Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор. Страница 33

Я не видел Руперта на похоронах. Я знал, что он был там, но либо он сам старался не попадаться мне на глаза, либо Люси так все устроила, что его персона ни разу не возникла перед моим взором. Джон Уоллингфорд, который имел весьма отдаленное представление о моих отношениях со всеми Хардинджами, думая сделать мне приятное, упомянул, когда немногочисленная процессия вернулась в дом, что молодой мистер Хардиндж, приложив немалые усилия, добрался-таки до Клобонни вовремя и поспел к похоронам. Наверное, Люси, под предлогом того что не может остаться одна, тотчас же после церемонии отправилась в домик при церкви и умудрилась продержать брата там все время, пока я не вернулся домой.

Я подъехал к дому последним, там уже собрались все родственники, и я поблагодарил каждого в отдельности за то, что они приехали на погребение и выказали тем самым уважение к покойной. Когда эта несложная обязанность была исполнена, все, кроме Джона Уоллингфорд а, удалились, и я остался один с моим кузеном. Каким стал наш дом! Каким он был все время, пока я оставался в Клобонни! Слуги крадучись передвигались по дому; в кухнях больше не слышно было их веселого смеха; даже самые неповоротливые из них как будто ступали по воздуху, и все вокруг меня, казалось, боялись потревожить покой усопшей. Ни до смерти сестры, ни после того у меня не было такого чувства, что ничто может обрести плоть, стать таким же реальным, как живое присутствие любимого человека. Я видел, мне казалось, и физически ощущал, что сестра больше не участвует в той драме, которая без нее утратила всякий смысл.

Никто из Хардинджей не вернулся к обеду — добрый пастор прислал мне записку, где сообщал, что он прибудет к вечеру, после того, как уедут родственники; Джон Уоллингфорд и я обедали tete-a-tete. Мой кузен, руководствуясь вполне понятными соображениями — отвлечь меня от раздумий о недавних событиях, завел разговор о предметах, которые, как он справедливо полагал, могли заинтересовать меня. Не пытаясь завести беседу на отвлеченную тему, которая не затрагивала бы моих чувств и оттого не увлекала бы меня, а лишь постоянно возвращала к источнику моих страданий, он благоразумно связал разговор с моей утратой.

— Полагаю, ты снова отправишься в плавание, как только твое судно будет готово к походу, кузен Майлз, — начал он, когда нам принесли вино и фрукты. — Торговля нынче кипит, и ленивый рискует упустить блестящие возможности.

— Золото больше не имеет для меня притягательной силы, кузен Джон, — хмуро заметил я. — Теперь у меня больше денег, чем мне необходимо при моих потребностях, и, поскольку я, вероятно, никогда не женюсь, не вижу смысла в том, чтобы пытаться добыть еще больше. Все же я выйду в море на своем судне, как только это станет возможным. Я не хотел бы провести все лето здесь, да и море я люблю. Да, да, я должен поехать куда-нибудь в Европу, и немедленно. Это самое разумное из того, что я могу предпринять.

— Вот это здорово, это по-мужски! Уоллингфорды не привыкли хандрить, и ты, я вижу, пошел в нашу породу. Но почему ты считаешь, что никогда не женишься, Майлз? Твой отец был моряком, но ведь он женился и, как я понимаю, вовсе не жалел о том.

— Мой отец был счастлив в семейной жизни, и, если бы я следовал его примеру, я бы, конечно, тоже должен был жениться. Тем не менее я чувствую, что мне суждено прожить жизнь холостяком.

— Что же в таком случае будет с Клобонни? — прямо спросил Джон Уоллингфорд.

Я не мог сдержать улыбки — ведь я считал его своим наследником (хотя по закону предпочтение следовало отдать более близким родственникам, пусть бы и носящим другую фамилию), но Джон, будучи намного старше меня, вероятно, и помыслить не мог, что меня переживет.

— Я составлю новое завещание, как только окажусь в городе, и оставлю Клобонни тебе, — искренне и твердо отвечал я, ибо эта мысль пришла мне в голову в ту самую минуту, когда я увидел его. — Кто, как не ты, имеет все основания претендовать на наследование Клобонни, и, если ты переживешь меня, оно будет твоим.

— Майлз, это мне нравится! — воскликнул кузен с редкой непосредственностью, протягивая мне руку и сердечно сжимая мою. — Ты совершенно прав; я должен наследовать это имение, если ты умрешь бездетным, пусть даже после тебя останется вдова.

Это было произнесено самым непринужденным образом и согласовывалось с моими намерениями, поэтому его слова не столько задели, сколько удивили меня. Я знал, что Джон Уоллингфорд любил деньги, а, поскольку все люди весьма привязаны к ценностям материальным, это свойство неизменно ведет к тому, что они позволяют сей привязанности брать власть над ними. Мне просто не хотелось бы, чтобы мой родственник вот так, в лоб, говорил о своих побуждениях, хоть это никоим образом не поколебало меня — я остался при своем намерении.

— Ты охотно советуешь своим друзьям жениться, а сам не спешишь подать им пример, — сказал я, желая переменить тему разговора. — Тебе, должно быть, за пятьдесят, а ты все еще холостяк.

— И останусь им до конца дней своих. Было время, когда я, наверное, женился бы, будь я побогаче, а теперь, когда я достаточно богат, меня занимают другие вещи. Однако это не причина отказывать мне в наследстве, пусть я и не доживу до таких лет, чтобы воспользоваться им. Все равно — это собственность семьи, и она не должна уйти из нее. Я опасался, что, если твой корабль погибнет где-нибудь в океане или ты умрешь от какой-нибудь заморской лихорадки, которую часто подхватывают путешественники, имение достанется женщинам и в Клобонни больше не будет ни одного Уоллингфорда. Майлз, я очень рад, что этой собственностью владеешь ты, но я буду весьма огорчен, если узнаю, что она перешла к кому-то из этих Хейзенов, Морганов или Вандер-Шампов. — Джон упомянул имена детей многочисленных миссис Уоллингфорд, моих теть или двоюродных бабушек и его кузин. — Кто-то из них, может быть, ближе тебе, но никто из них не привязан к Клобонни так, как я. Это земля Уоллингфордов, и она должна остаться ею. Я невольно рассмеялся, и мне даже захотелось продолжить разговор, чтобы лучше понять характер моего родственника.

— А если никто из нас не женится, — сказал я, — и мы оба умрем холостыми, что станет тогда с Клобонни?

— Я все это обдумал, Майлз, и вот что я скажу тебе. Если так случится и на свете больше не останется ни одного Уоллингфорда, то, по крайней мере, никто из Уоллингфордов не будет чувствовать себя уязвленным оттого, что какой-то Вандер-дюндер-Шамп, или как там еще называют этих голландцев, живет в доме его отца, и никому от этого хуже не станет. Но, кроме нас с тобой, есть еще Уоллингфорды.

— Вот это новость; я-то думал, что мы двое — последние.

— Это не так. После Майлза Первого осталось двое сыновей — старший, наш предок, и младший, который переехал в Нью-Джерси, его отпрыски живы по сей день. В конце концов, тот из нас, кто останется в живых, может отправиться туда на поиски нашего наследника. Но не забывай, у меня больше прав, чем у этих пуритан из Нью-Джерси, кем бы они ни были.

Я заверил моего родственника, что у него, вне всякого сомнения, больше прав, и переменил тему беседы, ибо, по правде говоря, его речи стали раздражать меня. Извинившись перед ним, я ушел в свою комнату, а Джон Уоллингфорд, как он заявил, отправился на прогулку по владениям своих предков, чтобы произвести их осмотр более критически, чем он мог позволить себе до сих пор.

Было уже совсем темно, когда я услышал подъезжающий экипаж, — приехали Хардинджи. Через несколько минут мистер Хардиндж вошел в кабинет. Сначала он спросил о моем здоровье, выказав сердечное участие, с которым он всегда относился ко мне; затем продолжал.

— Руперт здесь, — сказал он, — и я привез его, чтобы он мог повидаться с тобой. Они с Люси, кажется, думают, что сегодня тебя не стоит беспокоить, но я лучше знаю тебя. Кто же должен быть с тобой в эту горькую минуту, мой дорогой Майлз, как не Руперт, твой старый друг и товарищ детских игр, твой наперсник, почти брат?