Карело-финские мифы - Петрухин Владимир Яковлевич. Страница 35

Рассказ о волшебных женихах напоминает нам сказки о Морозке и Бабе-яге, от которой спасаются дети, бросая по дороге чудесные предметы. Образ медведя-жениха уже не удивляет читателей, которые не раз встречались с мотивом медвежьей свадьбы на страницах этой книги, как и не удивляет то, что медведь оказывается хозяином овец и коров: он повсюду считался «лесным хозяином» скота. А вот история о том, как медведь завладел Громом, вызывает любопытство. В мифах медведь, конечно, может забираться на небо (с утра он везет туда солнце) и иногда имеет небесное происхождение, но чаще всего он земной зверь, хтоническое животное. В древнерусской традиции медведь считался воплощением скотьего бога Волоса, а Волос был противником громовержца Перуна (как и балтский Велс, Велняс был противником Грома-Перкунаса). Возможно, саамский миф воспринял и преобразил этот мотив о вражде медведя и Грома из мифологий соседних народов, как был воспринят и переиначен образ Перкеля. Впрочем, мифы о плененном громе — виновнике наводнений — известны и на Дальнем Востоке у китайцев: его спасают из плена наивные дети хитреца, поймавшего гром.

Вместе с тем сказка о неудачной женитьбе медведя указывает на древний миф о родстве медведя и человека.

Медведи-оборотни

Представления об этом родстве сохранились в быличках о медведях-оборотнях. Рассказывали, что жили некогда три сестры. Они ушли от людей в лес, обернулись в медведиц и жировали там все лето. Зимой же устроились в берлоге. Тут их и обнаружил охотник. Он окружил берлогу своими знаками и позвал на помощь других охотников. Те разбудили «зверей» и убили двух медведиц. Только они освежевали их туши, как выскочила третья медведица и бросилась на распластанную шкуру сестры — лишь одна лапа не попала на шкуру. Девушка вернула человеческий облик, но одна рука у нее осталась медвежьей лапой.

У коми-зырян рассказывали о колдуне, отлучки которого заприметила его невестка. Она-то и увидела, как свекор пошел однажды в лес и там стал медведем: перекинулся через ствол березы, склонившейся к земле. Невестка последовала его примеру, да задела ногой за березу, так что одна нога у нее осталась человеческой. Эта ошибка погубила оборотней: они не смогли снова стать людьми, остались на зиму в берлоге, где и были убиты охотниками.

На другом краю финно-угорского мира, у хантов, рассказывали быличку о том, как жил одинокий старик и к нему пришел другой белобородый старец, который и предложил ему сотворить чудо. Они подошли к кривому дереву, перекинулись через него и стали медведями. На зиму сделали берлогу. Но старец-знахарь предвидел больше, чем девицы из саамской былички. Он предупредил своего собрата-оборотня, когда придут охотники. Медведи приперли рогатиной дверь берлоги, и охотники ушли ни с чем. Весной же старики снова перекинулись у кривого дерева и превратились в людей. И живут до сих пор.

Хантыйская быличка объясняет, почему старики приняли облик медведя: в берлоге легче пережить голодную зиму. Вспомним средневековые рассказы о людях Лукоморья, что засыпали на зиму.

^{Хантыйский амулет из медвежьего когтя.}

^{The National Museum of Finland, финно-угорская коллекция (по лицензии CC BY4.0)}

Саамский и хантыйский рассказы, в свою очередь, объясняют русскую сказку о «мороке». Некий прохожий просится ночью в избушку переночевать. Хозяин впускает гостя, но требует, чтобы тот всю ночь рассказывал ему сказки. Гость-«морока» заговаривает хозяина настолько, что внушает ему, будто и рассказчик, и слушатель превратились в медведей. Они убегают в лес, охотятся, а на зиму роют берлогу. «Морока» объясняет хозяину, как себя вести, если нагрянут охотники. И охотники появляются и убивают «мороку», а околдованный хозяин бросается на шкуру убитого гостя, чтобы перекувырнуться на ней и стать человеком. Он падает с полатей и приходит в себя.

Никийя в мире людей

Однажды страшная жара спустилась на землю, а в дымовое отверстие вежи попал солнечный луч. Акка радостно распахнула дверь, и в вежу вошел Пейвальке — сын Солнца. В руках он держал золотой башмачок — точно такой же, что положила Акка в колыбель дочери. Но башмачок был еще велик Акканийди, и Пейвальке вернулся на небо — ждать, когда невеста подрастет.

Когда Акканийди подросла и получила перевеське девушки, то стала проситься с чудесного острова на землю, к людям. Тогда свежий ветер отнес остров на север, туда, где те и жили. Страшный голод разразился в то время на земле, и люди чуть было не съели девушку. Тут и пригодилось ей имя Никийя — как только она произносила его, то становилась невидимой. Наконец в ледяной горе с Севера приплыл кит, и люди наелись его мяса. Тогда женихи стали соперничать из-за чудесной невесты, но и тут она произносила свое волшебное имя и исчезала. Отец же ее поведал всем о том, что мать Акканийди — сестра Солнца, и люди понесли дары прекрасной гостье. Тогда охота стала удачной, а женщины, приносившие свое рукоделье Акканийди, получали прекрасное шитье, стоило только девушке прикоснуться к их изделиям. Затем начала приходить и мать и требовать все новых и новых приношений. Тут-то люди возмутились и вспомнили старых богов, при которых не было поборов. Злобные старухи отправились к Черной Вараке и стали призывать старых богов. Делать нечего — старик опять вернулся со своими домочадцами на остров Девы и поплыл дальше, в сторону Черной Вараки.

Оадзь — ведьма-лягушка

Однажды старик собрался на Черную Вараку за берестой, но Акка, которая была вещей — нойтой, — отговаривала его, предупреждала мужа, чтобы тот не нарушал запрета, не работал при свете луны. Старик не послушал жены и ночью при луне решил содрать бересту. Тут к нему и пристала оадзь — мерзкая лягушка (или паук) прицепилась к его загривку, а ее дети — к ногам. Злобная тварь угрожала старику, что изранит его ножницами (колдовской инструмент) и высосет из него кровь, если он не возьмет ее в жены, а прежнюю жену не прогонит. Пришлось старику взять эту нечисть домой.

Лягушка — существо, связанное с иным миром, преисподней: она и ее порождения боятся солнечного света. Для них пришлось делать новую вежу, чтобы в ней не было ни щелки; в этом жилище не разводили огня. Старик продолжал рыбачить, но оадзь ездила с ним на рыбалку только ночью. Днем она забиралась в свою вежу под мокрые сети и заманивала к себе старика. От ее ласк тот совсем облысел, оадзь же вслух мечтала, как она сожрет старика и даст полакомиться им своим деткам (вспомним миф о злобной карельской Сюэятар). Ее сынки разглядели Акканийди, когда та приходила их кормить, и, конечно, захотели получить девушку в жены. Но отпрыски лягушки не могли справиться с лунной девой.

Тем временем сети, которыми накрывалась нечисть в своей веже, сгнили, и все меньше рыбы добывал старик своей единственной оставшейся сетью. Но всю еду пожирало семейство оадзи. Наконец нечисть сожрала самого ослабленного старика и добралась до Акки. Старуха успела перед смертью научить дочь, чтобы она собрала все ее кости, и дала дочке сонные палочки.

Расправившись с хозяевами, оадзь отправилась рыбачить, оставив одного из сыновей следить за Акканийди. Та предложила сторожу поискать у него в голове, сама же закрыла ему глаза сонными палочками, из-за чего тот уснул крепким сном.

Тут Акканийди отправилась на горку и зарыла кости матери в земле. Из земли поднялся чудесный костяной дом. В доме лежало золотое шитье, а по столу струился мед (вспомним волшебный дом Осмо в карело-финском фольклоре). С лучами солнца в гости к Акканийди явился Пейвальке, и та принялась шить ему пояс и пить с ним мед.

Настало время, когда должна была вернуться оадзь. Акканийди попрощалась с Пейвальке, топнула ножкой — и чудесный дом исчез. То же повторилось на следующий день, когда сторожить девушку остался другой сын оадзи, но на третий день за ней следила дочь злобной лягушки, а у нее было три глаза. Оадзь раскрыла тайну Акканийди, и та бросилась к своему чудесному дому, но уже стемнело, и Пейвальке был далеко на небе. Напрасно девушка крикнула свое заветное имя и исчезла: ведьма-лягушка растянула тюленьи шкуры и поймала в них Акканийди. Оадзь зашила несчастную девушку в шкуру и бросила в воду.