Хижина на холме - Купер Джеймс Фенимор. Страница 12

Мод же оно напоминало о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой; но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменившем ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названой сестре.

В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

— Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

— К чему они, капитан?

— Защищать нас, если краснокожим вздумается прийти за нашими скальпами.

— Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

— Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение…

— Говорили вокруг Ника, — отвечал уклончиво индеец. — Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

— Мик не очень красноречив, я это знаю, — сказал капитан, смеясь, — но он честный человек и всегда готов услужить.

— Плохой стрелок целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара.

— Ты мне отдашь его потом?

— Конечно. Ник — честный человек, он держит свое слово.

— Я не думал, что ты такой исправный.

— Вождь тускароров всегда честный человек — что говорит, то и делает.

— Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

— Одолжите Нику доллар, завтра он отдаст. Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, чем Ник остался очень недоволен и сейчас же отошел к укреплениям.

— Вот старый товарищ, — сказал Роберт. — Я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в «Хижине». Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

— Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

— Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным вступить с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться, так как за последнее время он стал изрядным негодяем.

— Нет, Боб, он все такой же, как был и раньше. Если быть с ним осторожным, то он неопасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

— Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, — заметила мистрис Вилугби, — у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

— Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие, и дурные качества. Но вот он идет; не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

— Да, не следует, чтобы подобные люди думали, что они имеют какое-нибудь значение.

Ник осмотрел новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

— Ник старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, — много знает; хочет знать новую войну.

— Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

— Как, англичане против англичан?

— А разве тускарор не поднимает никогда томагавка против тускарора?

— Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

— Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.

— Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?

— Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.

— Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

— Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

— Зачем капитан строил укрепления?

— Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

— Но у вас нет ворот, — проворчал Ник. — Англичане, американцы, краснокожие, французы — все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

— Я уверена, Ник, что ты наш друг, — вскричала мистрис Вилугби, — я помню, как ты принес траву для сына.

— Это верно, — ответил с достоинством Ник. — Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.

— Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

— Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.

— Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.

— Старые метки, — сказал он, широко улыбаясь, — мы друзья; это никогда не сгладится.

Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:

— Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?

— Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее — бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.

После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.

— Знаешь, Роберт, — сказала Белла, нежно беря за руку брата, — мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?

— Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.

— Дай Бог, — вскрикнула Белла, — если бы и ты поступил так же!

— Нет, Белла, — возразила с упорством Мод, — ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.

— Что за ужасная вещь — гражданская война! — сказал майор. — Муж идет против жены, сын — против отца, брат — против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.

— Нет, Роберт, это не так, — прибавила Мод. — Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.

— А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.

— Ты не совсем справедлив к Мод, — сказала, улыбаясь, Белла. — Никто тебя так не любит, как она.

— Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?

— Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? — с живостью спросила Мод.

— Вот они, — ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. — Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.

Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.

— А это, неблагодарный?

— Это? — воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. — Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.

— Разве он старый, разве он поношенный? — спрашивала она, растягивая шарф. — Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.

— Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.