Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе - Купер Джеймс Фенимор. Страница 63

– Гуроны – хвастуны, – презрительно сказал Ункас. – Их тотем – олень, а бегают они, как улитки. Делавары – дети Черепахи, а бегают быстрее оленя.

– Да, мальчик, ты говоришь правду: я не сомневаюсь, что в беге ты опередил бы все их племя. А у белого человека руки способнее ног. Что же касается меня, то в умении бегать я не смогу поспорить с негодяями. Ункас уже подошел к двери, чтобы выйти первым, но отшатнулся при этих словах и снова занял прежнее место в углу хижины. Соколиный Глаз, слишком занятый своими мыслями, чтобы заметить это движение, продолжал разговор:

– Впрочем, Ункас, ты беги, а я снова надену шкуру и попробую взять хитростью там, где не могу взять быстротой ног.

Молодой могиканин ничего не ответил, но спокойно сложил руки и прислонился к одному из столбов, поддерживавших стену хижины.

– Ну, – сказал разведчик, посмотрев на него, – чего же ты медлишь? У меня останется достаточно времени, так как негодяи бросятся сначала за тобой.

– Ункас остается, – послышался спокойный ответ.

– Для чего?

– Чтобы сражаться вместе с братом моего отца и умереть с другом делаваров.

– Да, мальчик, – сказал Соколиный Глаз, сжимая руку Ункаса своими железными пальцами, – если бы ты покинул меня, это был бы поступок, более достойный минга, чем могиканина.

Но я считал нужным сделать тебе это предложение, так как молодость любит жизнь. Ну, там, где ничего не поделаешь боевой храбростью, приходится пускать в дело уловки. Надевай шкуру медведя; я не сомневаюсь, что ты можешь изобразить его так же хорошо, как и я.

Ункас молча и быстро нарядился в шкуру животного и стал ожидать распоряжений своего старого товарища.

– Ну, друг, – сказал Соколиный Глаз, обращаясь к Давиду, – перемена одежды будет очень выгодна для вас, так как вы плохо снаряжены для жизни в пустыне. Вот, возьмите мою охотничью рубашку и шапку и дайте мне ваше одеяло и шляпу.

Вы должны доверить мне вашу книгу, очки и свистульку. Если встретимся когда-нибудь в лучшее время, вы получите все это назад и большую благодарность в придачу.

Давид расстался со всеми названными предметами с такой охотой, которая могла бы сделать большую честь его щедрости, если бы не то обстоятельство, что перемена эта была выгодна ему во многих отношениях. Соколиный Глаз не замедлил надеть одежду Гамута; когда очки скрыли его беспокойные глаза, а на голове появилась треуголка, он легко мог при свете звезд сойти за певца, так как по росту они не слишком отличались друг от Друга.

– Скажите, вы склонны поддаваться чувству трусости? – спросил он певца, желая хорошенько обсудить все, прежде чем делать какие-либо распоряжения.

– Мои занятия мирные, а мой характер, смею надеяться, очень склонен к милосердию и любви, – ответил Давид, несколько обиженный такой прямой атакой, но никто не может сказать, что я когда-нибудь, даже в затруднительных обстоятельствах, забывал веру в господа.

– Главная опасность для вас будет в тот момент, когда дикари увидят, что их обманули. Если вас не убьют сразу, значит, вас спасет то, что они считают вас человеком не в своем уме; тогда у вас будут все основания, чтобы, когда придет ваше время, умереть у себя в постели. Если же вы останетесь здесь, то должны сесть в тени и играть роль Ункаса до тех пор, пока хитрые индейцы не откроют обмана; тогда, как я уже говорил вам, наступит для вас время испытания. Итак, выбирайте: бежать или оставаться здесь.

– Я останусь здесь вместо делавара, – твердо сказал Давид. – Он сражался за меня храбро и великодушно, и я готов сделать для него не только это, но и гораздо большее.

– Вы говорите как мужчина. Опустите голову и подберите ноги – их необычайная длина может слишком рано выдать истину. Молчите как можно дольше, а затем, когда придется заговорить, хорошо было бы, если бы вы сразу разразились одним из тех криков, которые свойственны вам: это напомнило бы индейцам, что вы человек невменяемый. Но если они скальпируют вас, чего, я уверен, они не сделают, то будьте спокойны: Ункас и я не забудем этого и отомстим за вас, как следует истым воинам и первым друзьям.

– Погодите, – сказал Давид, видя, что они собираются уходить. – Я недостойный, смиренный последователь того, кто учил не воздавать злом за зло. Поэтому, если я паду, не приносите жертв моим смертным останкам, но простите тех, кто лишит меня жизни; а если и вспомните их иногда, то пусть это будет в молитвах о просвещении их умов и вечном блаженстве. Разведчик смутился и задумался.

– Это совсем не похоже на закон лесов, – сказал он, – но, если поразмыслить, это прекрасно и благородно. – Он тяжело вздохнул и прибавил:

– Да благословит вас небо, друг мой! Я думаю, что вы идете по довольно верному пути, если взглянуть на него как следует, имея перед глазами вечность.

Сказав это, разведчик подошел к Давиду и пожал ему от всей души руку; после этого он сейчас же вышел из хижины в сопровождении одетого медведем Ункаса.

Как только Соколиный Глаз увидел, что за ним наблюдают гуроны, он вытянулся во весь свой высокий рост, стараясь изобразить сухую, жилистую фигуру Давида, поднял руку как бы для отбивания такта и запел, стараясь подражать псалмопевцу. К счастью, для успеха этого рискованного предприятия ему приходилось иметь дело с ушами, мало знакомыми со сладкими звуками. Необходимо было пройти вблизи группы дикарей, и голос разведчика становился все громче и громче по мере приближения к ним. Когда они подошли совсем близко, гурон, говоривший по-английски, вытянул руку и остановил разведчика.

– Что же делаварский пес? – сказал он, наклоняясь и стараясь разглядеть выражение глаз того, кого он принимал за певца. – Он испугался?.. Когда же мы услышим его стоны?

В ответ на это раздалось яростное рычание, так походившее на рев настоящего медведя, что молодой индеец опустил руку и отскочил в сторону. Соколиный Глаз, боявшийся, чтобы голос не выдал его «хитрым врагам, с радостью воспользовался этим мгновение» и разразился таким взрывом музыкальных звуков, который в более утонченном обществе назвали бы какофонией. Но среди его слушателей эти звуки только дали ему еще более прав на уважение, оказываемое дикарями тем, кого они считают сумасшедшими. Маленькая кучка индейцев отступила, пропустив, как они думали, колдуна и его вдохновенного помощника.

Со стороны Ункаса и разведчика требовались необычайная смелость и сила воли, чтобы продолжать свой путь так же величественно, как они шли и мимо хижин, в особенности когда беглецы заметили, что любопытство взяло верх над страхом и караульщики подошли к хижине, чтобы убедиться в действии колдовства на пленника. Малейшее неловкое или нетерпеливое движение Давида могло выдать их, а выгадать время было необходимо. Громкие крики мнимого псалмопевца привлекли многих любопытных, которые следили за уходившими, стоя у порога своих хижин; раза два-три им пересекали дорогу некоторые из воинов, подстрекаемые суеверием или осмотрительностью. Но никто не останавливал их, темнота ночи и дерзость попытки благоприятствовали их замыслу.

Беглецы уже выбрались из селения и быстро приближались к густому лесу, когда из хижины, где был заключен прежде Ункас, раздался протяжный громкий крик. Могиканин вздрогнул.

– Погоди! – сказал разведчик, хватая друга за плечо. Пусть они крикнут еще раз. Это был только крик удивления!

Медлить было нечего, так как в следующее же мгновение новый взрыв криков наполнил воздух и разнесся по всему лагерю. Ункас сбросил с себя медвежью шкуру. Соколиный Глаз слегка ударил его по плечу и проскользнул вперед.

– Ну, пусть теперь дьяволы гонятся по нашим следам! – сказал разведчик, вынимая из куста два заряженных ружья; размахивая над головой «оленебоем», он подал Ункасу его ружье. – По крайней мере, двое из них найдут свою смерть.

Они опустили свои ружья, как делают это охотники, готовясь к началу действий, бросились вперед и вскоре исчезли во мраке леса.

Глава 27