Ползучий плющ - Купер Наташа. Страница 16

– Наверное, вам было трудно это выдержать, – заметила Триш.

– Да ничего, – ответила Ники. – Я не поэтому не позволила ей приготовить сладкое. Просто Антония заставляет нас гулять каждый день при любой погоде. Часто, когда мне казалось, что Лотти лучше было бы полежать в теплой постели, она настаивала на прогулке. Хорошо укутаться, но гулять! Я не осмелилась остаться дома в субботу, даже ради Такого дела, как сюрприз для мамы. Антония бы так разозлилась, если бы узнала, а она узнала бы; она всегда все узнает. Я сказала, что мы приготовим сладкое утром. Но если бы я сделала так, как хотела Лотти, с ней ничего не случилось бы.

– Она все еще переживала, когда вы отправились в парк?

– Минуту или две. Понимаете, я разрешила Лотти надеть колготки и взять коляску с любимой куклой, и это ее отвлекло. Для девочки это событие, потому что обычно ей разрешают играть с коляской только дома. Так что она скоро перестала дуться. Но мы были бы в безопасности дома, если бы я пошла у нее на поводу. В этом-то весь и ужас: заново переживать все моменты, когда я могла поступить по-другому, и ничего бы не произошло. Это не было предопределено, понимаете?

Триш услышала шаги, поднимающиеся из цокольного этажа.

– Антония сказала, что вас дожидается констебль Дерринг, чтобы задать несколько вопросов? – спросила она громче. Дверь на верхней площадке лестницы распахнулась. – Здравствуйте, констебль Дерринг. Это Ники Бэгшот.

– Я поняла, – сказала молодая женщина-полицейский. – Спуститесь, пожалуйста, со мной вниз, Ники.

Ники вздохнула, но не возразила. У нее был такой вид, будто она выполнит любое распоряжение, потому что слишком устала и отчаялась, чтобы сопротивляться. Дерринг подождала, пока она пройдет вперед, и затем, повернувшись, одарила Триш взглядом, в котором упрек был смешан с презрением.

Вежливо улыбаясь, Триш смотрела на нее, пока дверь не захлопнулась. В гостиной Антония стояла прислонившись к каминной полке и, видимо, смотрела в пустой очаг.

– Теперь ею занялась Дерринг, – сказала Триш. – Неужели было так уж необходимо набрасываться на нее?

Выпрямившись и расправив плечи, Антония повернулась, чтобы ответить. Лицо ее было вполне спокойным, но при этом вся она источала суровость.

– Думаю, да. Она наверняка знает больше, чем говорит. И должен быть способ вытянуть это из нее. Я знаю, Блейк не хотел, чтобы я ее расспрашивала, но мне хотелось увидеть, что я смогу сделать. И я ни словом не обмолвилась про коляску. А ты?

– Я тоже. Но она сама сказала, что они взяли ее в парк. Ты узнала что-нибудь ценное?

– Абсолютно ничего. Я могла бы… – Антония замолчала, глядя на свои руки, словно они принадлежали кому-то другому. Они были сжаты в кулаки.

– Честно говоря, Антония, мне кажется, она искренне горюет.

– Так, черт возьми, и должно быть!

– Послушай, может, ты немного отдохнешь? Если хочешь, я могу побыть здесь, пока ты приляжешь, и разбужу, когда вернется Блейк. Ты же сменила часовой пояс, да и все это на тебя навалилось… – Триш остановилась. Всегда было очень важно, чтобы Антония не вообразила, будто ей приказывают. – Как тебе мое предложение?

– Уснуть я не смогу, это ясно. Едва я закрою глаза, как увижу…

– Хорошо, может, тогда хочешь поговорить?

– Мне совершенно не о чем говорить. Если ты хочешь о чем-то меня спросить, то, ради бога, не мямли и спрашивай. Терпеть не могу, когда меня хитростью заставляют что-то говорить.

– Хорошо. Я вовсе не пыталась тобой манипулировать, но это правда – я действительно хотела попросить тебя немного больше рассказать о синяках на руках Шарлотты.

– О, ради всего святого! Я все сказала полиции. Ты была здесь и слышала. Хватит об этом.

– Мне просто интересно, какого размера и очертаний они были, – сказала Триш, которая никогда не боялась гнева Антонии. В отличие от бедняги Бена.

– Очертаний? В чем дело, Триш? К чему ты теперь клонишь?

– Какие были синяки – маленькие и круглые? Или большие? Или как полоса или черта вокруг руки? Или в маленьких темно-красных точках? – Триш нашла в себе силы рассмеяться. – Но я не должна задавать наводящие вопросы.

– Да ради бога! Почему не спросить прямо? Ты хочешь знать, не впивалась ли Ники пальцами в руку Шарлотты и не связывала ли ее, да? Или – что там еще? – много мелких точек? Покусывала в порыве страсти? Правильно?

– Да, Антония, все верно. Хотя по моему краткому впечатлению от Ники мне трудно представить, что она могла намеренно навредить Шарлотте. Но поскольку я сама не видела синяки, я…

– Возможно, если бы видела, то меньше сочувствовала бы Ники и была бы в этой ситуации на моей стороне.

– Антония, разумеется, я на твоей стороне. Я прекрасно представляю, что ты испытываешь.

– Ты не можешь этого представить, – сказала Антония, глядя на Триш почти с такой же враждебностью, как на Ники. – У тебя нет детей.

– Верно. Но я не лишена воображения и имею некоторый опыт в делах такого рода.

– «В делах такого рода»! Если ты имеешь в виду насилие над детьми, почему, черт тебя побери, так прямо и не скажешь? Я же сказала тебе, что ненавижу, когда ходят вокруг да около. Мы все понимаем, что происходит, а ты притворяешься…

– Антония, я нисколько не притворяюсь. Я только хочу помочь, – ровно произнесла Триш. – Постарайся рассказать мне, если можешь. На что были похожи те синяки?

– Это явно были следы пальцев. Поэтому я и поверила Ники, когда она сказала, что Шарлотта поскользнулась. Я не дура. Если бы они были похожи на следы веревки, я вряд ли поверила бы объяснению Ники. Но я не сравнивала синяки с ее пальцами, если теперь ты хочешь спросить меня об этом.

Триш кивнула:

– Я действительно об этом думала. Я заметила, что у Ники необычно маленькие руки.

Антония покачала головой. Губы ее были плотно сжаты, серые глаза, казалось, окаменели.

– О боже! Лучше бы я никогда ей не верила. Нужно было тут же уволить эту сучку. Должно быть, я сошла с ума.

– Нет, не сошла. И не вини себя, Антония. У тебя было множество причин доверять ей, и ни одной – или крайне мало – сомневаться в ней.

Она должна понимать, что на Роберта падают серьезные подозрения, думала Триш. Должна. Как она этого не видит?

– В тот момент я даже не задумалась ни о каком риске, – продолжала Антония, словно Триш вообще не открывала рта. – Ники была сама убедительность, и Шарлотте как будто было с ней хорошо, но, может, это такая защитная реакция? Могло это быть? О, Триш, что мне делать? Я думала, что заставлю Ники сказать мне правду, но она не поддалась. Если полиция не сможет ничего от нее добиться и я тоже не смогу, что мне делать?

– Полиция узнает правду, в чем бы она ни заключалась. Но, если честно, я думаю, что Ники виновата только в небрежности. Судя по всему, она чрезвычайно предана Шарлотте и слишком… слишком добрая вообще.

– Я тоже так думала. Теперь я в этом не уверена. В любом случае все детские насильники должны нравиться, разве не так? Я хочу сказать, что они должны уметь настолько очаровать ребенка, чтобы тот им доверился.

– Да, должны… но даже в этом случае Ники не вписывается в образ тех насильников, которых я встречала или о которых слышала. Послушай, Антония, нет ли еще кого-либо, кто мог желать похитить Шарлотту? Не ради всего того, о чем мы боимся даже думать, а ради чего-то более тривиального?

– Чего, например? И кто, скажи на милость? И как что-нибудь, связанное с этим, может быть тривиальным?

– Ну, например, Бен. Я тут подумала, может, у него случился заскок и он захотел, чтобы Шарлотта немного с ним пожила? В конце концов, он же ее отец. Разве нет?

– Ой, не смеши меня. Разумеется, он ее отец. Ты ничуть не лучше его. А вообще, ты все усложняешь просто ради желания усложнить. Я бы хотела, чтобы ты этого не делала. Он никогда не выказывал ни малейшего желания взять на себя хоть какую-то ответственность за Шарлотту. Что типично. И даже если захотел, то это совсем не в его стиле.