Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор. Страница 74

В ту ночь я почти не спал. Марбл составил мне компанию, а Наб и Диоген были так спокойны, будто почивали на хороших французских матрасах — волосяных, не пуховых — за стенами крепости. Ничто не могло потревожить этих негров, вручивших нам свою судьбу со слепым доверием, которое обычай и воспитание внушили им. Если употребить столь распространенное нынче выражение, происходящее из лексикона лавочников, они буквально «были окрашены в пряже».

К середине ночи шторм несколько стих, но с рассветом на корабль с воем обрушились ветры, сила которых свидетельствовала о том, что нас ждет свирепая буря. Мы все были теперь на палубе и занимались судном со всевозможным усердием. Больше всего я опасался, что ветром сорвет какие-либо паруса, ведь их убирала горстка утомленных людей. Этого, однако, не случилось — наши сезни note 131 и найтовы держали крепко. Мы все, как полагается, позавтракали, а потом мы с Марблом отправились на бак и стояли там, наблюдая за дыханием стихии, подобно верным стражам, которые жаждут оказаться там, где опаснее.

Как судно качало, не передать! То и дело Аврора note 132 совершенно исчезала под водой, и водяные массы всей мощью обрушивались на бак, со следующей волной заливая всю палубу до самой кормы, так что оставаться над водой можно было только стоя на битенге или забравшись на самую середину гроташтага. Все вымокли насквозь; мы пытались уклоняться от волн лишь для того, чтобы удержаться на месте, а зачастую, чтобы просто вдохнуть воздуха. То недоуменное внимание, с которым куттер и фрегат рассматривали наше судно, больше не удивляло меня. Мне было совершенно ясно: рыбаки ровным счетом ничего не смыслили в поиске стоянки для кораблей, и мы с равным успехом могли бросить якорь посреди пролива Святого Георга, если бы наш якорь достал там до дна.

Около девяти часов мы с Марблом сошлись на кофель-планке и стали совещаться относительно наших планов на будущее. Хотя мы оба держались за один и тот же марса-шкот, мы вынуждены были громко кричать, чтобы слышать друг друга, — от завывания ветра тяжелые снасти превратились в гигантскую эолову арфу, а рокот волн был басовым аккомпанементом в этой музыке океана. Марбл вызвал меня туда, он первым и начал разговор.

— Послушай, Майлз, — закричал он, хотя его губы находились в каких-нибудь трех футах от моего уха, — он скачет, как кит с гарпуном в спине! Боюсь, как бы у него не оторвало форштевень.

— Этого можешь не бояться, Мозес, — меня больше беспокоит вон тот якорный канат с правого борта — нагрузка на него гораздо больше, чем на левый борт, видишь, как натянулись стренди.

— Да, да, испытание на прочность, если обобщить. А что, если мы положим лево руля и попробуем отвернуть в сторону?

— Я думал об этом, ведь течение сильное, и, может выть, нам удастся…

Не успел я договорить, как три исполинских вала обрушились на нас один за другим, подобно трем гулякам, бесчинствующим средь угрюмой толпы; первый поднял нос «Рассвета» так высоко в воздух, что сердце у нас замерло. Затем мы погрузились на глубину, равную высоте предшествовавшего взлета; мне даже почудилось, будто что-то надломилось от этого страшного напора. Из-за потока воды, который устремился на бак, ничего нельзя было разглядеть; но вот нос корабля еще раз вздернуло вверх, еще раз погрузило в воду, а потом судно как будто потеряло в весе.

— Нас сорвало с якоря, Майлз, — закричал Марбл, подавшись вперед, чтобы я мог слышать его. — Канаты лопнули как нитки, мы очертя голову несемся к земле!

И правда! Канаты разорвало, и судно стало отворачивать нос от шторма, словно бешеный скакун, который сбрасывает узду, прежде чем пуститься в свой неистовый карьер! Я огляделся в поисках негров, но Наб уже стоял у штурвала. Сей доблестный муж, преданный мне до конца, понял, что произошло, не хуже нас с Марблом и бросился туда, где в нем более всего нуждались. Хоть он и не был семи пядей во лбу, моряк он был превосходный. Движением руки я приказал ему положить руль на ветер, и он ответил мне кивком. Более мы ничего не могли предпринять и только в ужасе ожидали последствий.

Нос «Рассвета» все уваливался до тех пор, пока судно не стало лагом, отчего его начало швырять из стороны в сторону, так что ноки нижних реев с подветренного борта едва не погружались в воду. Затем оно выбралось из бурлящего штормового котла и с трудом повлеклось вперед. Но, прежде чем оно стало хоть немного слушаться руля, три волны пронеслись поперек его палуб, унося все, что не было крепко-накрепко принайтовлено, все неодушевленные предметы, которые своей волей не могли переместиться к подветренному борту. Волны вырвали пять бочек с водой из найтовых, словно те были скручены из обычного шпагата. Камбуз тоже унесло с последним гигантским валом, а саму печь спас только ее огромный вес да мощное крепление. Одним словом, волны унесли все, что попалось им на пути, кроме баркаса, грунтовы которого выдержали натиск.

К тому времени, как это опустошение закончилось, судно почти развернулось по ветру и его ход стал весьма ощутимым. Сначала оно устремилось к берегу, пройдя в этом направлении где-то полмили по косой, прежде чем повернулось кормой к ветру — курс, который позволял ему идти почти параллельно берегу. Мы с Марблом теперь без труда добрались до кормы и положили руль немного вправо с тем, чтобы по мере возможности отходить к середине пролива. Ветер дул с севера, вдоль пролива, так что, если бы он был достаточно широк, нам нечего было бы опасаться, но не прошло и трех-четырех часов после того, как судно стремительно понеслось под штормовым ветром, мы увидели впереди землю — в этой части острова берег тянется с севера на юг. Марбл предложил использовать благоприятный момент и, поставив грот-марсель, заставить судно отойти от земли — на подветренной скуле простиралось побережье, прилегающее к Дублину. Прежде чем убрать марсель, мы предусмотрительно полностью зарифили его, и я сам забрался на марс, чтобы спустить парус. Если уже на палубе буря казалась мне весьма свирепой, то теперь, когда я забрался на грот-марса-рей, порывы ветра обрушились на меня прямо-таки с неистовой яростью. Удержаться на рее было совсем не просто, а чтобы работать, требовалось немалое мужество и сила. Тем не менее я распустил парус, а потом слез и помог Марблу и коку натянуть шкоты. Туго натянуть их мы не смогли, но поставить парус нам удалось, и довольно недурно.

Судно тотчас ощутило присутствие этого небольшого лоскута. Благодаря совместному действию громоздких снастей и этого единственного обрывка паруса «Рассвет» помчался вперед с огромной скоростью, делая, наверное, одиннадцать — двенадцать узлов. Его очень сильно сносило ветром, и мне казалось, что и течение засасывает его и несет к берегу; но в общем судно держалось на том же расстоянии от берега, что и прежде, и шло параллельно ему, вспенивая вокруг себя волну, подобно фрегату, который мы видели накануне. При той скорости, которую развил «Рассвет», через двенадцать — пятнадцать часов мы оказались бы в проливе между Холихедом note 133 и Ирландией, где у нас было бы больше пространства для маневрирования, так как суша там снова изгибается к западу.

Долгие-долгие часы мы с Марблом в тот день и в последующую ночь сменяли друг друга у штурвала и выполняли всякие работы, подобающие матросу, а также помощнику и капитану. Все это время судно бешено неслось к Атлантическому океану и вышло в него до зари, пройдя мимо большого судна, которое лежало в дрейфе под одним штормовым стакселем и в котором я узнал фрегат, разглядывавший нас на якорной стоянке. Куттер тоже находился неподалеку, и, увидев, как страшно качались и кренились эти два полностью укомплектованных судна, я представил себе, что было бы с нами, если бы нам пришлось, как им, идти на ветер. Вероятно, они поступили так из-за нежелания покидать свою крейсерскую территорию у входа в Ирландский пролив.