Палач, или Аббатство виноградарей - Купер Джеймс Фенимор. Страница 49

— Ты не одобряешь выбора своей сестры?

— Мне известны подробности той отвратительной сделки, о которой ничего не ведает Кристина, — сквозь зубы процедил юноша, как если бы испытывал невыносимую горечь. — Я осведомлен и о том, какую жадность проявила одна сторона и на какие унизительные уступки вынуждена была пойти вторая. Но даже за деньги Бальтазар не мог купить счастья для своей дочери: понадобилось дать обещание, что тайна проклятого происхождения навсегда останется нераскрытой.

По испарине, выступившей на лбу юноши, Адельгейда поняла, как велики его страдания; и она немедленно постаралась отвлечь его от мучительных мыслей. С чисто женской ловкостью и проницательностью, свойственной любящему сердцу, Адельгейда сумела успокоить его так, что самолюбие юноши не оказалось задето. Ей настолько удалось его отвлечь, что, когда они присоединились к старшим спутникам, юноша полностью восстановил свою спокойную и полную достоинства манеру, помогавшую ему противостоять ужасающим потрясениям, омрачавшим надежды и превращавшим жизнь в бремя, нести которое едва хватало сил.

ГЛАВА XVI

Пока на большой площади шло представление, Мазо, Пиппо, Конрад и прочие, замешанные в происшествии с собакой, томились в караульном помещении. В Веве несколько площадей, и боги с полубогами выступали теперь при более скромном стечении зрителей. Над одной из площадей были выстроены городская ратуша и тюрьма. По приказу офицера, отвечавшего в тот день за порядок в городе, нарушителей общественного спокойствия заключили в темницу. Однако, поскольку день был торжественный, а провинность небольшая, их поместили в камере с окном, выходящим на площадь, не лишив возможности участвовать во всеобщем веселье. Снисхождение было оказано под условием, что узники прекратят распри и будут вести себя достойно, не мешая торжествам, которыми гордится каждый житель Веве. Все пленники, и виновные и невиновные, с радостью приняли это условие, ибо лишение свободы не располагает к спорам, а общее несчастье способствует скорейшему согласию.

Гнев Мазо, внезапный и бурный, как у человека горячего нрава, быстро уступил место спокойствию. Вскоре он вполне овладел собой, как человек, который и воспитанием и образованием значительно превосходил своего распутного соперника. Негодование сменилось презрением; и хотя Мазо не казались чем-то из ряда вон выходящим грубые выходки, свойственные простонародью, и он ничуть не стыдился своей вспышки, он постарался как можно скорей позабыть о ссоре. Внезапные потасовки для Мазо были так же привычны, как вдруг налетевшая буря, вроде той, что случилась ночью на Женевском озере, предоставив случай проявить свои способности и помочь путешественникам.

— Дай же мне руку, Конрад, — заявил Мазо с искренним миролюбием, которое нередко встречается у людей, ведущих опасную, но не исключающую благородных поступков жизнь. — У тебя свои занятия и привычки, а у меня свои. Ты находишь выгоду в покаянии и молитвах — иди своим путем, Бога ради, а я и мой пес будем трудиться, как мы умеем.

— Тебе не следует забывать, сколь мы, пилигримы, обязаны этим огромным псам, живущим в горах, — ответил Конрад. — И каково мне было видеть, как чужая собака пожирает лакомства, припасенные для нашего давнего любимца Уберто. Тебе не доводилось, дружище Мазо, взбираться на крутизну Сен-Бернарского перевала, обремененному грехами целого прихода, не говоря уж о собственных; и потому ты не знаешь, как часто эти бесценные псы спасают нас, горемык паломников, от снежной могилы.

Маледетто сумрачно усмехнулся и пробормотал сквозь зубы ругательство; сам он жил, открыто бросая вызов закону, и всяческое притворство и лицемерие считал недостойным мужчины.

— Будь по-твоему, благочестивый Конрад, — презрительно усмехнулся он. — И да воцарится меж нами мир. Я, как тебе известно, итальянец; и хотя мы, южане, склонны мстить своим оскорбителям, после примиряющего рукопожатия редко изменяем своему слову. Верю, что и вы, немцы, не менее честны.

— Пусть Святая Дева не внемлет ни одному «аве», что я поклялся произносить, и отцы из Лоретто не разрешат меня от бремени грехов, если я буду держать против тебя зло! Ты схватил меня за глотку, но она не такая уж хлипкая и способна многое выдержать! Разве ты слышал, чтобы служитель церкви когда-либо бывал задушен!

— Людям часто удается избежать заслуженной участи, — сухо заметил Мазо. — Что ж, какая сила не привела бы нас под эту крышу — будь то фортуна, святые или Кальвин, — для большинства из нас это большая честь, насколько я могу судить о ваших занятиях по наружному виду. Пусть же Полишинель передохнёт от своих хитроумных выходок, Пиппо, пока его хозяин дышит свежим воздухом через это окно.

Неаполитанец охотно рассмеялся в ответ на эту шутку, ибо воспринимал все с легкостью, даже если при том попирались чьи-либо убеждения или достоинство.

— В Неаполе, под ласковыми небесами и рядом с горячим вулканом, я никогда не забочусь о крове!

— Ты родился, наверное, под аркой дворца какого-нибудь герцога, — с безжалостной насмешливостью заметил Мазо, зачастую обращавший своих друзей во врагов. — А умрешь в больнице для бедняков, и с похоронной повозки тебя швырнут в одну из ям Кампо-Санто note 110, вперемешку с другими добрыми христианами, чьи руки и ноги будут так переплетены, что мудрейший из вас не отличит своих конечностей от соседских, когда раздастся трубный глас.

— Разве я собака, чтобы найти такой конец? — вспыхнув, спросил Пиппо. — Или я не смогу отличить собственных костей от костей какого-нибудь нечестивца, который, возможно, окажется со мной рядом?

— У нас уже была стычка из-за собак; давай не будем повторяться, — с ехидцей возразил Маледетто. — Принцы и аристократы, — обратился он к обществу с преувеличенной важностью, — всех нас постигла злая участь, тогда как правители Веве наслаждаются сейчас в свое удовольствие. Так давайте тоже веселиться, насколько позволяют обстоятельства. Почтенному Конраду воздадут почести, приличествующие кардиналу; Пиппо на похоронах достанется первая в процессии лошадь; а что касается этих почтенных жителей Веве, то Берн назначит их бейлифами, чтобы править у нас во дворце! Жизнь — не более чем шутка, господа, и к тому же довольно мрачная, и вторая из ее потайных пружин — это умение заставить других принимать нас за то, чем мы желаем казаться, потому что первая, бесспорно, — это способность обманывать самих себя. Так пусть же каждый из нас вообразит себя той важной персоной, что я сейчас поименовал, и полдела сделано!

— А себя-то ты и забыл назвать! — воскликнул Пиппо, который слишком привык к шутовству, чтобы простить Мазо эту вольность; с неаполитанской переменчивостью он мгновенно позабыл о своем недавнем гневе.

— Я — это почтенная публика и вполне расположен к тому, чтобы меня дурачили. Смелей, мои дорогие! Вот увидите, как широко я разину рот и распахну глаза, наслаждаясь вашей философией!

Все расхохотались от чистого сердца, что весьма располагает к завязыванию дружбы. Обыватели Во, неизменно жаждущие, по привычке всех горных жителей, попросили стражников купить вина; это требование было исполнено, так как стражники понимали, что заключенные, не совершившие серьезного преступления, недолго пробудут в темнице.

Вскоре вся честная компания уже вкушала веселье, прибегнув для этого к посредству возбуждающей влаги. Едва только они отведали доброго, хотя и недорогого и потому вдвойне желанного вина, подлинная натура каждого выявилась еще ярче. Трое крестьян из Во, все из самого нижнего слоя общества, воспринимали все смутно, хотя языки их развязались, разговор стал громче, как если бы каждый желал возместить ненадежность рассудка усиленным проявлением глупости. Конрад, пилигрим, совершенно сбросил маску, если только можно так именовать ту тонкую вуаль, которую он вынужден был набрасывать в присутствии своих работодателей, и предстал негодяем, коим и был по существу, сочетая в душе своей суеверную трусость (ибо мало кто, наживаясь на суеверии, способен не запутаться в его силках) с низменной хитростью и столь же низменной чувственностью. Изобретательность и остроумие Пиппо, которые не изменяли ему никогда, возросли многократно, но скотское возбуждение, развязанное пьянством, смело прочь всю его осторожность, и он предстал отъявленным лгуном, пренебрегающим правами собратьев по человеческому роду. На Мазо вино оказало воздействие, которое навряд ли можно назвать характерным, и, однако, оно некоторым образом относится к морали, которую можно вывести из нашей истории. Маледетто нередко доводилось участвовать в различного рода попойках. Он знавал это дикое, необузданное содружество, и некое чувство, которые люди низшего сословия называют честью, причем оно заслужило именоваться так с не меньшим основанием, чем половина других сходных понятий, побудило его к стремлению на время подавить собственные умственные способности и осушить до дна кубок, который передавался по кругу нетерпеливыми руками. Ему тоже понравилось вино, и он вкушал его букет и наслаждался легким опьянением беззаботно, как человек, умеющий извлечь из напитка наибольшее удовольствие. Ему заодно хотелось поближе узнать своих товарищей по несчастью, и совместное застолье как нельзя лучше способствовало его намерению. Помимо того, Мазо имел свои, особые причины тяготиться заключением и был не против затесаться в безобидную компанию заурядных поклонников Бахуса. Участвуя во всеобщем веселье, он также преобразился, но совершенно в другом роде, чем остальные. Глаза его блестели ярче, чем обычно, лицо покраснело, голос стал звучать звонче, но воспринимал он все с прежней ясностью. Рассудок его не замутился, как у тех, кто сидел рядом с ним за столом, но стал работать еще отчетливей под влиянием возбуждения, как если бы провидя некую опасность, и потому был настороже. Несмотря на то, что Мазо был сыном юга, он преимущественно оставался мрачен и хладнокровен; такие натуры обычно не теряются при обстоятельствах, пагубных для людей более слабых. Жизнь его протекала в полных опасности дерзких приключениях, и он нуждался в сильных потрясениях, наподобие бури на Женевском озере, чтобы привести в действие скрытые способности, благодаря коим он повелевал, а другие — подчинялись. И потому Мазо безо всякого страха подпаивал своих собутыльников; денег он не жалел, хотя их явно не хватало для того, чтобы соперничать с теми, кто уже напился до чертиков. Так прошло примерно два часа, и пока внимание стражников было поглощено представлением на площади, их подопечные были заняты застольной беседой.