Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор. Страница 95

Едва я водворился в камере, дверь открылась и вошел Наб с мешком. Несчастный был в слезах; он горевал не только о моей участи, но о позоре и беде, которые выпали на долю всех клобоннцев. Он еще не знал, что само имение продано, и я боялся говорить ему: для него, натуры непосредственной, это было бы все равно что разлучить душу с телом. Все негры считали себя частью Клобонни, и расставание с ним было бы для них равносильно катастрофе. Наб принес мне письмо с сургучной печатью и гербом Хардинджей. На конверте рукой Руперта был написан адрес. Одним словом, все в нем говорило о светской непринужденности, изысканном вкусе, утонченности и внимании ко всяческим формальностям. Не теряя времени, я прочел содержимое, которое и привожу здесь дословно.

«Бродвей, среда, утро.

Дорогой Уоллингфорд, мне только что пришло в голову, что прилагаемое может тебе пригодиться; я укоряю себя за то, что, когда увидел тебя, не вспомнил о том, что ты, вероятно, стеснен в средствах. К сожалению, я не могу пригласить тебя отобедать со мной сегодняenfamille note 155; у миссис Хардиндж свой круг, и на этой неделе мы выезжаем в свет через день. Все же мы еще повидаемся с тобой как-нибудь, когда я буду, надеюсь, не так занят. Люси только что узнала о том, что ты вернулся цел и невредим, и отправилась писать записку отцу, который рад будет узнать, что ты жив. Генерал, который живет у нас, передает тебе поклон и надеется, что, когда придет время ему возвращаться в Англию, ты возьмешь его пассажиром.Adieu, дорогой Уоллингфорд, я никогда не забуду наши мальчишеские проказы, о которых, наверное, и ты иногда вспоминаешь с улыбкой.

Твой,etc. Руперт Хардиндж».

В конверте лежала двадцатидолларовая банкнота. Да, человек, которому я отдал двадцать тысяч долларов, прислал мне этот щедрый дар, когда сам я оказался в бедственном положении, чтобы облегчить мою участь. Нужно ли говорить, что я тотчас через Наба отослал банкноту обратно с холодным благодарственным письмом. Я не нуждался в милостыне, во всяком случае с его стороны.

После ухода Наба я целый час просидел в тревоге. Затем явился тюремный надзиратель и сообщил мне, что какой-то джентльмен — кажется священник — и леди ждут меня в приемной. Священником, конечно, был мистер Хардиндж — неужели с ним пришла Люси? Мне не терпелось поскорее увидеть их — я бросился в приемную. Они были там — Люси и ее отец. Оказалось, что Наб, придя к Руперту, встретил Хлою, многое узнал от нее и о многом рассказал ей. Мистер Хардиндж уже собирался отправиться на поиски меня, но, узнав, где я, поспешил ко мне — его дочь едва успела надеть шляпку и шаль; он повел ее через парк и привел ко мне в тюрьму. С первого взгляда я заметил, что Люси ужасно взволнована, — несмотря на бледность, она была еще краше, чем прежде, — и что это была та самая Люси, которую я знал.

— Майлз, дорогой мой, дитя мое! — воскликнул старый добрый пастор, сжимая меня в объятиях. — Господи, слава Тебе за эту милость! Все потеряли надежду на твое возвращение, только мы с Люси все ждали тебя, и мы не могли, не хотели поверить, что больше не увидим тебя!

Мой бывший опекун все прижимал меня к своей груди, словно ребенка, Люси заливалась слезами так, что сердце разрывалось. Потом она подняла голову и попыталась улыбнуться, но я видел, что она делала над собой усилие только ради меня. Я схватил протянутую ко мне руку и целовал ее снова и снова. Милая девушка вся дрожала.

— Что мне все мои невзгоды, — воскликнул я, — когда ты — все та же, ты не изменилась, ты по-прежнему Люси Хардиндж!

Я сам не знал, что говорю, но я видел, что лицо Люси покрылось краской смущения, и таинственная, неизъяснимая улыбка, смысл которой я не мог понять, заиграла на ее прекрасных губах. Наверное, минут восемь — десять никто из нас не отдавал себе отчета в том, что он говорит или делает. Люси то плакала, то смеялась; но по ее лицу и некоторым ее репликам было ясно, как страстно она хотела знать, что произошло со мной, как я оказался в тюрьме. Я же был вне себя и вел себя как безумец.

В скором времени мы уже сидели друг против друга, и я рассказывал о том, как я потерял свое судно, почему было продано Клобонни и почему, как я считал, меня теперь арестовали.

— Я рад, что мой кузен Джон Уоллингфорд не имел отношения ко всему происходящему, хотя весьма сожалею о том, что послужило причиной перехода моего долгового обязательства другому. Мне было бы еще тяжелей, чем теперь, если бы я думал, что мой родственник замыслил столь изощренный ход, чтобы разорить меня, делая вид, что оказывает мне услугу. Его смерть, однако, совершенно рассеяла эти опасения.

— Мне не нравится, что он говорил о том, что составит завещание на твое имя, и не сделал этого, — возразил мистер Хардиндж. — Нельзя обещать и не выполнять обещаний. Это выглядит подозрительно.

Люси сидела молча, пока я рассказывал свою историю. Она смотрела на меня ясным взором, в котором светилось участие, но не произнесла ни слова, пока ее отец не закончил.

— Теперь не имеет никакого значения, — сказала она, — какие побуждения были у мистера Джона Уоллингфорда. Как и Майлзу, он показался мне грубоватым, но честным человеком; а честным людям можно простить то, что они не предвидят свою собственную скоропостижную смерть. Теперь, мой дорогой отец, нужно решить, как вызволить Майлза из этого ужасного места, и как можно скорее.

— О Майлз, дорогой мой мальчик, Боже избави тебя ночевать в казенном доме. Что же нам предпринять?

— Боюсь, сэр, что мне придется провести здесь много ночей. Мой долг составляет около тринадцати тысяч долларов; а в постановление суда включена и сумма договорной неустойки. Меня арестовали, вероятно, для того, чтобы вынудить к компромиссу — чтобы я признал постановление суда и уступил свою собственность, продав ее себе в убыток, как Клобонни, поэтому едва ли будет принят залог на меньшую сумму, чем та, которую закон позволяет истцу взыскивать. Я не знаю, кто поручится за меня, — сумма слишком велика.

— Я знаю двоих — это Руперт и я.

Мысль о том, чтобы принять такое одолжение от Руперта, была мне особенно отвратительна; и по выражению лица Люси я увидел, что она разделяет мои чувства.

— Боюсь, сэр, — сказал я, горячо сжав руку мистера Хардинджа в знак признательности, — что вы не столь богаты. Помощник шерифа говорит, будто он получил указание не уступать в отношении залога; и боюсь, что ни вы, ни Руперт не можете под присягой показать, что имеете капитал в пятьдесят тысяч долларов.

— Господи помилуй! Неужели без этого никак не обойтись,

Майлз?

— Полагаю, что по закону они будут настаивать на поручительстве в размере, указанном в постановлении суда. Руперт, как я вижу, живет на широкую ногу, все же я сомневаюсь, что он захочет под присягой подтвердить владение такой суммой.

Лицо мистера Хардинджа приняло весьма печальное выражение; он не сразу ответил мне.

— Я не посвящен в секреты Руперта, и Люси тоже, — наконец сказал он. — Надеюсь, ни в чем предосудительном он не замешан, но мысль о том, что он игрок, иногда возникала в моем беспокойном мозгу. Он женился на мисс Мертон; купил и обставил дом на Бродвее и живет богато. Когда я заговорил с ним об этом, он спросил, неужели я думаю, что «английские леди с положением выходят замуж без приданого»? Я не знаю, как обстоит дело, мой дорогой Майлз, но мне всегда казалось, что Мертоны живут только на жалованье полковника Мертона.

— Майора Мертона, — заметил я, делая ударение на внеочередном звании, которое в действительности носил этот достойный человек, — майор Мертон сам говорил мне о том.

Мистер Хардиндж даже охнул, а Люси стала бледна как полотно. Первый не имел понятия об истинном характере своего сына; но его мучили всякие опасения, которые имел бы при подобных обстоятельствах любой отец. Я понял, что необходимо — было бы жестоко не сделать этого — успокоить их.