Пионеры, или У истоков Саскуиханны - Купер Джеймс Фенимор. Страница 37

Все трое как могли ответили на ее пожелание и отправились в путь. Пока они брели, держась середины широкой, хорошо утоптанной дорожки, все шло отлично, но едва они очутились в саду «дворца», как начались трудности. Мы не станем тратить время на подробный рассказ и упомянем только, что утром прохожий мог бы заметить за изгородью множество петляющих тропок и что на пути к дверям Мармадьюк вдруг потерял майора и мистера Джонса, но, пойдя по одной из таких тропок, вскоре добрался до места, где над снегом виднелись лишь головы его недавних собутыльников, что не мешало Ричарду весело распевать:

Так будем же пить И не будем грустить, Иль сединой голова убедится!

Глава 15

Прежде чем судья со своими друзьями отправился в «Храбрый драгун», он благополучно доставил Элизабет домой, где новая хозяйка «дворца» могла провести вечер по собственному усмотрению, забавляясь или занимаясь делами. Почти все огни в доме были погашены, но в зале Бенджамен старательно расставил на буфете четыре большие свечи в тяжелых медных шандалах, придававшие этой комнате очень уютный вид, особенно по сравнению с унылой «академией», которую Элизабет только что покинула.

Добродетель тоже слушала мистера Гранта, и молитвенное настроение несколько смягчило обиду, которую вызвали у нее слова судьи за обедом. Кроме того, у нее было время поразмыслить, и, вспомнив о молодости Элизабет, она решила, что ей будет нетрудно под маской почтительности сохранять власть, которой она прежде пользовалась открыто. Мысль о том, что кто-то будет ей приказывать, что ей придется покорно выполнять чьи-то распоряжения, приводила ее в ярость, и она уже несколько раз порывалась начать разговор, чтобы выяснить щекотливый вопрос о своем новом положении в доме. Но стоило экономке встретить гордый взгляд темных глаз Элизабет, которая, прогуливаясь по залу, вспоминала годы детства, размышляла о перемене в своей жизни и, может быть, обдумывала события дня, как ее охватывал почтительный страх, в чем, впрочем, она ни за что не призналась бы себе. Но как бы то ни было, она долго не решалась заговорить и в конце концов выбрала тему, позволявшую ей показать себя с наилучшей стороны и намекнуть на то, что перед лицом бога все люди равны.

— Длинную проповедь сказал нам нынче преподобный Грант, — начала Добродетель. — Церковные священники мастера читать проповеди, ну, да и то сказать — они все наперед записывают, а это большое удобство. От природы они, бьюсь об заклад, говорят куда хуже, чем священники стоячих вер — те-то ведь заранее не готовятся.

— А какие веры вы называете стоячими? — с некоторым удивлением спросила мисс Темпл.

— Ну, пресвитериан, баптистов — всех тех, кто молится, не становясь на колени.

— Так, значит, по-вашему, единоверцы моего отца исповедуют сидячую веру?

— осведомилась Элизабет.

— Да нет, я не слышала, чтобы их называли иначе, как квакерами, — ответила Добродетель с некоторым смущением. — И я ни за что не стала бы называть их иначе, потому как ни разу не выразилась непочтительно о судье и его родственниках. Я всегда уважала квакеров — такие все они обходительные да степенные. Ума не приложу, как это ваш папенька взял жену из церковной семьи. Уж больно молятся-то они по-разному. Квакеры сидят себе тихо и молчат почти все время, а в церквах такое деется, что со смеху помереть можно; я ведь знаю, что говорю, потому как я, еще когда жила на побережье, один раз в такой церкви побывала.

— Вы обнаружили в церковной службе достоинство, какого я прежде не замечала. Будьте добры, узнайте, топится ли в моей комнате камин. Я устала после дороги и хочу лечь спать.

Добродетель чуть было не сказала молодой хозяйке дома, что она может сама открыть дверь да посмотреть, но осторожность взяла верх над досадой, и, несколько помешкав, чтобы все-таки поддержать свое достоинство, она выполнила приказание. Услышав, что камин затоплен, Элизабет, пожелав доброй ночи экономке и Бенджамену, который подбрасывал дров в печку, удалилась в свою комнату.

Едва за мисс Темпл закрылась дверь, как Добродетель начала длинную, запутанную речь, словно бы и не ругая и не хваля молодую хозяйку, но тем не менее ее намеки все яснее рисовали эту последнюю в самом неблагоприятном свете. Дворецкий, ничего не отвечая, продолжал прилежно возиться у печи, а затем посмотрел на термометр и, открыв дверцу буфета, достал оттуда запас напитков, которые согрели бы его без помощи того жаркого огня, который он развел. Тотчас же к печи был пододвинут маленький столик и на нем аккуратно и без лишнего шума расставлены бутылки и бокалы. Потом Бенджамен принес в этот уютный уголок два кресла и, как будто только что заметив экономку, воскликнул:

— Ну-ка, мисс Добродетель, бросьте якорь в этом кресле! Снаружи трещит мороз, а мне и дела нет. Шторм или штиль — для Бена все одно. Негры устроились в трюме и развели там такой огонь, что быка целиком зажарить можно. Термометр показывает сейчас тринадцать градусов, но на кленовые дрова можно положиться — не успеем мы еще пропустить по стаканчику, как температура полезет вверх градусов на десять, и когда сквайр вернется домой из теплого трактира Бетти Холлистер, ему будет жарко, словно бы матросу, который намазал мачту скверным дегтем. Ну-ка, садитесь, сударыня, на это кресло да скажите мне, как вам понравилась хозяйская дочка.

— Ну, по-моему, мистер Пенгиллен…

— Помпа, Помпа, — перебил ее Бенджамен. — Сегодня сочельник, мисс Добродетель, так и зовите меня просто Помпой. Эдак будет покороче, а я к тому же собираюсь выкачать вот этот графинчик досуха. Ну, так, значит, я Помпа и есть.

— Ах, батюшки мои! — воскликнула Добродетель со смехом, от которого, казалось, развинтились все ее суставы. — Ну и шутник же вы, Бенджамен, когда на вас стих найдет! А отвечу я вам, что теперь в этом доме все будет по-другому.

— По-другому! — воскликнул дворецкий, поглядывая на графин, который пустел с удивительной быстротой. — Ну и пусть, мисс Добродетель, ну и пусть раз ключи от провиантского склада остаются в моем кармане.

— Что верно, то верно, — подхватила экономка. — В доме хорошей еды и питья на всех хватит.., подсыпьте-ка мне сахару в стакан, Бенджамен.., потому как сквайр Джонс разве только птичьего молока раздобыть не сумеет. Но ведь новые господа — новые законы.

— Жизнь переменчива, как ветер в море, — нравоучительно заметил Бенджамен, — а переменчивей ветра вы ничего не найдете, мисс Добродетель. Вот разве только доберешься до мест, где дуют пассаты, а уж тогда-то хоть целый месяц иди себе без забот на всех парусах с юнгой у штурвала.

— Мне ли не знать, как жизнь переменчива! — ответила Добродетель, подделываясь под настроение своего собеседника. — И в этом доме будут большие перемены, помяните мое слово! Вот уж и мной собрались командовать, да и над вами скоро посадят какого-нибудь молодца. А вам-то это будет и вовсе не легко, раз вы столько времени жили по своей воле.

— Повышения даются тем, кто служит дольше, — сказал дворецкий, — и, коли они подыщут на мою койку другого или возьмут в кают-компанию нового стюарда, я подам в отставку, прежде чем вы сумеете поднять шлюпку на тали. Хоть сквайр Дик обходительный джентльмен и капитан и плавать с ним одно удовольствие, все же я ему скажу по-простому, по-нашему, по-морскому, что коли он задумал поставить надо мной новобранца, то я ухожу в отставку. Я начал на баке, мисс Петтибон, и честно дослужился до юта. Я шесть месяцев плавал на гернсейском люгере, выбирал фалы и свертывал канат в бухту. Потом я сделал несколько рейсов на шхуне, которая занималась тем же промыслом. А что это значит? Плавай всегда по ночам вслепую. И учиться там нечему, разве что как водить корабль по звездам. Ну, тут, видите ли, научился я, как смолить стеньгу и как убирать топсель, а потом стал прислуживать в капитанской каюте — готовил шкиперу грог. Вот там-то я и приобрел мое уменье в этом деле и, как вы сами знаете, изучил его до тонкостей. Ну, пью за наше доброе знакомство.