Воробей. Том 2 (СИ) - Дай Андрей. Страница 46

Я вновь развел руки. И промолчал. Обстоятельства, порой, бывают сильнее нас. В том, что война с Турцией неминуема я был уверен на сто процентов. История — неповоротливое чудовище. И пусть я, как мог, уже внес в нее изменения, они все же не настолько кардинальны, чтоб исключить основные мировые течения.

— Вот и скажите это все Саше, — поджал губы Владимир. — Объяснитесь с ним. Чтоб не выходило, будто вы за его спиной проворачиваете свои… Свое…

— Спасибо вам, ваше императорское высочество, — поклон. — Непременно последую вашему совету, ваше императорское высочество.

Князь Владимир кивнул, похлопал меня по плечу, и растворился в коридорах Зимнего. В этом гигантском комплексе зданий можно полк солдат спрятать, не то, что одинокого князя.

А я отправился в свой кабинет. Писать письма с нижайшим прошением на аудиенцию регенту империи. Объясниться давно нужно было. Тем более что я, вроде как — наемный управляющий, а не хозяин этой мега корпорации Русь. Ссоры с настоящими хозяевами можно и не пережить. Незыблемое самодержавие оно такое… незыблемое!

Посыльный возвращается только к вечеру. И приносит весть, что мне надлежит немедленно прибыть в Аничковый дворец. Немедленно! Удивительное дело! Я в столице такую формулировку еще ни разу не слышал. В это-то время, при отсутствии какой-либо оперативной связи, и чтоб немедленно? Это из области фантастики, господа. А если бы в пути с моим посланником что-то случилось бы? Что тогда прикажете делать? Я бы тогда и знать не знал, про это «немедленно». А его, того, кто этакую-то резолюцию наложил, перипетии сложного пути рядового гонца вообще в принципе не интересуют. В его уме гонцы — это функции. Не люди. Просто набор атомов, появившийся на свет с единственной целью: передать повеление по нужному адресу.

Вызываю экипаж, собираюсь и еду. А что делать⁈ Немедленно — это недвусмысленный приказ. Больше скажу: окажись это приглашение достоянием общества, его непременно восприняли в качестве предпосылок грядущей опалы. Шептаться по салонам бы начали. Шушукаться. Предрекать, своими гнилыми языками, скорое падение ненавистного Воробья…

А я, сидя в продуваемой всеми осенними ветрами карете, поймал себя на мысли, что не боюсь. Вот ничуточки. Никаких коронных, подходящих под смертную казнь преступлений на мне нет, и быть не может. А отставки я совершенно не опасаюсь. Нужные и даже необходимые для процветания Отечества дела я и без официальной должности смогу вести. В конце концов, кроме административного ресурса, есть еще концепция власти денег. А их у меня до неприличия много. Я третий по богатству человек в стране. После царской семьи и барона Штиглица.

К дворцу великого князя Александра подъехал уже в густых сумерках. Осень. Дни все короче и короче. Столчной думе пока еще не хватает средств на освещение всех улиц до одной, но на Невском и у Аничкового все сияет и переливается. Ветер. Промозгло, хотя дождя вроде бы и нет. Как нет и праздно гуляющей публики на проспекте. Добрый хозяин в такую погоду пса на улицу не выгонит, что уж говорить об изнеженных столичных жителях.

Казаки конвоя отдают мне честь, и я им с удовольствием киваю. Как равным. Как свой. Они меня знают и уважают, хоть эти вот конкретно и не из сибирских рот. В сумерках цвет околышей и полос на шароварах не видно, но думаю — или донцы, или терские.

Безликий дворцовый служащий проводит меня наверх. В ту самую двухэтажную многогранную, как стакан, библиотеку, где я много лет назад впервые увидел цесаревича Николая. Сбросил плащ на спинку дивана, и сел на тот самый стул у столика, на котором сидел и тогда. Сердце защемило от тоски. Ах если бы Никса пожил бы еще лет десять. Как же мне его не хватает!

Предаюсь воспоминаниям. Бережу, расшевеливаю душевную рану. Кривлюсь от боли не в сердце даже, в самой душе. И совершенно пропускаю из внимания момент, когда в помещение вбегает Александр.

— Что с вами, Герман Густавович? — о этот, гвардейский, акцент человека, для которого русский не совсем родной! У Николая был похожий. Но более мягкий что ли. Деликатный.

— Вы, Александр Александрович, — хриплю я, держась за сердце. — Сидели вон там. А здесь князь Мещерский…

— Сердце? У вас болит сердце?

— А там две прекрасных барышни…

— Эй! Кто там⁈ Доктора сюда. Быстро!

— А вон там — Лихтенштейнский.

— Сердце? Дьявол! Да ответьте же мне, наконец? Где болит?

— Душа болит, ваше высочество, — выдыхаю я, и пытаюсь встать. Сидя кланяться несподручно. Да и, признаться, не хочется мне кланяться. Не вижу я за этим большим, громоздким даже, человеком заслуг, за которые ему можно было бы выказывать уважение.

— Сидите уже, — толкнул меня в плечо регент империи. — Душа у него…

— Простите, ваше императорское высочество, — чувствуя, как по щеке ползет предательская слеза, выговорил я. — Припомнились дела давно минувших дней.

— Да-да. Я тоже его часто поминаю, — у Саши густой, на границе баса, баритон. И совершенно дурацкое, непривычное для уха питербуржца, оканье.

Князь отодвигает соседний стул, и садится рядом. Не так, чтою лицом к лицу. А рядом. Как сидят зрители в театре.

— Отменное было время, — гудит человек-гора. — Все молоды, и все живы…

— Да… Простите, ваше императорское высочество, — протолкнул застревающие в горле звуки я. — Давно здесь не был. Нахлынуло…

— Могли бы и почаще бывать, — укоряет регент. — Теперь-то особенно. Теперь-то это все на нас с вами.

— Простите…

— Да что вы заладили это «простите»⁈ — вдруг разозлился князь. — Словно бы я вас в чем-то виню…

— Да я упреждаю, — сам не ожидал от себя. А губы уже выболтали. — Вдруг будет за что, а вы уже.

— Ха-ха, — гулко, как из бочки, засмеялся великий князь. И тут же перешел на французский. Чувствовалось, что ему так гораздо проще подбирать нужные слова. — Шутник вы, Герман Густавович. Не удивлюсь, если брат вас и за это тоже ценил.

— Может быть, ваше императорское высочество, — киваю я. — Мы с Государем это никогда не обсуждали.

— О чем же вы говорили? — удивился регент. — Я знаю. Он ежедневно не менее двух часов вам уделял. Больше чем кому бы то ни было.

— Реформы, ваше императорское высочество, — пожал я плечами. — Мы говорили о том, что еще нужно изменить в империи, чтоб вывести ее на лидирующие позиции во всем мире. Составляли планы, выдумывали решения проблем. Обсуждали полезность того или иного изобретения… Его величество желал знать мое мнение, и я охотно им делился.

— Вот как? Мне Николай говорил, что вы единственный в Санкт-Петербурге вельможа, не страшащийся отставки. Еще сказал, что обещал вам принять ваше прошение об оставлении службы, если вы того пожелаете.

— Все верно, ваше императорское высочество.

— Незадолго до того как… Перед смертью, брат велел и мне принять на себя это обязательство.

— Вот как? — так удивился я, что даже о величании забыл. — Государь уточнял, в следствии чего может появиться такое мое желание? Ваше императорское высочество.

— Да-да, — Александр говорил на французском куда лучше, чем на русском. Единственное что, фразы иногда строил так, как это сделал бы немец. Не знаю как кому, а меня этот диссонанс буквально корежил.

В той, прошлой жизни, где история пошла немного иным путем, этот здоровяк должен был стать следующим, после Александра Второго, императором. Еще болтали, что Александр III был последним истинно русским царем. Последним, плохо говорящим на русском, истинно русским. Да. Умом Россию не понять…

— Он и это мне передал, — продолжил великий князь.

— Спасибо, ваше императорское высочество, — поклонился я.

— Я это делаю не для вас, — качнул лобастой головой Александр. — Это в память о брате. Вам должны были уже передать, что я недоволен вами…

Господи. Без пауз и каких-либо дипломатических вывертов. Просто так, он взял и перепрыгнул с одной темы на другую!

— Да, его императорское высочество, великий князь Владимир изволил поделиться.