Ненужная дочь (СИ) - Брай Марьяна. Страница 2

А вот Иван Никанорыч, тот самый начальник цеха, жена которого владела теперь моим наследством, не перестал с нами говорить. Ни со мной, ни с моей мамой. Все подговаривал, мол, старуха ваша больше имеет, как пить дать, только ее ковырнуть надо хорошенько.

Я, молодая дура, заступалась, клялась, что это не так, и доказывала, как могла. Но Никонорыч в это время высмотрел во мне что-то еще, кроме наследства. Ночами в мою смену стал с проверкой являться: мужиков на обед отправит, кран выключать и включать заставлял, а потом и вовсе залезал в кабину. А там тесно, что не развернуться. Вот и пользовался. То, мол, покажи, как это переключаешь, как то… а сам сначала аккуратно, а потом и вовсе обнаглел:

— Ты, девка не думай, что шибко умна да хитра, - сквозь зубы цедил Никанорыч, все теснее прижимаясь ко мне. - Я могу куда надо написать, и тебя вместе с твоей бабкой отправят бесплатно работать. Поняла? А щас давай фуфайку расстегай… А завтра поговоришь со своей контрой и выяснишь, где еще она прячет камешки.

Когда он полез под ватник я не выдержала и оттолкнула его. Успела только прошмыгнуть мимо да к лестнице кинуться, а он за ватные штаны схватил.

Так я и не допрыгнула до лестницы. И он меня не удержал.

Три месяца в больнице, а потом домой. На инвалидном кресле, которое всем заводом купили. Иначе лежать бы мне на кровати да в окошко глядеть. А так… так хоть по комнате передвигаться могла, да руками чего по дому сделать. А со временем в библиотеку работать взяли.

Так и началась моя взрослая жизнь.

И на этом же она и закончилась. Сначала мной бабушка занималась, а мать замуж вышла. Когда бабушки не стало, одна жила. Мать навещала, ругала меня непутевую. А потом вроде как все ровнее и ровнее стало. Я радовалась, что у нее двое сыновей родились, что не одна моя мамочка. Думала, вот теперь-то точно наладится, точно все образуется: ведь и ей помощь с детьми нужна.

Да только не вышло по моему. Говорила она мне только одно: «Чего же я столько времени на тебя потратила. Давно надо было замуж идти.».

Была у меня и подруга. Помогала, поддерживала. Все говорила, что и мне пара найдется. Да только куда там: после войны здоровым-то пара находилась не всегда, а таким, как я, и вовсе.

Пришла к своим девяноста годам сухонькой, активной старушкой. Матери давно уже не было, а братья не знались со мной, как я ни старалась. В зеркало я теперь видела в отражении свою бабушку. Так же аккуратно вела хозяйство: меняла занавески на окнах, вышивала руками и шила на машинке все, что нужно для дома и для людей, коли просили. А добрые люди помогали с банькой да с мытьем полов. Так и жила: улыбалась каждому рассвету, каждому закату. Всем, кто встречался мне, желала добра и счастья.

Пока не заснула с вязанием прямо в коляске перед окном, вспоминая старую бабушкину примету: «Солнце красно к вечеру – моряку бояться нечего». Это значило, что завтра будет солнечный день. А мне достаточно было и того, что просто будет еще один день.

Глава 2

Сон отступал нехотя, снова и снова погружая в забвение. И когда я открыла глаза, желание опять заснуть не прошло. Сначала пришли запахи: яркие, настолько удивительно четкие, что закружилась голова. Казалось, что я попала в детство, когда спишь с открытым окном в жаркую июльскую ночь, а по утру из сада тянет туманом, цветущими травами и влажной сочной травой.

Сухость во рту была, пожалуй, единственным раздражителем. Я попыталась откашляться, потянулась к привычной тумбочке возле кровати, где стоял стакан с водой, но рука никак не могла миновать кровать. Словно она стала шире.

— Мисс Виктория, мисс, о Боже, - шептал кто-то рядом, и мне стало не по себе.

— Кто здесь? – достаточно громко переспросила я и почувствовала на своей ладони теплую, влажную, как бывает после сна, руку.

— Мисс, тихо, прошу вас, тихо, - голос метнулся куда-то в сторону, и через минуту зажегся свет. Трепещущиеся на стенах тени от свечи казались жуткими, но потом глаз выцепил и женщину, несущую к кровати подсвечник с тремя толстыми, уже сильно оплавленными свечами.

— Кто вы? – только и смогла прошептать я.

— Я Элоиза, мисс, вы что, ничего не помните? Мисс, я Элоиза. Лиззи, ваша служанка, - она присела рядом со мной на стул и уставилась на меня во все глаза.

— Я… я не знаю вас. Где я? – сухость во рту не давала говорить. Я осмотрелась и увидела кувшин. Женщина с растрепанными волосами поняла все по моему взгляду и быстро налила воду в кружку. Взгляд мой никак не мог оторваться от тонкого фарфора с причудливо расписанным боком.

— Мисс Виктория, вам надо молчать и продолжать делать вид, что вы без чувств, прошу вас. Если они узнают, вас тут же отправят в тюрьму. Сержант сторожит у входа, - испуганные глаза молодой женщины, представившейся Элоизой, были светлыми. Или голубыми, или серыми: сейчас, при плохом освещении этого было не разглядеть.

— Я ничего не понимаю, Эло-иза. Я не знаю, кто вы, где я и чем я провинилась, - оторвав от губ кружку, тихо прошептала я и, привычно облокотившись на кровати, попробовала сесть.

Было странно, что это удалось слишком легко, не переваливаясь с бока на бок, как обычно. И тут до меня дошло, что все это получилось благодаря ногам. Я чувствовала, как они сами, совсем даже без единой моей мысли о них, упирались в кровать.

— Ноги… мои ноги. Я чувствую их, - прошептала я и откинула одеяло. Во рту снова стало сухо, потому что две совсем не старушечьи, сухие от обездвиженности, а вполне жилистые молодые ноги продолжали мое тело.

Элоиза, видимо, поняла, что дело плохо, и в момент, когда я обмякла, поднесла к моему носу что-то очень вонючее, а потом приподняла голову и напоила.

— Мисс, мисс Виктория, милая, прошу, придите в себя. Иначе я не успею вам всего разъяснить. Мистер Брекстон приедет рано утром. Он с нетерпением ждет, когда я пошлю за ним. Вся надежда на сынишку прачки. Он точно не разболтает, что я это сделала, - голос светловолосой девушки, казалось, вот-вот сорвется, и она заплачет.

Страх, непонимание и слабость, видимо, от упавшего давления – вот что я чувствовала. Подкатывала тошнота, но желудок не стремился расстаться с водой. Я с силой потерла лицо руками, пытаясь прийти в себя. И здесь меня тоже ждало сильное удивление: пухлые гладкие щеки, волосы вокруг лица, шея… все было словно чужим, но прикосновения свои я чувствовала отчетливо.

Потянув локон, я отчетливо почувствовала боль. Это не парик, да и откуда ему взяться. Хотя… я ведь точно не дома.

Широченная кровать, на которой я лежала, наверное, была двуспальной. Или, как сейчас говорят: «евро». Пухлое, будто с лебяжьим пухом, одеяло, на стенах обои то ли голубого, то ли зеленого цвета в мелкий цветочек. И я прекрасно могла разглядеть каждый лепесток там, куда хоть чуточку падал мерцающий свет от свечей. Повернув голову, я увидела приоткрытое окно, а за ним глубокую, черную, как мазут, ночь.

— Мне все это снится, - я провела руками по ногам, но Элоиза моментально расправила сбившуюся на бедрах рубашку, будто увидела в этом что-то нехорошее, и принялась накрывать меня одеялом. Было душно, словно за окном и правда июль. «Вчера точно был сентябрь, и после недельного дождя я с радостью смотрела на краснеющий у горизонта закат. Я ждала солнечного дня завтра», - только и удалось мне подумать до того, как Элоиза заговорила:

— Мисс, я прошу вас, придите в себя. Я сейчас должна выйти из комнаты, чтобы найти мальчишку Ады. А вы должны лежать молча, не открывая глаз. Даже если кто-то войдет, вы не должны двигать ни рукой, ни ногой, - с мольбой в голосе женщина шептала все это мне в лицо. Я чувствовала запах трав или настойки на них и не могла понять, что же со мной происходит.

— Я не знаю вас. Я не Виктория, я Любовь. И это не мои ноги, не мое лицо, не мои руки, милая женщина, - я сама протянула к ней ладони, и она, взяв их, приложила к своему лицу.