Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 56

– Эх. Сделаем так. Парня я возьму на себя, деньги у меня есть, а парня жалко. Как только он скажет, когда прилетит, ты мне сообщи. Ок?

– Ок, – кивнул я.

Все это мне показалось более чем странным.

Дальнейшие события я могу только реконструировать, в самом деле – не Харон же расскажет, что там было да как?

IV

Денег на газету он мне таки не дал, сказав, впрочем, что сначала хотел бы посмотреть все материалы, которые я планирую поставить в первый номер, а уж потом… «Чего зря деньгами бросаться?! – не без резона сказал. – Ты вот сперва сделай, а уж я прикину, что да как…»

Признаться, я выслушал это не без радости – к тому времени я уже успел остыть к своей идее. Однако за собой я знал и некую способность возбуждаться именно в процессе творчества. Когда что-то делаешь, хочется делать, когда не делаешь ничего, ничего и не хочется – это как раз про меня. И я взялся за первый номер своих «Похоронных новостей».

Содержимое этого так и оставшегося вчерне продукта вполне отвечало его названию: на страницах газеты (а я, разумеется, заполнял их в одиночку) я весело мусолил тему смерти и всех ее составляющих. К примеру, передовицу я посвятил растущим (а они, вестимо, всегда растут) ценам на похоронные услуги. Подвал первой полосы – гробам и прочим скорбным причиндалам с точки зрения эстетической, если хотите – дизайнерской. Был тут и исторический календарь-поминальник с перечислением знаменитых людей, чьи смертные юбилеи праздновались на текущей неделе. Была и литературная страничка, на которой я перепечатывал классические отрывки о смерти романных персонажей да и просто рассуждения великих об этом предмете. Сами понимаете, недостатка в материалах у меня не было.

Сварганил я и гороскоп, посвященный советам, в какое время идеально уйти в иные миры представителям того или иного знака. Сочинил и эпитафии для рубрики «Реклама», с тем чтобы скорбящий вдовец или сирота могли заимствовать (бесплатно, ясный корень!) мои строки для своих свежих надгробий… И статистика, статистика! – ну кто откажется узнать такую вещь, как число умерших за прошедшую неделю в городе, стране, мире. Узнать про жертв эпидемии атипичной пневмонии и птичьего гриппа, о числе самоубийств (с описаниями самых невероятных способов добровольного ухода из жизни), об авариях со смертельным исходом, об авиакатастрофах, о маньяках, о неизлечимых хворях, и так далее, и тому подобное…

Открывала газету колонка под названием «Хроники Харона», в которой я собирался мусолить ямбом какое-нибудь важное с точки зрения перевозчика мертвых душ событие. Вот примерно так:

Индекс Стикса

Мне часто задают вопрос: когда оставлю я свой бизнес? Когда отправлюсь на покой и молодежи дам дорогу? Их аргумент всегда такой: когда же жить, наш друг Харон, ты собираешься, ей-богу?! В твоих пристиксовых пещерах оболов золотых не счесть, – уйди же, дай другим пожить, блюди пусть не закон, но честь! Ха-ха-ха! – вопрос смешной! Вопрос поставлен как бы раком: меня сравнили с олигархом, а Стикс с тюменскою трубой! Хотя не скрою – труд нелегкий становится невыносим: растет, растет число живущих – не хватит сотни Хиросим, чтоб обеспечить всех могилой! О дай, Гадес, Харону силы! Теперь о главном, о доходах. О боги, миф о них раздут! Прикиньте сами: курс обола сто лет назад был двести баксов, сейчас трех центов не дадут…

Ну и так далее…

Предвижу, кстати, и справедливый вопрос читателя (ах, как это по-журналистски – я во всем хоть что-нибудь, но предвижу!): в чем же все-таки новизна моей похоронной идеи? В чем ее принципиальное новаторство? Ведь задолго до этого вышла в свет энциклопедия под названием «Хроники Харона» некоего Лаврина. А уж Интернет, разумеется, вовсю пестрел «похоронными» сайтами.

Но все эти продукты, несмотря на видимую общность темы, страдают одним смертельным недостатком – они не о смерти. То есть номинально вроде бы о ней, а на деле – нет. К примеру, автор одного из сайтов, подробно перечисляя преимущества и недостатки разных способов самоубийства, постоянно заклинал: не стоит стрелять себе в голову (бросаться под поезд, падать с крыши и т. д.) – представьте, в каком виде найдут вас ваши близкие. Что нам близкие, что мы близким?

Проблема людей, берущих на себя смелость рассуждать о таком, казалось бы, общедоступном и простом предмете, как смерть, состоит в том, что эта тема им не по силам. Они не могут, они страшатся осознать бездонную глубину этого феномена и потому ползают по краю, как муравьи. Отсюда неизменная пошлость в их рассуждениях о смерти, отсюда пошлость погребальных обрядов и обычаев (давно утративших свой изначальный первобытный смысл), пошлость надгробных памятников, эпитафий, решительно всего, что связано со смертью. В лучшем случае люди способны ощутить грань между двумя безднами – жизнью и смертью, но заглянуть за грань способны только величайшие гении. Вот почему я полагаю, что чеховское «их штербе» – самое адекватное приятие собственной смерти.

Недоступность осознания смерти – буквально во всем. Посмотрите, как люди выражают свои соболезнования, как пишут некрологи, какие сочиняют эпитафии (одно время я любил слоняться между могилами, читая незабвенные строки, – ничто так не заряжает оптимизмом, как эти проникновенные «хокку» «Ты пролетел по жизни ветерком» на могилке трехлетнего младенца. Ну, как тут не переиначить в «Ты пролетел по жизни с ветерком»?!). Смерть фатально недоступна, и потому все слова о ней живых всегда оборачиваются ложью. Допустим, вы утешаете вдову почившего друга: «Я буду помнить его вечно!» Вы что, и вправду собираетесь жить вечно? Или: «Я буду помнить его до самой смерти». Откуда вам знать, приятель, какой станет ваша последняя мысль на этом свете? Ваше последнее воспоминание? Ваше последнее желание?

Однако так принято, и неспроста. Бессознательно люди выработали необходимые для таких случаев клише, которые не несут в себе ровно никакой смысловой нагрузки сами по себе, но несут нагрузку ритуальную. А всякий ритуал столь же бессмыслен, сколь и необходим. Любой человек, который попытается выйти за пределы поминальных клише, тут же прослывет сумасшедшим, а то и – преступником. Ритуалы не обсуждаются, они соблюдаются. Таковыми были мои посильные соображения, которые я высказал в одном из материалов первого номера. Ну и, разумеется, присовокупил любимые могильные изречения с их неизменным разоблачением (см. выше про «ветерок»).

Только ничего не вышло – «Похоронные новости» и по сей день пылятся в недрах моего компьютера.

Лужа

I

Дождь сек мелкий, с ветром, когда он вышел на «Воробьевых горах». Куда идти, не знал, не представлял совершенно. Старательно припоминая забытые топонимы, отправился сначала по набережной, потом стал карабкаться в гору, – скользко, грязно. У смотровой площадки постоял, разглядывая укутанную в морось Москву. Спросил дорогу у лотошников, снова пошел, теперь к университету. Обогнул его справа и добрел, наконец, мокрый, продрогший, до биофака. Пустое здание – лишь два охранника; один курил возле дверей, другой – внутри, за обшарпанным столом – читал газету. Спросил Татьяну. Второй охранник нехотя отложил газету, набрал номер, спросил, положил трубку, процедил: «Жди, сейчас выйдет», – и снова в газету.

Алексей стоял, пытаясь унять дрожь, тело стонало от сырости и холода, но больше – от близости встречи.

Она вышла, улыбнулась.

– Я так замерз! – воскликнул он. – Но так рад тебя видеть! Ты не представляешь!

– Пойдем? Я уже почти всё сделала, сейчас только соберу материалы, и можно идти.

– Я так замерз! Так долго к вам идти! Ты, что, каждый день так ходишь? И зимой?

– Нет, я на маршрутке езжу. Я боялась, что заблудишься. Ты ведь Москвы не знаешь?

– Забыл.

– Ты заболеешь! Хочешь, я тебе спирта налью согреться, у меня есть.

– Спирт?! Ты что! Я спирт не пью. Я вообще ничего такого не пью. Я ничего, не заболею, я сильный. Хорошо, что я тебя нашел!

Поднялись по пыльной лестнице на пятый этаж и пошли по пустым коридорам – двери, двери, грязный паркет, желтый свет, тишина и запах мышей.