Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Купер Джеймс Фенимор. Страница 33

— Мне кажется, он спал — когда выпьет, он спит долго и крепко. Но теперь ему будет нечего выпить, пока мы не доберемся до поселений.

— Разве что он откроет Источник Виски, — ответил бортник, весело смеясь.

Молодой человек поведал своей удивленной спутнице историю с черной магией и заклинаниями, которые она наблюдала издали. Сердце Бурдона после всех испытаний и побега пело от радости и становилось все невесомее по мере того, как разворачивался его рассказ. Прелестная Марджери тоже была в прекрасном настроении и не мешала ему радоваться. Когда бортник пересказывал все свои уловки и попытки ускользнуть от дикарей, в особенности же когда он подробно поведал, как заставил виски течь из дикого камня, девушка, разделяя его веселье, залилась мелодичным, звонким смехом, наполнившим лодку драгоценным грузом.

ГЛАВА X

Бортник рассказывал свою историю не торопясь, так что они успели доплыть до южного берега. Дороти очень обрадовалась, увидев их живыми и невредимыми: остальные еще не проснулись. Была полночь, и всем пора было отдохнуть и набраться сил на следующий день. Бортник улегся в своем каноэ, а Марджери поделилась шкурой бизона со своей сестрой.

Будучи, по крайней мере на этот час, в полной безопасности, все спали спокойным крепким сном и проснулись только утром. Бортник встал первым и, отойдя на приличное расстояние, сбросил одежду и нырнул в воду, что вошло у него в привычку в это теплое время года. Искупавшись, молодой человек поднялся на холм, откуда он видел противоположный берег и мог наблюдать за потаватоми. Однако, что бы он ни делал, бортник не забывал оставаться под прикрытием — ни в коем случае потаватоми не должны были узнать, где он находится. Ради осторожности и костер был погашен — ведь ни один индеец не пропустит незамеченным такой знак, как струйка дыма. Что же касается лодок и лагеря беглецов, то их прекрасно скрывали дикий рис и холм, за которым они устроились; достаточно было просто не высовываться.

Возвышение, на которое взобрался бортник, позволило ему, с помощью подзорной трубы, отлично видеть «Склад Виски» и местность вокруг него. Дикари уже проснулись и занялись обычными делами краснокожих, вышедших на военную тропу. Несколько человек хоронили тело своего погибшего товарища. Кое-кто кашеварил или ощипывал пернатую дичь, подстреленную в речной заводи; группа краснокожих собралась у места, где должен был забить желанный источник, все еще надеясь на осуществление своей мечты, и в эту минуту они сговаривались, как добыть скальп «колдуна». Драгоценная «огненная вода», которая ввела в губительный соблазн многих из тех, кому выпала привилегия изучать нормы морали, и которая оказалась для краснокожих настоящим проклятьем, все еще притягивала их как магнит, и неутоленная жажда привела нескольких пьяниц на это место, едва они открыли поутру глаза. Бортнику было видно, как некоторые из них, стоя на коленях, лакали, как собаки, из разбросанных по скале маленьких луж, а другие принюхивались, надеясь отыскать поблизости курицу, несущую золотые яйца. У Бурдона не было никаких надежд на то, что, случись им еще раз встретиться, дикари будут по-прежнему верить колдуну-самозванцу. Он заметил, что вожди не доверяли ему с самого начала, но дали возможность показать свое искусство, чтобы удовлетворить любопытство невежественных молодых воинов. Поэтому бортник принял мудрое решение — больше не попадаться в руки врагов.

Бурдон мог поддерживать разговор на языке оджибвеев, да только это ему не нравилось. Он без труда понимал все, что они говорят, и прошлым вечером не раз слышал, как индейцы упоминают некоего вождя, которого они называли Оноа, но, как он сам знал, у белых жителей этих мест тот заслужил кличку Питер Скальп. Репутация этого дикаря наводила ужас на все гарнизоны, хотя сам он там ни разу не показывался; и вот теперь потаватоми говорили о нем так, словно он вот-вот будет среди них и возьмет на себя командование. Бортник с большим вниманием прислушивался, когда называли это устрашающее имя, потому что прекрасно знал: лучше держаться подальше от врага, имеющего столь дурную репутацию, и что для белого небезопасно встречаться с ним даже в мирное время. Свое английское прозвище этот вождь, как будто не принадлежавший ни к одному из племен, но равно почитаемый всеми, заслужил тем, что убивал всех бледнолицых, когда-либо попадавшихся на его пути, и неизменно скальпировал их. Поговаривали, что на его посохе уже красуются сорок зарубок и каждая отмечает скальп ненавистного белого человека. Короче говоря, этот индеец, рожденный вождем — хотя какого именно племени, никто не знал, — жил, очевидно, лишь жаждой отомстить за все беды своего племени захватчикам, которые пришли со стороны восходящего солнца и теснили его народ все дальше к Великому Соленому озеру, что за Скалистыми горами. Разумеется, в таких разговорах не всему можно верить: дурная или хорошая слава на «прогалинах» или в прериях очень похожа на сплетни, которые распускают в городах, в гостиных и на балах, и положиться на их точность нельзя. Но Бурдон был молод и еще не узнал, как мало правды в том, что нам доводится слышать, и как много на свете лжи. Однако же индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей, и их лесные вести обычно заслуживают большего доверия, чем бесконечные сплетни людей, которые смертельно обидятся, если вы не назовете их «цивилизованными».

Бортник все еще вел наблюдения со своей возвышенной позиции, когда к нему присоединилась Марджери. После ночного сна, выйдя из заменивших ей будуар зарослей, где текла свежая, прозрачная вода, девушка была свежа и прелестна, но печальна и задумчива. Не успел Бурдон пожать ее руку и еще раз поблагодарить за спасение прошлой ночью, как из сердца Марджери хлынули переполнявшие ее чувства, словно бурный поток, вышедший из берегов, и она разрыдалась.

— Брат проснулся, — сказала она, сдержав слезы героическим усилием, — но, как всегда после выпивки, ничего не соображает, и Долли не может объяснить ему, в какой мы опасности. Он твердит, что видел столько индеев, что вовсе их не боится, и что они не станут обижать семейство, которое доставило им столько отличной выпивки.

— Похоже, разум ему изменил, если он рассчитывает на дружбу индейцев только потому, что продавал «огненную воду» их юношам! — отвечал Бурдон, хорошо понимавший не только индейцев, но и вообще человеческую натуру. — Мы можем любить грех, Марджери, но ненавидеть искусителя. Я еще не встречал ни одного человека, бледнолицего или краснокожего, не проклинавшего бы, протрезвившись, ту руку, которая утоляла его жажду, пока он был под хмельком.

— Конечно, вы совершенно правы, — негромко возразила девушка. — Да ведь надо быть в здравом уме, чтобы это понять. Что же с нами теперь будет, кто знает!

— Почему же теперь, Марджери, — что изменилось со вчерашнего или с позавчерашнего дня?

— Вчера здесь не было дикарей, и Гершом все уверял нас, что мы отправимся в гарнизон, в верховьях озера, как только он вернется с прогалин. И вот он вернулся; но он же не в состоянии защитить свою жену и сестру от краснокожих, а те бросятся в погоню за нами, как только построят каноэ или другое средство переплыть через реку.

— Если бы у них и было каноэ, — спокойно возразил Бурдон, — они бы не догадались, где нас искать. Слава Богу! — дело это займет у них немало времени; да и каноэ из коры в одночасье не смастеришь. Притом, Марджери, если ваш братец немного туповат и тяжеловат на подъем с похмелья, я-то трезв как стеклышко и бодр, как никогда в жизни.

— О! вам незнакома слабость, сгубившая моего бедного брата, которая лишила бы вас сил и бодрости; но ведь вы, Бурдон, естественно, должны заботиться о себе и своем имуществе и покинете нас при первой же возможности. Я знаю, мы не имеем никакого права ждать, что вы останетесь с нами хоть минутой дольше, чем вам самому удобно, и даже не хочу, чтобы вы оставались.