Морские львы - Купер Джеймс Фенимор. Страница 19

— Продолжай, дитя мое, продолжай, но перечти опять ту часть письма, где говорится о количестве жира, которое он отослал к Фишу и Греннилю.

Мария исполнила то, что просил у нее дядя, а потом продолжала читать письмо:

— «Я сильно беспокоюсь насчет того, как мне держать себя относительно капитана Дагге. Он показал мне столько преданности подле мыса Гаттерас, что я не хотел разлучаться с ним ни во время ночи, ни в дурную погоду, что показалось бы неблагодарным с моей стороны; я также боюсь показать ему, что избегаю его. Я опасаюсь, что он знает о существовании наших островов, хотя сомневаюсь в том, чтобы он точно знал их широту и долготу. Мне часто приходит на мысль, что Дагге идет с нами только для того, чтобы узнать то, что ему еще неизвестно…»

— Остановись, Мария, остановись немного и дай мне время подумать. Не ужасно ли это, дитя мое?

Племянница, видя действительно ужасное отчаяние дяди, побледнела, хотя и не знала причин этого отчаяния.

Слабым голосом Пратт попросил свою племянницу передать ему письмо, конец которого он постарается прочесть сам. Хотя каждое слово, писанное Росвелем, было очень дорого для Марии, но милая девушка должна была прочесть еще одно письмо молодого человека, которое он написал ей и которого она не развертывала еще. Итак, она отдала дяде письмо, которое тот просил, и отправилась в свою комнату, чтобы прочесть свое письмо.

«Милая Мария, — писал Росвель, — ваш дядюшка скажет вам, что привело нас в этот порт. Я отослал более чем на четыре тысячи долларов жира и надеюсь, что мой судовладелец позабудет происшествия в Курритуке благодаря такому успеху. По моему мнению, наше путешествие будет счастливо и эта часть моей судьбы обеспечена. Дай бог, чтобы я мог быть также уверен в успехе и в том, что найду вас еще более расположенной ко мне при моем возвращении! Я каждый день читаю вашу Библию, Мария, и часто прошу Бога просветить мой разум, если я до сих пор обманывался. Что касается настоящего времени, то я не могу польститься ни на какую перемену, потому что мои старые мнения, кажется, во мне еще более укоренились, нежели при моем отъезде…»

В это время бедная Мария испустила глубокий вздох и утерла слезы.

«Однако, Мария, — продолжала она читать, — так как я имею наклонность к познанию истины, то, наверное, не отложу Библию в сторону. Я об этой книге думаю то же, что и вы, и мы расходимся только в мнениях и способе ее толкования. Помолитесь за меня, милая девушка, но я знаю, что вы и без того делаете это и будете делать, пока я буду в отсутствии».

— Да, правда, Росвель, — прошептала Мария, — пока я жива.

Письмо продолжалось в следующих выражениях:

«Кроме этого желания, которое выше моей жизни, я нахожусь под влиянием сильного сомнения, которое внушает мне этот Дагге. Во многих случаях я не знаю, что мне делать. Мне невозможно остаться с ним, не нарушая моих обязанностей к Пратту, а между тем и совсем нелегко от него избавиться. Во всех случаях он так великодушно помогал мне и казался столь расположенным вести себя в путешествии, как хороший товарищ, что если бы зависело только от одного меня, то я согласился бы охотиться вместе с ним за тюленями и разделить пополам нашу добычу. Но теперь это невозможно, и мне должно оставить его под каким бы то ни было предлогом…

А теперь, милая Мария…»

Но зачем поднимать нам завесы, покрывающие целомудренную любовь Росвеля. Он кончал свое письмо, выказывая свою любовь в некоторых откровенных и сильных фразах. Мария проплакала над этими несколькими словами почти целый день, пока ее глаза совершенно не устали.

Через несколько дней Пратт, к своей великой радости, получил письмо от господ Фиша и Гренниля, которое уведомило его о прибытии жира.

Жир был продан как только можно скорее, и старый Пратт сунул часть прибыли в карман в ожидании нового и полезнейшего употребления полученному капиталу.

Длинные месяцы, полные тоски, последовали для Марии за этим солнечным лучом, осветившим ее беспокойное в отсутствии Росвеля сердце. Весна следовала за зимою, лето заменило весну, а осень собрала плоды всех предшествующих времен года, не доставляя известия о наших путешественниках. Потом зима воротилась во второй раз, с того времени как «Морской Лев» поднял паруса, и наполнила печальным страхом сердца людей, которых моряки оставили в Ойстер-Понде, в то время как последние слушали свист ветров, царствующих в это холодное и бурное время года.

Пратт почти совершенно отказался от всякой надежды, а его расстроенное здоровье и то, что смерть казалась ему не слишком далекою, навели на него печаль. Что касается Марии, то молодость и здоровье еще ее поддерживали, но она душевно страдала, думая о столь долгом и столь необъяснимом отсутствии.

Глава XIII

Последнее письмо Росвеля Гарднера было от 10 декабря 1819 года, то есть спустя пятнадцать дней по отплытии его из Рио-де-Жанейро. Мы встречаем шхуну Пратта 18 числа того же месяца или через три недели и один день после того, как он оставил столицу Бразилии.

Читатель знает, как присоединился к Гарднеру Дагге, с тех пор как оба корабля прошли Блок-Айленд. Оба «Морских Льва» подняли паруса в Рио и направили суда к Штатен-Ленду накануне того дня, в который мы встретили ойстер-пондскую шхуну, и оба корабля были довольно близко один от другого, так что их капитаны могли разговаривать. Дагге возражал против того, чтобы пройти Лемеров пролив. Один из его дядей потерпел там кораблекрушение, и он считал этот проход самым опасным, какой только он когда-нибудь встречал. В самом деле он, по положению ветра и по приливу, представлял некоторые трудности, которые надо было победить, но Росвель верил благоприятным приметам Стимсона, который несколько раз огибал этот мыс. Было безветренно, ожидали бури.

Между тем Дагге настаивал на необходимости держаться вне Штатен-Ленда, что заставляло шхуны сделать большой поворот и идти навстречу ветрам, царствующим в этой стране, которые переменяются от северо-востока к юго-западу. Росвель думал об удаче и случае, которые представлялись ему для избежания общества Дагге. Поспорив несколько времени, он попросил Дагге идти вперед, обещая ему идти за ним.

Погода была туманная, и были минуты, в которые ветер разражался шквалом. Он увеличился, когда шхуны были подле Штатен-Ленда. Дагге, который был почти на полмили впереди, испытал всю силу одного из этих шквалов, выходившего из оврагов, и удалился еще более от земли. В это же время туман разделил оба корабля. Прибавим, что солнце зашло, и наступила темная и угрюмая ночь. Дагге ссылался на это обстоятельство, как на одну из причин, по которым он советовал миновать Штатен-Ланд. Воспользовавшись всем этим, Росвель направился к высотам Огненной Земли.

Штиль возвестил ему прилив, и он надеялся на силу потока, чтобы пройти пролив. Когда Росвель находился почти среди канала, то увидал, что его влечет в проход, и лишь только вошел в него, как очень быстро поплыл к югу. Шквалы не мешали ему и помогли даже достичь цели. На другой день утром он находился в водах мыса Горна.

Преодоление пролива давало большое преимущество, и Росвель был уверен, что не встретит в этот день своего спутника, если бы даже желал этого, чего, впрочем, он и не думал желать. Отделавшись от пиявки, он не имел ни малейшего желания позволить ей еще укусить себя. Именно на случай этих предосторожностей он старался отыскать порт.

Сделав несколько шагов по палубе, Росвель воротился к своему экипажу.

— Ты уверен, Стимсон, — сказал он, — что это мыс Горн?

— Уверен, капитан. Нельзя никак обмануться в подобном месте, которого никогда не позабудешь, если хотя бы однажды его видел.

— Стимсон, я хочу бросить якорь и поручаю тебе найти бухту, где бы мы были в безопасности.