Без права на ошибку - Вязовский Алексей. Страница 24

Откуда-то со стороны притопали две пары ног, бросили на землю рядом со мной носилки, простые брезентовые, каких в любом медсанбате без счету, наверное.

– Давай в операционную неси сразу, – продолжал командовать медиками командующий. – Знаю я вашу сортировку, до утра валяться будет, не подойдет никто.

Ранение оказалось легким. Почти. Осколок впился мне в средоточие ума, в самую середину левого полушария, из-за чего я, собственно, и встать не мог. Обезболивать место операции не стали, тот самый Моисеич, превратившийся у хирургического стола в чистого цербера, просто сказал, что времени на такую роскошь у него нет. Посоветовал только зубами не сильно скрипеть, а то сейчас в стране проблема с хорошими стоматологами – кого немцы не расстреляли, тот за убитых мстить пошел.

Осколок удалили, всё там почистили, вставили обрезок перчатки, чтобы внутри раны гадость не копилась, а наружу спокойно текла, да наложили парочку швов. Почти и не больно. Разве что самую малость. Хирург еще успевал и следить за своими подчиненными. Со мной, правда, к тому моменту закончили уже. И тут это Гляберзон запустил в сторону какой-то зажим и закричал:

– Рукожоп хренов, ты что творишь, тварь?! Без ноги человека оставить хочешь?!

А я думал – тут пилят без разбору и все сплошь вежливые, о науке беседуют в свободное время. Но моя экскурсия в это совсем не интересное место закончилась, меня стащили со стола, помогли одеться и вытурили на улицу. А я бы полежал, послушал, тут наверняка какие-то новые слова узнать можно. Интеллигенты всё-таки, они просто так по матушке не пошлют.

А везли меня прямо как министра какого, на заднем сиденье генеральской «эмки». Почти как в анекдоте – не знаю, кто он такой, но командующий войсками фронта у него на переднем сиденье ездит. Охранники попытались было чуть поспорить с таким решением, но не на того нарвались. Михаил Петрович не хуже доктора рассказал им, куда идти и что делать, когда на место прибудут.

И заселился я в нашу земляночку. Теперь я тут лежачий, ко мне на поклон пускай ходят. Первым, конечно, особист. Не мой подчиненный Евсеев, а начальник отдела фронта Дмитрий Иванович Мельников. Спокоен, деловит, будто и не бросал на меня косяки за американский орден. Хочется верить, что он в чувствах разобрался, а не обиду затаил.

И сразу с порога начал про танки допытываться. Что я ему нового рассказать могу? У него там подчиненный есть, майор Шашков. Он сюда всё отписывает, держит начальство в курсе. Подробно и регулярно. И что мне, сказать Мельникову, вы, мол, у Александра Георгиевича спросите, он расскажет? Непорядок получится. Советский гражданин при обращении к нему представителя органов должен радостно идти на контакт и быть искренним до последнего, потому как ему выпала высокая честь наговорить себе на срок.

Вот хорошо, что мне рожи недовольные кривить можно официально теперь – я же раненый, у меня болит всё. Но про танки американские рассказал. Упирал на героическое освоение и бои первого дня, чрезвычайно результативные и поднявшие боевой дух наших бойцов на невиданные высоты.

– Петр Николаевич, про подвиги мне не надо, – отмахнулся от моих речей Мельников. – Кого надо – наградят, списки утверждаются. Вот вы мне лучше осветите эпизод, когда после прямого указания майора Стоянова важная для нас техника была практически выведена из строя.

– Кто-то вас неверно информировал, Дмитрий Иванович, – спокойно ответил я. – Никакого вредительства там и близко не было. При освоении техники вопрос особенностей работы с горюче-смазочными материалами прорабатывался в первую очередь. И Стоянов постоянно напоминал об этом своим подчиненным, в том числе и под подпись. Я видел эти списки, их передали в штаб армии. Но в условиях вероятного дефицита ГСМ было принято решение исследовать возможность применить… что под руку подвернется. Сами понимаете, какая там обстановка была до начала прорыва. В один двигатель залили бензиново-масляную смесь, попробовали запустить. Не завелся. Всё осуществлялось под контролем, акт потом составили. Сразу же всё слили, прочистили, промыли. Танк потом в бою участвовал, на ходу до сих пор. Так что кто это писал – не думаю, что за наше дело человек переживает. А вывести из строя опытного командира желание есть. Вы бы его проверили, сигнальщика этого…

– Всех проверим, товарищ Соловьев, не беспокойтесь, – особист встал, пожелал выздоровления и вроде как собрался выходить, но потом будто как вспомнил и у двери добавил: – Рапорт мне про американку не забудьте написать подробный.

Сам я ничего писать не собирался. Ищи дураков в другом месте. У меня советник есть, Евсеев. Его, кстати, я не видел еще. Равно как и товарища Ахметшина. Один тут скучаю. Военфельдшер только после Мельникова заглянул, посмотрел и делать ничего не стал. Понятное дело, время перевязки не наступило еще. Но я ему рекомендации по лечению другого пациента сообщил. У меня как у того старшины, всё в блокнотик записано. Медик проникся, ценные указания воспринял как руководство к действию. И убыл, оставив после себя запах карболки, хлорки и еще чего-то медицинского.

Потом появился по-настоящему полезный человек – красноармеец Дробязгин. Обед принес, одеяло поправил, новости сообщил. Так, больше по мелочи, все службу несут, происшествий не случалось. Вот только товарищ лейтенант пострадал от стихийного бедствия в виде супруги.

– Стоять, Ваня! Какой еще жены?

– Прасковья Егоровна, какая и раньше была. Она говорила, что вы лично ее с товарищем лейтенантом браком сочетали.

И смотрит на меня ординарец такими глазами, что чует мое сердце, сейчас я узнаю много нового и интересного.

– Было дело, не отрицаю. А откуда здесь жена появилась, в прифронтовой полосе?

– Так по договоренности, после окончания курсов фельдшеров прикомандировали сюда.

– Был же военфельдшер, только что, Тищенко, или как его?

– Так он что, один у нас? Скажете тоже, товарищ полковник. Штаб фронта у нас, или так, погулять вышли? К тому же Прасковья Егоровна… под арестом немного.

– За что хоть?

– Так товарищу лейтенанту лицо… повредила.

– Слушай, Дробязгин, расскажи-ка мне всё по порядку, а то мне что-то ничего не понятно.

– Короче, как уехали вы в командировку, на третий… ну да, через два дня, прилетел самолет. Ну дело обычное, одни сюда, другие оттуда. Ну и фельдшерица эта. Видная дамочка, скажу вам. Эх, где мои молодые годы? Уж я бы!

– Иван, тебе тридцать пять лет, рановато в деды записываться. Какая из себя Параска, я знаю. К делу давай.

– Так вот, прибыли они, записались где надо, поселили их там, – ординарец махнул рукой куда-то в сторону. – А я тут то тем, то другим… По хозяйству, короче. Как раз паек ваш получил, вон, всё сложено, ничего не пропало…

– Дробязгин!

– В общем, Прасковья Егоровна, как уладила дела организационного характера, сюда пришла. Видать, подсказал кто. Вот, а меня как раз на месте…

– Прибью!

– Да тут немного осталось, товарищ полковник. Она зашла, а тут товарищ лейтенант проводил индивидуальное занятие по оказанию медицинской помощи со связисткой, Леночкой. Ну и не разобралась до конца, что у них там учения по наложению повязки при ранении в грудь, подумала плохое. Вырвала той клок волос и выгнала в чем та была, когда занятия проводили. Там, скажу вам, бинтов на ту грудь порядком придется потратить, если бы ранило в это место.

Я представил себе эту картину и тихо начал ржать. Наверняка последствия занятий по наложению повязок многим понравились.

– А дальше? – отсмеявшись, спросил я.

– Так лицо немного поцарапала, глаз подбила, ну и ухо… тоже пострадало.

– Говорил я дураку, осторожнее, так нет же, пока всех кур не потопчет, не успокоится.

Про Параску я больше спрашивать не стал. Чует мое сердце, этой женщины скоро и без моего участия здесь станет так много, что хоть переводись куда. Попрошусь к Рокоссовскому, старшим помощником младшего дворника. А что, окружение пока не грозит, лошадиные трупы за счастье не считают, господь миловал. А после стратегических успехов медальку какую дадут. И буду я сидеть в штабе, дуть чай с утра до вечера, отъем пузо до колен, да к связисткам захаживать…