Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе - Купер Джеймс Фенимор. Страница 44

– Где же могиканин? – спросил он разведчика, в изумлении отступая назад. – Я видел, как он упал здесь, и готов был поклясться, что он остался лежать на одном месте.

– Тсс! Говорите тише. Мы ведь не знаем, чьи уши слышат нас, а минги – лукавое племя. Что касается Ункаса, то он на равнине, и, если здесь есть макуасы, они найдут противника, который не уступит им в хитрости.

– Вы думаете, что Монкальм еще не отозвал всех своих индейцев? Созовем наших товарищей, чтобы взяться за оружие. Здесь нас пятеро, привычных к бою.

– Никому ни слова, если дорожите жизнью! Взгляните на сагамора. Если здесь притаился кто-нибудь из врагов, он никогда не догадается по лицу сагамора, что мы чуем близкую опасность.

– Но они могут обнаружить его, и это для него смерть. Его фигура слишком ясно видна при свете костра, и он станет первой, неизбежной жертвой.

– Нельзя отрицать, что вы говорите правду, – сказал разведчик, выказывая более тревоги, чем обыкновенно, – но что же делать? Один подозрительный взгляд может вызвать атаку, прежде чем мы приготовимся к ней. Чингачгук слышал, как мы позвали Ункаса, и знает, что мы напали на какой-то след: Я скажу ему, что это след минга; он уже знает, как поступить.

Разведчик всунул в рот пальцы и издал тихий шипящий звук, заставивший отшатнуться Дункана, который принял его за шипение змеи. Чингачгук сидел в раздумье, положив голову на руки; но, как только он услышал предупреждающий звук пресмыкающегося, имя которого он носил, он поднял голову и темные глаза его быстро и проницательно оглядели все вокруг.

Выражение удивления или тревоги ограничивалось этим внезапным и, может быть, невольным движением. Ружье лежало так близко, что надо было только протянуть за ним руку. Томагавк выпал на землю из-за пояса, расстегнутого для удобства, и вся фигура дикаря точно опустилась, как у человека, который дает отдых нервам и мускулам. Туземец принял прежнее положение, переменив руку, как будто только для того, чтобы дать отдохнуть другой, и стал ожидать событий со спокойствием и мужеством, доступным лишь индейскому воину.

Хейворд заметил, что для неопытного глаза вождь могикан показался бы спящим, но на самом деле ноздри его раздувались, голова была немного повернута в одну сторону, а живой, быстрый взгляд беспрестанно переходил с одного предмета на другой.

– Взгляните на сагамора! – шепнул Соколиный Глаз, дотрагиваясь до руки Хейворда. – Он знает, что малейшее его движение или взгляд может нарушить наши планы и отдать нас в руки этих негодяев…

Его прервали внезапная вспышка и ружейный выстрел. Над костром, у которого сидел могиканин, взвились огненные искры.

Когда Хейворд взглянул во второй раз, то увидел, что Чингачгук исчез. Между тем разведчик держал уже ружье наготове и с нетерпением ожидал минуты, когда появится неприятель. Но атака, по-видимому, окончилась этой одной бесплодной попыткой. Раза два до слушателей донесся шелест кустарников – в чащу бросились какие-то фигуры. Вскоре Соколиный Глаз указал на волков, поспешно убегавших от кого-то, кто вторгся в их владения.

После нескольких минут нетерпеливого, тревожного ожидания раздался всплеск воды и немедленно за ним выстрел из другого ружья.

– Это Ункас! – сказал разведчик. – У малого славное ружье. Я знаю звук его выстрела так же хорошо, как отец знает язык своего ребенка, потому что сам владел этим ружьем, пока не добыл лучшего.

– Что это значит? – спросил Дункан. – За нами следят, и, по-видимому, мы обречены на гибель!

– Вон те разлетевшиеся головни показывают, что замышлялось что-то недоброе, а этот индеец может засвидетельствовать, что не произошло никакого вреда для нас, – ответил разведчик, опуская ружье и идя к валу вслед за Чингачгуком, который только что опять показался в свете огня. – Что это, сагамор?

Минги действительно нападают на нас или это только один из тех подлецов, что примазываются к военному отряду, снимают скальпы с мертвецов и, возвратясь домой, хвастаются перед женщинами своими храбрыми подвигами? Чингачгук спокойно уселся на свое прежнее место и ответил только после того, как внимательно осмотрел головню, в которую попала пуля, чуть было не оказавшаяся роковой для него. Тогда он удовольствовался тем, что поднял палец и сказал по-английски:

– Один.

– Я так и думал, – заметил, садясь, Соколиный Глаз. – А так как ему удалось броситься в озеро раньше, чем выстрелил Ункас, то более чем вероятно, что негодяй будет рассказывать всякие небылицы о большой засаде, куда он попал, идя по следам двух могикан и одного белого охотника. Об офицерах он не будет говорить: здесь они не идут в счет. Ну пусть его рассказывает, пусть! В каждом народе найдутся честные люди, которые оборвут нахала, когда он станет говорить что-нибудь неразумное. Негодяй послал пулю так, что она просвистела мимо твоих ушей, сагамор.

Чингачгук снова принял прежнее положение со спокойствием, которого не мог нарушить такой пустячный случай. Ункас присоединился к остальным и сел у огня с таким же спокойным видом, как отец.

Хейворд с глубоким интересом и изумлением наблюдал за всем происходящим перед ним. Ему казалось, что между жителями лесов существует какое-то тайное понимание, ускользающее от его ума. Вместо поспешного пространного рассказа, в котором белый юноша старался бы передать – а может быть, и преувеличить – события, происшедшие на темной равнине, молодой воин довольствовался сознанием, что его дела сами будут говорить за него. Действительно, для индейца в данное время не. Представлялось случая похвастаться своими подвигами, и, вероятно, не спроси Хейворд, не было бы произнесено ни слова об этом деле.

– Что Сталось с нашим врагом, Ункас? – спросил Дункан. – Мы слышали ваш выстрел и надеялись, что вы стреляли не напрасно.

Молодой воин отстранил складки своей охотничьей рубашки и спокойно показал роковую прядь волос – символ своей победы. Чингачгук взял в руку скальп и внимательно рассматривал его в продолжение нескольких минут; потом он бросил скальп, и величайшее отвращение отразилось на его энергичном лице.

– Онайда! – проговорил он.

– Онайда! – повторил разведчик. Он подошел, чтобы взглянуть на кровавую эмблему. – Господи помилуй! Если по нашему следу идут онайды, то эти дьяволы окружат нас со всех сторон! Для глаз белых нет разницы между кожей одного или другого индейца, а вот сагамор говорит, что это кожа с головы минга, и даже называет племя, к которому принадлежал бедный малый, так свободно, как если бы скальп был листом книги, а каждый волосок – буквой. Ну, а что скажешь ты, мальчик? К какому народу принадлежал негодяй?

Ункас поднял глаза на разведчика и ответил:

– Онайда!

– Опять онайда! Если даже один индеец делает какое-нибудь заявление, оно обыкновенно оказывается справедливым; но, когда его поддерживают люди его племени, тут не может быть ошибки.

– Бедняга принял нас за французов, – сказал Хейворд, – он не стал бы покушаться на жизнь друзей.

– Чтобы он принял могиканина в военной раскраске за гурона! Это все равно, как если бы вы приняли гренадеров Монкальма в белых мундирах за красные куртки английских гвардейцев, – возразил разведчик. – Нет-нет, змея отлично знала свое дело, да и большой ошибки не было, так как делавары и минги недолюбливают друг друга, на чьей бы стороне ни сражались их племена во время междоусобий белых. Поэтому, хотя онайды служат англичанам, я не задумался бы и сам пристрелить негодяя, если бы счастливый случай свел нас.

– Это было бы нарушением нашего договора.

– Когда человеку приходится часто вступать в сношения с каким-нибудь народом, – продолжал Соколиный Глаз, – и люди там честные, а сам он не мошенник, то между ними возникает любовь. Но любовь между могиканином и мингом очень схожа с приязнью человека к змее.

– Печально слышать это!

– Ну, что касается меня, то я люблю справедливость и поэтому не скажу, чтобы я ненавидел мингов. А все же только ночь помешала моему «оленебою» пустить пулю в этого онайду, который стрелял в нас из засады. Соколиный Глаз умолк и отвернулся от огня.