Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 3
– Да.
– Я не буду, не буду.
Она легла рядом, закурила. Я смотрел сбоку на ее профиль – бусинка глаза, розовое ушко, веселые губы.
– Ты ангел, – сказал я по-английски. – Ты ангел, Тана. Ты уедешь в свой Таиланд, выйдешь замуж, а я буду видеть тебя каждую ночь, в звездах. Через неделю я дам тебе денег. Много крон. Хватит до Таиланда. А Джошуа пусть остается здесь, зачем он тебе в Таиланде? Мы будем с ним дружить, я буду приезжать к нему сюда, ведь он мой друг.
Я говорил, она курила и ничего не понимала. Только улыбалась.
С берега раздался крик. Тана поднялась и поглядела в окно.
– Джошуа вернулся, – сказала.
Старый хиппи привел с собой троих приятелей. Сели на берегу на поваленном дереве и принялись разжигать костер. Они притащили целую сумку пива, колбаски, гитару, скрипку и бубен. Джошуа зашел в дом, подмигнул мне, принес со второго этажа губную гармошку.
– Джем-сейшн! – сказал он мне. – Пойдем завтракать.
Мы с Таной пошли. Джошуа знакомит меня: немец Герхард, Хосе-Мария из Венесуэлы, что ли, и Питер из Америки.
– А русские в Христиании есть? – спросил я.
– Был один, лет пять назад, – сказал Герхард. – Мы его Иваном звали. Он жил вон там, в доме с голубой крышей. Карла его взяла к себе. Хороший столяр, делал у меня в мастерской эти ваши мат-реш-ки, да? Водку пил. И боялся. Ночью ко мне приходил. Может, он кого-то у вас в России убил, не слышал?
– Я в России давно не был, – ответил я.
– Я тоже его помню, – сказал Хосе-Мария. – Я играл в баре, а он напился и меня угостил.
– Он хорошо зарабатывал на своих матрешках, – сказал Герхард. – Мы даже CD-плеер купили. До сих пор у меня стоит.
– А где он теперь?
– Никто не знает. Исчез. Мы газет не читаем, – сказал Питер.
У этого американца Питера одна сторона лица была обожжена, как раз та, которой он сидел ко мне, и все, что он говорил, казалось зловещим.
Долго возились с костром – сырые ветки не разгорались, – потом разожгли, пожарили колбаски, стали есть и пить пиво. Я пиво не пил, я вообще не пью спиртного. Это моих друзей почему-то очень веселило.
– Первый раз вижу русского, который не пьет, – сказал Питер.
– А ты их много видел? – спросил Джошуа.
– Я же сказал – это первый.
Потом Хосе-Мария взял гитару. Густые черные длинные волосы падали на гриф, закрывая струны. Герхард подпискивал ему на скрипке, он был длинный, весь длинный, и лицо тоже, и даже рот – с длинными зубами. Скрипка казалась в его руках игрушечной. Питер постукивал в бубен, Джошуа дудел на гармошке. Мы с Таной ковыряли прутиками в углях.
– А вы Жинито не знаете? Негр, тут живет, – спросил я.
– Жинито? Чумовой Жинито? Кто ж его не знает! – откликнулся Питер. – Барабанщик хороший, его даже в ToutSpace звали. Помнишь, Герхард? Он на прослушивание ездил. Только через день вернулся. Чумовой – две гитары, говорит, им об головы сломал! Ну, этим, из ToutSpace. Чуть что – сразу в драку. Он мне сказал, не знаю, врет или правда, что в Африке воевал. За независимость. Сказал, что уши врагам резал. Им командир велел с трупов уши срезать. Чтобы считать.
– Уши? – Хосе-Мария перестал играть. – Ну хоть не пальцы. Палец хрен отрежешь.
– Ну так вот, слушай, что говорю, – возбудился Питер. – Чумовой Жинито сказал, что он девятнадцать человек убил! Врет, наверное. А в Данию приехал, ему лет девять было.
– Врет, – уверенно сказал Герхард.
– А может, не врет, – вдруг вставил Питер. – Видели, какой у него шрам на груди?
– Это его лев поцарапал, ха-ха-ха! – заключил Хосе-Мария.
VI
Я думал о чае. Очень хотелось чаю.
– У вас нет чая? – спросил.
– Чая нет, – ответил Джошуа.
– Пойду куплю.
– Иди.
– Нет, сначала я спою. Хотите, я спою вам что-нибудь русское? Хотите? Вы Высоцкого слышали?
– Нет, Ви-сот-ка-ла мы не слышали.
– Тогда я спою. И я запел:
Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,
Потрусили за ствол – он упал.
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел – не узнал…
И так далее.
Хосе-Мария тихонько мне подыграл, потом Джошуа подпиликал, а обожженный Питер постукивал невпопад.
– Не стучи, Питер, – сказал я уже в самом конце, – песню портишь.
Питер перестал стучать, и я допел:
По чьей вине, по чьей вине, по чьей вине?…
– Очень грустная песня, – сказал Джошуа.
– Вам правда понравилось?
– Хорошая, только грустная, – повторил Джошуа.
Мне отец запрещал петь, говорил, что у меня нет ни слуха, ни голоса, а этим Высоцкий понравился.
– У меня пять кассет его дома. Я принесу в следующий раз.
– Валяй, – сказал Джошуа, обнимая левой рукой Тану за плечо.
– Не обнимай Тану, Джошуа! – сказал я. – Если ты друг, не обнимай Тану.
Джошуа присвистнул, но руку на всякий случай убрал.
– Слушай, Алекс, лучше тебе сходить за чаем.
– Кстати, и пива купи, – сказал Герхард, отходя в кусты помочиться.
– Я куплю, только прошу, Джошуа, не обнимай Тану.
– Хорошо, хорошо.
Я встал, трусы высохли. Сунул руку в карман куртки – деньги на месте. Пошел по берегу. Надо обогнуть озеро, единственная площадь Христиании была на том берегу. Шел я очень медленно, думал.
Смог бы я жить здесь? Я столько времени не видел толком людей и вот увидел. И они мне понравились. Им нет до меня дела, они меня ни о чем не спрашивают. Так, словно мы давно друг друга знаем, а не познакомились два часа назад. Они похожи на маминого мужа Стуре, тот тоже, когда мы жили все вместе, ни о чем не спрашивал. Зато если я хотел играть в хоккей, он ехал со мной и играл. Учил меня кататься на коньках, держать клюшку. Научил меня нырять, до него я боялся под водой плавать. И никогда не спрашивал, зачем мне это нужно. Просто делал. Это хорошо, но таких людей мало. Я, кроме Стуре, таких людей до сих пор не встречал. И вот сейчас эта компания. Другие же, напротив, – они всегда спрашивали: зачем я слушаю Высоцкого или зачем в десятый раз смотрю «Они сражались за Родину»? Или почему я не чищу зубы два раза в день. Какая им разница? Стуре не спрашивал. Он настоящий викинг. Я прочитал в одной газете, что на самом деле не русские основали Русь, а русичи. Было у викингов такое племя. Нет, сами подумайте, ведь смешно: слово «русские» – прилагательное. Это все равно что называть евреев еврейскими, а французов – французскими. Зато русичи – настоящие люди. А русские – это те, кто у них был в услужении. Бесплатные прилагательные. Как если бы крестьян помещика Петрова спросить: вы чьи? А они ответят – петровские. То же и русские. А настоящие хозяева Руси были русичи. И когда их собственные холопы – русские – прогнали их из власти (еще бы: тех было гораздо больше, чем русичей!), тогда и начались все беды на Руси. Беда в том, что русские очень гордятся тем, что они – русские, тогда как на самом деле они прилагательные. Вот так. Я так давно не был в России, что не знаю, остались ли там настоящие русичи или все вымерли. Поэтому и хочу туда съездить и все самому разузнать.
Впрочем, летом того года я в Москве все-таки был, но не один и очень недолго. С матерью ездил. До Финляндии самолетом, а оттуда на поезде. В Москве было здорово, отец еще книги жег – та-акой кострище! Правда, мать меня никуда от себя не отпускала и толком я ничего не увидел. Но того, что увидел, мне хватило, чтобы понять: Россию надо спасать. Спасать без промедления!
Но сначала я буду думать, как сделать так, чтобы русичи вернулись. Чтобы они снова правили Россией. Я напишу статью об этом, прочту много книг, и напишу, и опубликую ее в какой-нибудь газете. У папы есть друг в Москве, очень известный журналист. Я тоже с ним подружился – Рогов. Он мне обязательно поможет. Люди там прочтут мою статью и узнают правду. И может быть, тогда все в России изменится. Воры будут наказаны, убийцы – расстреляны, негодяи – выгнаны и распяты. Да, распяты, именно!
А негодяев много. Во-первых, это мусульмане: чеченцы, татары, башкиры разные. Они ненавидят Россию и не должны в ней жить. От них одно зло. Они улыбаются, а сами держат нож за пазухой. Хотя в иных случаях эти мусульмане могут быть очень даже полезны. Они, например, показали жирным американцам такое, что я до сих пор без радости вспомнить не могу. Месяц назад они взорвали две башни в Нью-Йорке! Я тогда очень смеялся своей шутке: был Нью-Йорк башенный, а стал безбашенный! Untwintowered! Без-двух-башенный!