел в нем кроткого, почтенного и, в чем я твердо убежден, добродетельного старца; но это не более, как человек, и я не мог в нем подметить никаких признаков непогрешимости. Его окружали вечно интригующие между собой кардиналы и прочие интриганы, способные скорее привести христианина в отчаяние, чем укрепить в нем веру.

— Довольно, Рауль, я не могу слышать таких речей. Вы не знаете этих святых людей, и ваш язык враг ваш, иначе… Слышите? Что это значит?

— Выстрелы с фрегата! Я должен узнать, в чем дело. Когда и где мы увидимся?

— Не знаю. Но теперь мы слишком долго были вместе, нам давно пора разойтись. Доверьтесь мне, я найду средство увидеться. Во всяком случае, мы не замедлим воротиться в нашу башню.

Джита легко убежала, договаривая последние слова, и скоро Рауль потерял ее из вида, она скрылась в глубине городских улиц. С минуту молодой моряк колебался — не последовать ли ему за ней, но раздумал и поспешил на террасу, представлявшую наилучший обзорный пункт, чтобы по возможности узнать о причине выстрела. Там же успела вновь собраться толпа, с которой он и смешался.

«Прозерпина», как совершенно верно признал Итуэл Больт, находилась уже на расстоянии одной мили от входа в бухту и, видимо, не удовлетворенная мало понятными ответами люгера на свои сигналы, желала дознаться чего-нибудь более определенного. Это было совершенно ясно для Рауля, внимательно и с пониманием дела следившего за всеми действиями фрегата. У Рауля захватывало дыхание, и он напряженно следил за тем, что собирался теперь предпринять его люгер.

Итуэл, видимо, не торопился. Прошло несколько минут, прежде чем с люгера ответили условными знаками на сигнальные вопросы фрегата. Ответ Итуэла был совершенно непонятен Раулю, который получил от французского правительства лист сигнальных знаков для сношений с военными судами своей родной страны, но не знал, конечно, тех, при помощи которых можно было переговариваться с неприятелем. И тут его выручил Итуэл: еще в бытность свою на службе на этом самом фрегате Итуэл присутствовал как-то при встрече «Прозерпины» с одним английским люгером-корсаром и, благодаря свойственной ему в высшей степени наблюдательности, заметил и запомнил те флаги, которыми люгер отвечал фрегату. Теперь ему пришлось применить к делу свои знания, а в случае каких-нибудь ошибок он рассчитывал на то, что с корсара не станут требовать больших знаний и точности в употреблении сигналов.

Так и случилось: сбивчивость ответов отнесена была к невежеству, а не к дурным намерениям.

Между тем фрегат все шел вперед, и нельзя было решить, хочет ли он бросить якорь в бухте или собирается ближе осмотреть люгер.

Теперь Рауль Ивар решил, что наступила пора самому позаботиться о безопасности «Блуждающего Огня». Он, конечно, сделал распоряжения на случай допроса фрегата, уезжая на берег; но теперь дело начинало принимать слишком серьезный оборот, и Рауль поспешил спуститься с горы. Крупно шагая, он наткнулся на Вито Вити, отдававшего надлежащие приказания относительно встречи гостей.

— Вам должна улыбаться перспектива встречи с вашим достойным соотечественником, капитаном Брауном, так как, по всем видимостям, фрегат собирается бросить якорь в вашей бухте! — обратился к нему подеста, еще не успевший отдышаться после крутого спуска с горы.

— Говоря откровенно, синьор подеста, я и наполовину теперь не так уверен, что это «Прозерпина» с капитаном Брауном. Наоборот, я замечаю некоторые признаки, заставляющие меня предполагать, что это крейсер французской республики, в конце концов, и я считаю себя обязанным поспешить на мой маленький люгер.

— К черту бы провалиться всем этим республиканцам! Вот та скромная молитва, с которой я постоянно обращаюсь к Богу, капитан. Но трудно поверить, чтобы такое прекрасное судно принадлежало этим негодным.