На суше и на море - Купер Джеймс Фенимор. Страница 29

Я провел ночь в невыразимых нравственных мучениях. Я был сердечно привязан к Мрамору, которого справедливо считал своим искренним другом, а жизнь его подвергалась такой опасности.

Буря свирепствовала всю ночь, завывания ветра казались панихидой по умершим. Наконец, к утру стало стихать, и шхуна могла распустить паруса. Но лодки нигде не было видно.

Через две недели после потери лодки я увидел вершины Анд, л нескольких градусах на юг от экватора.

На двадцать девятый день после отплытия с острова мы вошли в открытый рейд, где восемь месяцев тому назад совершили выгодные торговые операции. Едва мы бросили якорь, как к нам подъехал дон Педро, и так далее — имена тут нескончаемые, — осведомиться, кто мы и что нам нужно. Я сразу узнал этого субъекта, так как раньше продавал ему товар. Обменявшись с ним несколькими словами, наполовину английскими, наполовину испанскими, мы признали друг друга. Я объяснил ему, что ищу свое судно, с которым будто бы временно разлучен, вследствие служебных обязанностей. Тогда он сообщил мне, что видел судно, укрывавшееся теперь за небольшим островом в десяти милях от нас, что он сначала подумал, что это «Кризис», но, заметив на нем французский флаг, решил, что он ошибся.

Этих сведений для меня было достаточно, чтобы попытаться достать лоцмана. Один, из лодочников предложил мне свои услуги. Я боялся, чтобы на «Кризисе» не разузнали о моем присутствии таким же способом, как я узнал о них, а потому, не теряя времени, в десять часов вечера мы тронулись. В полночь я въезжал в пролив, отделяющий остров от материка. Сев в лодку, я отправился обозревать место. «Кризис» стоял на якоре за мысом. На нем— все казалось спокойным. Но я хорошо знал, что судно, вся безопасность которого зависит от быстроты его движений, должно было иметь хороших сторожей. Я тщательно осмотрел положение «Кризиса» и к двум часам утра возвратился на шхуну.

Нетерпение моего экипажа напасть на французов было так велико, что я насилу сдерживал его пыл. Приближаясь к мысу, мы все стояли на палубе, вооруженные с головы до ног, и хранили глубокое молчание. Только один мыс отделял нас от «Кризиса». Я решил напасть на судно с правого борта, стараясь не шуметь.

Когда все было готово, я стал на корму подле рулевого и велел повернуть руль к ветру.

Неб встал сзади меня. Так как вода была достаточно глубока, мы, держась берега, обогнули мыс. «Кризис» виднелся как на ладони, саженях в ста от нас. Приказав взять на гитовы фок, я устремился к носу шхуны. Мы уже были так близко от неприятеля, что французы услышали шум от ударяющего по мачтам полотна; нас окликнули в рупор. Дав ничего не значащий ответ, мы столкнулись с «Кризисом». «Ура! За наше старое судно! » — закричали матросы, бросаясь на абордаж. Готовился бой не на живот, а на смерть.

Последовало всеобщее смятение и беспорядок. Раздались выстрелы из пистолетов.

Неожиданность нападения обеспечивала нашу победу. Через три минуты Талькотт провозгласил, что мы хозяева судна и что французы просят пощады. Они сначала подумали, что застигнуты таможенным крейсером, будучи уверены, что мы направились к Кантону. Каково же было их удивление, когда они поняли истину! Какие только проклятия не посыпались на нашу голову.

Гаррис, тот самый матрос, из-за которого мы попали в руки французов, был убит наповал; он дрался отчаянно, думая своей смертью искупить вину; девять человек из нас, в том числе и я, были ранены.

Французам же пришлось плохо. Шестнадцать человек из них умерло, исходя кровью. Наши дрались с таким остервенением, которое трудно себе представить. Ле Конта нашли мертвым у двери его каюты, пуля попала ему прямо в лоб. В начале битвы я узнал его громовой голос и сразу не мог сообразить, почему он вдруг замолк…

Глава XVIII

Будь Мрамор вместе с нами во время взятия «Кризиса», счастье мое не имело бы границ, но неопределенность его судьбы отравляла торжество победы. В тот же вечер я улучил минутку поговорить с майором Мертоном и успокоить его; Эмилия, заслышав стрельбу, сильно встревожилась, но, узнав обо всем, обрадовалась обретенной свободе.

Я немедля снялся с якоря и пустился в дорогу. Необходимо было избегнуть затруднительных вопросов, которые могли быть предложены испанскими властями относительно нашего нападения в нейтральных водах. На рассвете шхуна и «Кризис» отъехали на четыре мили от земли и держались «большой международной дороги», на которой, кстати сказать, встречалось столько же грабителей, как и на всякой другой дороге.

На восходе солнца мы похоронили умерших. Эта процессия совершалась с подобающей торжественностью. Радость победы не могла заглушить грустных размышлений, перед которыми стихает самый пламенный энтузиазм. Я от души жалел бедного Ле Конта, вспоминая его великодушие к нам, его любовь к Эмилии…

Поразмыслив, что нам теперь предпринять, я решил, что благоразумнее всего, ради интересов владельцев «Кризиса», было бы вернуться на остров, где французы оставили много ценных вещей, как, например, свинец в большом количестве, затем тюки с товарами, взятые ими из Бомбея, и прочее; во всяком случае это было бы выгоднее незаконной торговли на берегах Америки.

'Пока мы рассуждали на эту тему с Талькоттом, вдруг раздался крик: «Парус! » Сквозь утренний туман перед нами вырисовалось большое судно на расстоянии одной мили. Это были испанцы, весьма встревоженные встречей с нами, ибо в то время шла война испанцев с англичанами. Увидев американский флаг, они пожелали поговорить с нами. Я предложил сделать визит их командиру. Он принял меня по всем правилам приличия и, после нескольких фраз, не имеющих значения, передал мне американские газеты, в которых говорилось о мирном договоре, только что заключенном между Соединенными Штатами и Францией. Пробегая их, я порадовался, что успел вовремя отобрать «Кризис», в противном случае с двенадцати часов сегодняшнего дня мой поступок считался бы противозаконным.

Я узнал от испанского капитана, что многие из его экипажа погибли от оспы, что он рассчитывал пополнить его, остановившись в Вальпараисо.

Я ухватился за эту мысль и предложил ему взять на судно наших французов; а так как Франция и Испания были заодно против общего неприятеля, капитан с удовольствием согласился; в ту же минуту условие было заключено.

Возвратясь к себе, я собрал пленников и объяснил им намерения капитана, указав, что для них представлялся удобный случай возвратиться на родину, чему они несказанно обрадовались, предпочитая плену все что угодно.

Я поручил командование «Полли» второму лейтенанту, сделавшемуся старшим вследствие моего собственного повышения. Таким образом Талькотт получил место старшего лейтенанта на «Кризисе», что мне было очень приятно, так как он вполне заслуживал этого.

При закате солнца я, наконец, увидел Эмилию в первый раз после того, как мы расстались с ней на земле Мрамора. ( Бедное дитя, как она побледнела, как она жалела несчастного Ле Конта, несмотря на полученную свободу и прекращение его преследований. Сердце женщины уж так устроено: оно всегда испытывает скрытую симпатию к человеку, поддавшемуся ее обаянию. К тому же бедный Ле Конт не был лишен достоинств; единственная его вина состояла в том, что он слишком любил, но это преступление из таких, которые легко прощаются.

— В сущности, — сказала Эмилия, глядя с нежностью на своего отца, — мы точно могила Магомета, висящая между небом и землей, как мы между Индией и Америкой; неизвестно, где мы сойдем на землю. Воздух Тихого океана сделался для нас родным, до сих пор мы только и дышим им.

— Ты права, дитя мое. Но, Веллингфорд, скажите, что сделалось с капитаном Мрамором, где он теперь?