Огненные времена - Калогридис Джинн. Страница 18

– Анна! Анна Магдалена!

Нет ответа. Светила яркая луна. Можно было различить очертания крестьянских домов с покрытыми соломой крышами и посеревшими, некогда чисто выбеленными стенами. Вдали темнела оливковая роща. А в противоположной стороне, так далеко, что казались размером с ноготь, виднелись стены Тулузы.

Вся скрючившись, поплелась она в ночь. И с каждым шагом ее тревога лишь возрастала. Пожар был плохим предзнаменованием. Она бы погибла, сгорела бы и малютка Мари тоже, если бы Пьер не спас их. С первого дня их брака Катрин старалась доверять Анне Магдалене и даже любить ее как мать, которой у нее никогда не было, потому что ее собственная умерла в родах, дав ей жизнь. И старуха, похоже, тоже заботилась о своей невестке. Однако временами Катрин ужасно боялась ее.

Анна Магдалена слишком хорошо знала старые языческие обряды, и хотя казалась преданной Деве Марии, она никогда не называла ее по имени. «Ля бона дэа, ля бона дэа» – все время обращалась к любимой святой по-итальянски. Но ведь это переводится как «добрая богиня», а деревенский священник давным-давно научил ее, что Мария не была богиней, а была лишь святой. И называть ее богиней – святотатство. Но хотя она давно уже говорила об этом Пьеру, тот ответил, что в Италии именно так принято обращаться к Деве Марии и что его мать – хорошая женщина и он ничего больше не желает слышать об этом, что бы там ни говорил священник.

А еще ее смущало то, что Анна Магдалена знала о том, что должно произойти, задолго до того, как могла об этом узнать. О, старуха пыталась скрыть эту свою способность, но Катрин помнила, как та недоверчиво улыбалась, когда забеременевшая невестка признавалась ей в своих надеждах на то, что у нее родится сын. Катрин увидела тогда странный свет в глазах старой повитухи и чуть ли не услышала ее мысли: «Мечтай о ком хочешь, но родится у тебя девочка».

Так и случилось… и Анна Магдалена назвала девочку Сибиллой.

«Может, она считает меня тупой? – подумала Катрин с неожиданной злостью. – Неужели она думает, что я не знаю, что все это значит? Что она – вещунья, колдунья… А Пьер…»

И Пьера его мать все еще называет Пьетро, хотя они уже столько лет живут во Франции! Неужели она думает, что все еще живет в Италии? Катрин никогда не бывала в той стране, но в ее представлении это была страна, где царит не закон, а дьявол и где все женщины занимаются колдовством. «Слава Богу, у нас теперь свое папство в Авиньоне, и пресвятой отец – француз…»

И как всегда, Пьер был слишком мягок с матерью и назвал дочку двойным именем: Мари-Сибилль.

Катрин замедлила шаг. Она стояла на краю луга, лицом к сжатому полю, и не знала, куда идти. Еще раз позвала она свою свекровь, и снова ответом было молчание.

Движимая какой-то невидимой силой, она повернула к оливковой роще и, превозмогая боль, то и дело останавливаясь, побрела туда.

И пока она шла, ее терзала ужасная мысль: забрав у нее ребенка, Бог наказывает ее. Она согрешила. Разве нет? Она позволила повитухе использовать заклинания, использовать колдовство, необходимое якобы для того, чтобы она, Катрин, смогла выносить здорового ребенка. Она громко зарыдала, вспомнив, как всего два дня назад видела, как Анна Магдалена засунула в основание родильного кресла пучок каких-то трав, завернутых в тряпицу.

А Бог послал священный огонь, чтобы спалить его, это кресло, и сжег юбку колдуньи, и угрожал даже самой Катрин и ее младенцу. Это было предупреждение…

«Господи! – взмолилась она, проливая беззвучные слезы. – Только верни мне мое дитя живым и здоровым, и я сделаю так, чтобы завтра же его крестили! Я не позволю этой злой бабе касаться его! Я воспитаю свою дочь правоверной христианкой…»

В ее воображении тут же всплыли все те ужасные истории, что ей доводилось слышать о ведьмах и о их шабашах, и она зарыдала пуще прежнего. Она вспомнила рассказы о том, что ведьмы воруют младенцев, четвертуют их, принося в жертву дьяволу, а потом варят то, что от них осталось, и едят как суп! О том, как ведьмы воруют младенцев из колыбелек и сосут их кровь, отчего их крошечные тельца становятся белыми, как у вампиров. О том, как, заколдовав детей, ведьмы отпускают их домой и те, когда подрастут, ночью встают и убивают родителей во имя дьявола…

Катрин вспомнила, как иногда, хотя и довольно редко, просыпалась среди ночи и обнаруживала, что Анны Магдалены нет дома. Когда однажды она спросила свекровь об этом, Анна Магдалена просто улыбнулась печально и сказала: «Старею, плохо сплю по ночам, бессонница замучила. Поэтому выхожу погулять перед сном, чтобы легче было заснуть».

А что, если все эти истории – правда?

Страх гнал ее вперед. Задыхаясь, спотыкаясь, она медленно плелась в сторону рощи. Днем эта роща считалась святым местом, осененным благословением самой Пресвятой Девы. Но по ночам редко кто осмеливался входить в нее, потому что ходили слухи, будто ночью роща становится заколдованным местом. Говорили, что по ночам там колдуют черти, оскверняют святилище Девы Марии, строят всякие козни, и если кто-нибудь их за этим застанет, они его заколдуют и он должен будет всю жизнь скитаться по роще, заблудившись в ней на веки вечные.

Боль в животе стала пульсирующей, и между ног стало мокро и липко. Голова у Катрин закружилась, и она, задыхаясь, упала на колени. Трава поплыла у нее перед глазами. Катрин закрыла глаза.

А когда открыла их, то увидела фигуру, наполовину освещенную лунным светом.

Это была Анна Магдалена, и в руках у нее был ребенок.

– Катрин! – крикнула она, а та, увидев, что ее дитя живо и здорово, издала вздох бесконечного облегчения.

– Дитя мое! – Катрин протянула руки к ребенку и тем самым совершила ошибку – голова так кружилась, что ее качнуло вперед и она ткнулась бы лицом в траву, если бы вовремя не оперлась на руки.

– Катрин! – Наконец-то Анна Магдалена опустилась на колени около нее, не выпуская младенца из рук. – Катрин, дорогая, посмотри на себя! Милая, да ты вся в крови, ты дрожишь… Зачем ты встала с постели?

Она положила ладонь на холодный лоб своей невестки. И в этом жесте, и в голосе ее чувствовались нежность и неподдельная тревога, так что молодой женщине стало стыдно за то, что она усомнилась в ней. И все же…

Катрин взглянула на ноги своей свекрови и увидела на них темно-фиолетовые пятна. Решимость оказалась сильнее головокружения. Катрин села и вырвала дочь из рук пожилой женщины.

От Анны Магдалены не ускользнуло значение ни этого взгляда, ни жеста. Она тут же принялась объяснять:

– Сон не шел ко мне, дорогая, да и малютка захныкала. Чтобы она не разбудила тебя или своего отца, я взяла ее с собой, чтобы успокоить ее…

Катрин стянула рубаху с плеча и, устроившись поудобнее, начала кормить ребенка. Старуха замолчала, потому что Катрин никак не отреагировала на ее слова. Боль в животе ослабла под воздействием приятных сокращений. Более того, странное чувство овладело ею. Наконец она подняла взгляд на Анну Магдалену и с холодной решимостью сказала:

– Завтра утром ее окрестят.

– Это невозможно, – тут же возразила Анна Магдалена. – Завтра тебе еще рано будет вставать с постели, даже если кровотечение не начнется снова. Теперь, если даже не случилось ничего серьезного, ты должна будешь лежать в постели еще неделю. По меньшей мере.

– Ее окрестят завтра утром, – спокойно повторила Катрин.

Она взглянула прямо в глаза Анны Магдалены и убедилась, что старуха поняла то, что она хотела сказать, хотя даже сама она, Катрин, до конца этого не понимала.

«Ты не получишь ее, старуха. Она моя, и я постараюсь, чтобы это было так, даже если ради этого мне придется отослать ее прочь от нас обеих».

Но в глазах Анны Магдалены светилась решимость не менее сильная, чем у Катрин, и она требовала этого ребенка для силы куда более древней и более мудрой.

Долгое мгновение женщины молча смотрели в лицо друг другу. Потом Анна Магдалена медленно поднялась на ноги и помогла встать Катрин с ребенком.