Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Купер Джеймс Фенимор. Страница 13

Поужинав вместе, наши любители приключений проверили, все ли в порядке, и, вернувшись в шэнти, отошли ко сну. Ничто их не тревожило, и ночь прошла спокойно; бортник спал немного более чутко, чем всегда, но лишь по одной причине — он слишком привык к одиночеству. Человек, долго живущий сам по себе, невольно чувствует присутствие постороннего, — ведь наши привычки часто владеют нами, порой заменяя собой даже данное нам от рождения.

Наутро бортник занялся приготовлениями к смене жительства. Если бы о его жилье не узнали, возможно, новости, принесенные чиппева, не заставили бы его покинуть эти места, да еще в разгар сезона; но, учитывая все обстоятельства, он решил, что оставаться здесь слишком рискованно. Особенное недоверие вызывал у него потаватоми, и он подозревал, что не успеет солнце взойти несколько раз, как кто-нибудь из соплеменников старого вождя уже будет охотиться за его скальпом. Гершом разделял это мнение, и, как только его мозг немного освободился от действия алкоголя, ставшего для него привычным, он искренне обрадовался тому, что может заключить своего рода союз с человеком того же цвета кожи и того же происхождения, что и он сам. Отныне между ними царило полнейшее согласие, так как Гершом, по мере того как его ум и чувства освобождались от рабской приверженности к бутылке, час от часу выказывал все больше чисто природных свойств своего характера. Его собственный запас виски подошел к концу, а Бурдон место, где хранил свой личный скромный запас, держал в глубокой тайне. Эти проблески возрождающегося интеллекта и воскресающие принципы морали частенько встречаются и у горьких пьяниц как прямое доказательство верности пословицы: «Пока жизнь не окончена, есть надежда», надежда как для души, так и для тела. Довольно замечательно то, что Гершом становился менее вульгарным, даже речь его, когда он окончательно протрезвел, сделалась более правильной, свидетельствуя, что он стал во всех отношениях исправившимся человеком.

Загрузка каноэ заняла несколько часов, туда уместили не только припасы и оружие, но и весь собранный мед. Свою флягу с бренди, которого осталось не больше кварты note 44, бортник ухитрился пронести незамеченной, спрятав ее в пустом бочонке из-под пороха и запихнув туда сверху еще одну-две шкуры — случайные трофеи его охотничьих странствий. Наконец все было вынесено и сложено на своем месте, на борту вместительного каноэ, и Гершом ждал, когда Бен даст сигнал садиться. Но оставалось сделать еще кое-что. За день до начала нашего повествования бортник подстрелил оленя и, взвалив на плечо заднюю ногу, оставил тушу подвешенной на дереве возле того места, где животное было убито и разделано. Между тем оленина могла очень пригодиться им в путешествии к устью реки, и Бен решил, что они с Гершомом должны сходить за тушей. С этой целью они и отправились в путь часа в два пополудни, покинув на время груженое каноэ.

Расстояние от шэнти до места, где был убит олень, составляло около трех миль; именно по этой причине бортник и не принес домой оленя в тот день, когда убил его; он поступил так, несмотря на то что обычно американские охотники предпочитают нести свою добычу на любое расстояние, а не оставлять даже на короткий промежуток времени в лесу. В последнем случае всегда существует опасность, что запах крови издалека привлечет внимание хищников. Бурдон полагал, что им могут повстречаться волки; и хотя он подвесил оленью тушу вне пределов досягаемости для большинства диких зверей, однако каждый из охотников прихватил с собой винтовку и Хайф, в виде особой милости хозяина, получил разрешение сопровождать их.

Первые полчаса не принесли никаких неожиданностей. Бортник непринужденно беседовал со своим спутником, который, как он с удовольствием отметил, проявлял гораздо больше здравого смысла, чтобы не сказать — острого ума, чем раньше; Бен получал от него нужные сведения о количестве лодок и их передвижениях по озерам, сведения, которые, как Бурдон полагал, весьма пригодятся ему, когда он отправится в Детройт. Занятый беседой, Бурдон лишь метрах в пятистах от места, где оставил оленя, обратил внимание на поведение пса. Вместо того чтобы, по привычке всех собак, бегать взад-вперед и вынюхивать нечто справа и слева, пес шел вперед напрягшись, с низко опущенной головой, явно руководствуясь своим обонянием, словно ветер приносил какой-то сильный запах.

— Точно, как то, что меня зовут Гершом, — воскликнул Уоринг, как только они с Беном остановились, — там вон сидит индей! Вон там, поправее от собаки; Хайф унюхал его запах. Малый спит, а винтовку держит на коленях и вовсе не боится ни медведей, ни волков!

— Вижу, — сказал Бурдон, — и в равной степени удивлен и удручен, наблюдая его здесь. Довольно поразительно, что ко мне именно в это время сошлось столько гостей, хотя до вчерашнего дня в моих охотничьих угодьях не было ни души. Поневоле чувствуешь себя не в своей тарелке, Уоринг, когда приходится жить среди такого многолюдия! Ну да ладно, — я собрался уезжать, и все это через двадцать четыре часа останется в прошлом, верно?

— Судя по раскраске, парень из племени виннебаго, — вставил Гершом, — давай-ка пойдем навестим его.

Бортник согласился, заметив по дороге, что вряд ли незнакомец принадлежит к названному выше племени; хотя нынче, по его мнению, индейцы слишком часто и небрежно пользуются раскраской, так что разобраться мудрено.

— Крепко спит, мошенник! — воскликнул Гершом, останавливаясь ярдах в десяти от индейца и всматриваясь.

— Он никогда не проснется, — торжественно сказал бортник, — этот человек мертв. Смотри: у него на виске кровь, а вот и дырка от пули.

С этими словами бортник подошел поближе и, приподняв нечто вроде шали, которая некогда служила украшением, а сейчас была небрежно накинута на голову своего покойного владельца, открыл хорошо знакомое лицо Большого Лося, потаватоми, который расстался с ними всего за сутки до этой встречи!

Воин был застрелен пулей, прошедшей прямо через висок, и оскальпирован. Из его рога был высыпан порох, а из охотничьей сумки — пули, но его не обобрали. Тело было аккуратно прислонено к дереву в сидячей позе, винтовка покоилась у него на коленях, и оно было оставлено на произвол диких зверей и природных стихий, которые выбелят его обглоданные кости дождями и снегами!

Бортника пробрала дрожь, когда он взглянул на этот страшный памятник жестокости, от которой нет спасения даже в безлюдной глуши. Бурдон ничуть не сомневался, что своего недавнего спутника и сотрапезника убил Быстрокрылый Голубь, и от этой мысли у него стало тяжело на сердце. И хотя сам он весьма опасался потаватоми, он многое готов был бы отдать, чтобы этого кровавого дела не совершилось. Было видно сразу, что оба индейца относятся друг к другу с крайним недоверием и подозрительностью, но бортник не мог и вообразить, что это приведет к такому чудовищному концу!

Осмотрев труп и приметив все вокруг, путники пошли дальше, лишний раз убедившись, что необходимо не только побыстрее уходить отсюда, но и поддерживать друг друга в этой глуши, когда разгул насилия явно захватил здешние племена. Бортнику очень понравился чиппева, и ему было горько думать, что это кровавое дело — творение его рук. Конечно, при определенном толковании вещей индейского воина, действовавшего по своим законам, можно было оправдать за то, что он убил воина враждебного племени; но Бурдон этого не одобрял. Сам он был человеком мирным и добродушным, хотя по-своему горячим и увлекающимся, и всегда избегал сцен кровопролития, так часто разыгрывавшихся в лесах и прериях; по правде говоря, на этот раз он впервые увидел труп человека, павшего от руки другого человека. Гершом, благодаря своей связи с «огненной водой», был невольным свидетелем большего числа случаев, присущих своеобразной жизни пограничья, но даже он не мог прийти в себя, пораженный внезапностью страшной смерти потаватоми.

Хоронить останки Большого Лося они не стали, — не только потому, что у наших путешественников не было нужных инструментов, но и потому, что, закопай они могилу кое-как, это послужило бы прямым приглашением волкам выкопать тело.