Прерия - Купер Джеймс Фенимор. Страница 17

– Вы открыли золотую жилу, доктор Бат?

– Больше, чем жилу: сокровище, клад чеканной монеты, милая, ходкой золотой монеты! Слушай! После своих бесплодных поисков я пошел, взяв наискось, чтобы выйти на маршрут твоего дяди, когда вдруг услышал звуки, которые могло произвести только огнестрельное оружие…

– Да, – перебила Эллен. – У нас тут была тревога…

– ..и вы подумали, что я заблудился, – продолжал ученый муж, следуя лишь ходу своих мыслей и потому неверно поняв ее слова. – Но нет! Я принял за основание треугольника пройденный мною конец, вычислил высоту, и теперь, чтобы провести гипотенузу, оставалось только определить прилежащий угол. Полагая, что стрельбу открыли нарочно для меня, я свернул с этого пути и пошел на выстрелы – не потому, что считал показания своих ушей более точными, – нет, я опасался, не нуждается ли кто-то из детей в моих услугах.

– Они все благополучно избежали…

– Послушай, – перебил ученый, тотчас забыв своих маленьких пациентов ради занимавшего его сейчас более важного предмета. – Я прошел по прерии длинный путь – ведь там, где мало преград, звук разносится очень далеко, – когда услышал такой топот, как будто били копытами в землю бизоны. Потом я увидел вдали стадо четвероногих, носившихся по холмам, – животных, которые так и остались бы не известны и не описаны, если бы не счастливейший случай! Один самец, благороднейший экземпляр, бежал, несколько отбившись от прочих. Стадо повернуло в мою сторону, и соответственное уклонение сделал и отбившийся самец, который, таким образом, оказался в пятидесяти ярдах от меня. Я не упустил открывшейся мне возможности и, прибегнув к огниву и свече, тут же на месте сделал его описание. Я дал бы тысячу долларов, Эллен, за один ружейный выстрел одного из наших молодцов!

– Вы носите при себе пистолет, почему же, доктор, вы им не воспользовались? – сказала девушка. Она слушала вполслуха, окидывая прерию беспокойным взглядом, но все не уходила, радуясь, что может не спешить.

– Да, но в нем-то всего лишь крошечный шарик свинца – им можно убить пресмыкающееся или какое-нибудь крупное насекомое. Нет, я не стал завязывать бой, из которого не мог бы выйти победителем, и поступил достойней: я сделал запись происшедшего, не вдаваясь в подробности, но со всею точностью, необходимой в науке. Я прочту ее тебе, Эллен, потому что ты хорошая девушка, стремящаяся к образованию; и, запомнив то, что узнаешь от меня, ты сможешь оказать науке неоценимую услугу, если со мною что-нибудь произойдет. В самом деле, дорогая Эллен, мой род занятий так же сопряжен с опасностью, как профессия воина. Этой ночью, – продолжал он, – этой страшной ночью во мне едва не угасло жизненное начало. Да, мне грозила гибель!

– От кого?

– От чудовища, открытого мною. Оно все приближалось и, сколько я ни отступал, надвигалось снова и снова. Я думаю, только фонарик и спас меня. Я, пока записывал, держал его между нами двумя, используя его с двоякой целью – для освещения и для обороны. Но ты сейчас услышишь описание этого зверя, и тогда ты сможешь судить, какой опасности мы, исследователи, подвергаем себя, радея о пользе всего человечества.

Натуралист торжественно поднял к небу свои записи и при смутном свете, уже падавшем на равнину, собрался приступить к чтению, предпослав ему такие слова:

– Слушай внимательно, девушка, и ты узнаешь, каким сокровищем счастливый жребий позволил мне обогатить страницы естественной истории!

– Вы, значит, сами же и создали эту тварь? – сказала Эллен, прервав бесплодное наблюдение, и в ее голубых глазах зажегся озорной огонек, показавший, что она умела играть на слабой струнке своего ученого собеседника.

– Разве во власти человека вдохнуть жизнь в неодушевленную материю? Хотел бы я, чтоб это было так! Ты вскоре увидела бы Historia Naturalis Americana 17, которою я посрамил бы жалких подражателей француза Бюффона. Можно было бы внести значительное усовершенствование в сложение всех четвероногих, особенно тех, что славятся быстротой. В одну пару их конечностей был бы заложен принцип рычага – возможно, она приняла бы вид современных колес; хотя я еще не решил, применить ли это усовершенствование к передней паре конечностей или же к задней, так как еще не определил, что требует большей затраты мускульной силы – волочение или отталкивание. Преодолению трения помогало бы естественное выделение животным влаги из пор, что помогло бы созданию инерции. Но, увы, все это безнадежная мечта – по крайней мере, в настоящее время, – добавил он, снова подняв свои записи к свету, и начал читать вслух:

– "Шестого октября 1805 года (это, как ты, надеюсь, знаешь не хуже меня, дата памятного события). Четвероногое, виденное (при свете звезд и карманного фонаря) в прериях Северной Америки – широту и долготу смотри по дневнику. Genus 18 неизвестен; а потому по воле автора открытия и в силу того счастливого обстоятельства, что оное открытие было сделано вечером, получает наименование Vesper-tilio horribilis americanus 19. Размеры (по оценке глаз) – громаднейшие: длина – одиннадцать футов, высота – шесть футов. Посадка головы – прямая; ноздри – расширенные; глаза – выразительные и свирепые; зубы – зазубренные и многочисленные; хвост – горизонтальный, колышущийся, близкий к кошачьему; лапы – большие, волосатые; когти – длинные, изогнутые, опасные; уши – незаметные; рога – удлиненные, расходящиеся и грозные; окраска – пепельно-свинцовая, в рыжих подпалинах; голос – зычный, воинственный и устрашающий; повадка – стадная, плотоядная, свирепая и бесстрашная…".

– Вот оно! – воскликнул Овид. – Вот оно, животное, которое, по-видимому, станет оспаривать у льва его право называться царем зверей!

– Я не все у вас поняла, доктор Батциус, – возразила юная насмешница, знавшая маленькую слабость философа-натуралиста и часто награждавшая его званием, которое так ласкало его слух, – но теперь я буду помнить, что это очень опасно – уходить далеко от лагеря, когда по прериям рыщут такие чудовища.

– Ты выразилась совершенно правильно: «рыщут»! – подхватил натуралист, придвинувшись к пей поближе и снизив голос до снисходительно-конфиденциального шепота, отчего его слова приобрели значительность, какую он не намеревался в них вложить. – Никогда еще моя нервная система не подвергалась такому суровому испытанию; признаюсь, было мгновение, когда fortiter in re 20 содрогнулся перед столь страшным врагом; но любовь к естествознанию придала мне бодрость, и я вышел победителем.

– Вы говорите на каком-то особенном языке, – сказала девушка, сдерживая смех. – Он так рознится с тем, какой в ходу у нас в Теннесси, что, право, не знаю, уловила ли я смысл ваших слов. Если я не ошибаюсь, вы хотите сказать, что в ту минуту у вас было цыплячье сердце?

– Невежественная метафора, проникшая в язык из-за незнакомства с анатомией двуногих! Сердце у цыпленка соразмерно с его прочими органами, и отряду куриных в естественных условиях свойственна отвага. Эллен, пойми, добавил он с торжественным выражением лица, произведшим впечатление на девушку, – я был преследуем, был гоним, мне грозила опасность, которую я не удостаиваю упоминания… Но что это?!

Эллен вздрогнула, потому что собеседник говорил так убежденно, с такой простодушной откровенностью, что при всей игривости ума она невольно поверила его словам. Посмотрев, куда указывал доктор, она в самом деле увидела несущегося по прерии зверя, который быстро и неуклонно надвигался прямо на них. Еще не совсем рассвело, и нельзя было различить его статей, но то, что можно было разглядеть, позволяло вообразить в нем свирепого хищника.

– Это он! Он! – закричал доктор, инстинктивно потянувшись опять за своими таблицами, между тем как его ноги выбивали дробь в отчаянном усилии устоять на месте. – Теперь, Эллен, раз уж судьба дает мне возможность исправить ошибки, сделанные при свете звезд… Смотри, пепельно-свинцовый.., без ушей.., рога огромнейшие!