Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Купер Джеймс Фенимор. Страница 84

Итак, подумав с минуту, чиппева сказал:

— Нет, небезопасно здесь для янки и их друга — индея. Не думаю, что мой скальп уцелеет, если вождь прознает про то, что я служил у янки гонцом. А скальп лучше сохранить. Этому потаватоми я стараюсь не попадаться на глаза. Про них мне все известно. Известно, что они говорят, известно, что делают, даже что думают — и то известно.

— А вчера я не видел тебя, Быстрокрылый Голубь, среди молодых воинов в Круглой прерии.

— Знаю слишком много, потому туда не ходить. Там Воронье Перо и потаватоми. Лучше не ходить рядом, когда их глаза открыты. Возьму их сонными. С такими индеями так лучше. Поймаю как-нибудь. Твое ухо сейчас открыто, Бурдон?

— Широко открыто, мой друг, что ты хочешь нашептать в него?

— Питер явится, смотри на него во все глаза. Если он в мыслях и говорит мало, то когда заговорит, не обращай на его слова внимания. А если он улыбается и тебе большой друг, сними с него скальп.

— О чем ты, чиппева? Питер мой друг, живет в моем доме, ест мой хлеб, как я могу? Одна и та же рука касается его и меня.

— Что лучше — его скальп или твой? Если он, когда придет, очень тебе большой друг, значит, чей-то скальп снимут — или его, или твой. Да, да, именно так. Я знаю индея лучше, чем ты, Бурдон. Ты хороший бортник, но индей ты плохой. Каждый идет своим путем, у индея тоже своя дорога. Питер, когда приходить домой, много-много смеяться и очень большой тебе друг, значит, хочет иметь твой скальп. А если не улыбаться, не очень большой тебе друг, а смотреть в землю и все думать, думать, думать, значит, не желать тебе вреда, а стараться вызволить из рук вождей. Вот и все.

И Быстрокрылый Голубь спокойно удалился, оставив своего друга в мучительных размышлениях по поводу альтернативы — брать или не брать скальп! Бортник прекрасно понял все, что ему сообщил Быстрокрылый. Бурдон не сомневался, что чиппева с помощью одному ему ведомых способов узнает все, что происходит вокруг него на прогалинах, и был абсолютно уверен в искренности и доброжелательности индейца. Краснокожий долго помнит обиду, но и благодеяние не забывает никогда. Этим он выгодно отличается от подавляющего большинства бледнолицых, вытесняющих его расу, которые всегда помнят причиненное им зло, а вот оказанные им добрые деяния, как правило, забывают.

Бурдону было совершенно ясно, что Быстрокрылый Голубь предвидит наступление кризиса в ближайшие дни. Речь друга и все его поведение не произвели бы на бортника столь сильного впечатления, будь он человеком одиноким, ни с кем не связанным, а потому довольно равнодушным к опасностям жизни в приграничье, каким был при первой встрече с чиппева. Но ныне все изменилось. Сейчас он был способен думать только о Марджери и ее благополучии, а раз о Марджери, то опосредованно и о Долли с ее мужем. Ошибиться в намерениях Быстрокрылого Голубя было невозможно. Он предупреждал о нависшей над ними опасности, которая была связана с поведением Питера. Слова индейца об улыбчивом или скучливом выражении лица у таинственного вождя также были недвусмысленны; значит, следовало внимательно наблюдать за индейцем и в зависимости от увиденного решить, как быть дальше — бить тревогу или успокоиться.

Бурдону не пришлось долго терзаться сомнениями. Не прошло и получаса после ухода Быстрокрылого Голубя, как на тропе к Медовому замку показался Питер. Еще издалека наш герой увидел, что тот мрачен и погружен в свои мысли. Чем ближе он подходил к дому, тем очевиднее это становилось, так что бросилось в глаза не только бортнику, но и прочим его обитателям. Одной из первых эту перемену в настроении Питера заметила Марджери, хотя бортник ей ничего не говорил, а заметив, отреагировала на нее по-своему, преодолев обычную для молодых жен застенчивость, которая при иных обстоятельствах могла бы заставить ее вести себя более сдержанно. Когда Питер остановился у ручья, чтобы испить воды, Марджери приблизилась к нему, причем первой из всех, и обратилась со словами привета.

— У вас усталый вид, — сказала Марджери.

Голос ее звучал робко, держалась она несмело, но на лице ее было написано неподдельное сочувствие. Да и подошла она не с пустыми руками. Перед собой Марджери держала блюдо с ароматным излюбленным кушанием обитателей лесов — мясом, тушенным в собственном соку, с несколькими гарнирами, приготовленными по рецептам цивилизованной кухни.

— И не только усталый, но — позволю себе сказать — расстроенный, — добавила Марджери, ставя блюдо на примитивный столик, установленный в этом месте для удобства тех, кто не привык к трапезам в определенные часы. — Ешьте, пожалуйста, — промолвила Марджери. — Я сама приготовила эту еду так, как вам нравится.

Индеец внимательно посмотрел на смущенную прелестную девушку, которая так старалась угодить его вкусу, и помрачнел еще больше. Усталый и голодный, он некоторое время жевал молча, если не считать немногословных изъявлений благодарности. Утолив голод, он отодвинул блюдо с остатками еды, и Марджери, старавшаяся предугадать каждое его желание, уже было собралась унести блюдо, но Питер пальцем поманил ее к себе, давая понять, что хочет что-то сообщить. Марджери безропотно повиновалась, хотя личико ее вспыхнуло всеми красками закатного неба. Но между этими двумя людьми установились настолько доброжелательные и доверительные отношения, что Марджери приблизилась к Питеру так же спокойно, как если бы он был ее отцом.

— Скажи, молодая скво, колдун сделать, как я велел, а? — спросил Питер, слегка улыбнувшись, впервые после своего возвращения.

— Кого вы имеете в виду под колдуном? — спросила новобрачная, зардевшись от непонятного ей самой смущения.

— Обоих. Один колдун говорить свою молитву. Другой брать молодую скво за руку и вести в свой вигвам. Вот я о чем.

— Нас с Бурдоном обвенчали, — ответила Марджери, опуская глаза долу, — если вас интересует это. Надеюсь, Питер, вы думаете, что у меня будет хороший муж?

— Тоже надеюсь, хотя никогда никто ничего не знать до поры до времени. Сначала все хорошо, индей хороший, и скво хорошая. Но это как погода. То идет дождь, то дует ветер, то светит солнце. Так с индеем, так и с бледнолицым. Без разницы. Видишь вон ту тучку? Сейчас она есть маленькая. Но как задует ветер, она расти, расти, и вот уже ничего нет — только сплошная туча. Но засияет солнце, и ее нет как нет. Над головой чистое небо. Вот так и с мужем надо себя вести.

— Мы с Бурдоном именно так и будем всегда жить. Когда мы вернемся к нашему народу, Питер, и устроимся как следует в вигваме для бледнолицых, будем есть их пищу, пить их напитки и пользоваться всеми удобствами быта, вы приедете к нам в гости, посмотреть на наше счастье, и поживете у нас. Мне бы хотелось, чтобы вы посещали нас каждый год, привозили оленину, а Бурдон взамен давал вам пороху, пуль, одеял, все, что захотите, кроме «огненной воды». Ее он поклялся ни одному индею никогда не давать.

— Больше не искать Источник Виски, а? — поинтересовался Питер, до глубины души тронутый искренним радушным приглашением молодой женщины. — Так лучше, так лучше. Пусть меда много-много, а «огненной воды» совсем нет. От нее вся погибель индеям. Приезжать — это ладно. Я приеду, если…

Здесь Питер прикусил себе язык, и никакие вопросы Марджери не могли заставить его закончить фразу. И смотрел вождь на посерьезневшее личико новобрачной так, что ею овладело чувство беспредельного беспокойства, чтобы не сказать — тревоги. Он так и не высказал свою мысль до конца. Марджери, однако, не отходила от него, стараясь, чем только могла, ублажить старика, словно она была его дочерью. Спустя некоторое время к ним присоединился Бурдон. Мужчины обменялись дружескими приветствиями, причем таинственный вождь косился на не менее таинственного бортника с явным уважением, граничившим с благоговением. Это не ускользнуло от внимания бортника, с ходу сообразившего, что повышением своего авторитета он обязан сцене, разыгравшейся в тот день в Круглой прерии.

— Большой Совет закончился, Питер? — осведомился Бурдон после непродолжительного молчания.