Четвертый под подозрением - Даль Хьелль Ола. Страница 31

— Ильяз! — позвал Фредди Рамнес.

Никакого ответа.

— Ильяз!

Зупак пошевелился, запустил в волосы грязную руку с узкими пальцами и длинными ногтями.

— Ильяз, хочешь колы?

Чувствуя себя полным идиотом, Фрёлик покосился на врача. Фредди Рамнес смотрел на заключенного серьезно и сочувственно.

— Ильяз, к тебе пришли.

На миг Зупак бросил на врача затравленный взгляд, как у испуганного кота; потом снова закрыл голову руками.

— Ильяз, ты не хочешь поздороваться с Франком?

Зупак не шелохнулся.

Фрёлик откашлялся.

— Ильяз, ты помнишь меня?

Никакого ответа.

— Я арестовал тебя шесть лет назад на бензозаправке. Я — тот полицейский, который говорил с тобой потом.

Никакого ответа.

— У тебя была подружка-норвежка по имени Элизабет. Я хотел поговорить с тобой о…

Он замолчал, потому что сидящая на корточках фигура пошевелилась. Зупак забился в угол.

Фрёлик и врач снова переглянулись. Фрёлик сказал:

— Элизабет Фаремо, Юнни Фаремо, Видар Балло, Йим Ройнстад… — Он помолчал, откашлялся и продолжил: — У меня есть фотография Элизабет Фаремо. Хочешь на нее взглянуть?

Никакого ответа.

Фрёлик и врач снова переглянулись.

— М-да, наверное, не слишком удачная затея, — проговорил Фрёлик.

Фредди Рамнес покачал головой. Достал из кармана своей объемной куртки пластиковую пол-литровую бутылку кока-колы и поставил на стол.

— Пока, Ильяз! — сказал он, направляясь к двери.

Они молча шли назад по тому же самому коридору.

— Если мне суждено умереть, пока я работаю здесь, — произнес Фредди Рамнес голосом, дрожащим от гнева, — я бы хотел, чтобы на моем надгробном камне написали, что меня убила норвежская пенитенциарная система. Те, кто наделен правом решать, предоставили мне счастливую возможность выбора: либо привязывать его ремнями, либо каждый вечер накачивать лекарствами, чтобы он не покончил с собой.

— Перед моим приходом вы накачали его лекарствами?

— Естественно.

— Значит, он ничего не помнит?

— Нет. После лекарств он спокоен, но совершенно равнодушен ко всему, что ему говорят. По словам специалистов, примерно такое же действие оказывает лоботомия.

— Что с ним такое?

Фредди Рамнес прошел вперед еще несколько метров. Выпустив пар, он постепенно успокаивался и старался вернуть утраченное хладнокровие.

— Будь я специалистом по психиатрии, я бы, может, вам и ответил. Сейчас я могу помочь ему только одним: подать заявление на его перевод в психиатрическую клинику. Я без конца подаю такие заявления, но мне отвечают отказами. В конце концов, у нас ведь тоже специфическое заведение, верно? — Рамнес поморщился.

Фрёлик не нашелся с ответом.

— Насчет его диагноза я не уверен, — чуть мягче продолжал Рамнес. — В любом случае название болезней — всего лишь ярлыки. Расстройство личности, маниакально-депрессивный психоз, шизофрения — у него может оказаться все что угодно, целый букет. Циники называют то, что с ним происходит, тюремным психозом.

— Как я уже говорил, я общался с Ильязом шесть лет назад. Тогда он был совсем другим.

Рамнес глубоко вздохнул:

— Мне известно только одно: сама болезнь и ее симптомы появились уже здесь, когда он начал отбывать наказание. Как раз тогда, когда я только попал сюда. Страх, постоянные ломки, паранойя… Со временем симптомы усиливаются.

— Его кто-нибудь навещает?

Рамнес остановился и недоверчиво посмотрел на Фрёлика:

— Фрёлик, вы производите впечатление порядочного человека. Однако мы сейчас переходим в ту область, где я связан профессиональной обязанностью хранить тайну, а вы не имеете права меня допрашивать.

Глава 25

Впервые за восемнадцать лет инспектор Гунарстранна взял отгул. Накануне вечером он обнаружил, что Калфатрус не плавает, как обычно. Налив себе виски, он подсел к аквариуму и стал следить, как мечется его рыбка. Калфатрус двигался как-то рывками.

Он заснул в кресле, а когда проснулся, ему уже не захотелось ложиться спать. Он снова стал наблюдать за золотой рыбкой, подсвеченной светом уличного фонаря. Он понимал: что-то не так. На крошечную долю секунды он представил, как идет по улице, неся в целлофановом пакете рыбку, как сидит в очереди в ветеринарной клинике.

«Ну и что с вашим любимцем»? — «Да понимаете, он разучился плавать по прямой».

Что и говорить, положение не самое приятное. И все же ему все больше делалось не по себе. До сих пор он был уверен, что Калфатрус его переживет. Когда он заподозрил, что все будет наоборот, его охватил страх. Он пробовал убедить себя, что его подозрения беспочвенны. Кого он жалеет — рыбку или себя? Почему он беспокоится? Может, его терзает страх одиночества? Ему непривычно будет жить без Калфатруса? А может, он не такой эгоист и его просто заботит здоровье рыбки? Интересно, чувствует ли рыбка боль?

Накануне вечером он перепробовал все: сменил воду, почистил аквариум, промыл песок на дне, добавил положенные добавки и еду. Несмотря ни на что, его любимец плавал все хуже и все реже разевал рот.

Гунарстранна внушал себе: если Калфатрус умирает, то, скорее всего, от старости. Сколько живут такие рыбки? Когда он его купил? Он не мог вспомнить. В голове крутилась только одна мысль: Калфатрус стоит семнадцать крон. В следующий миг он представил, как стоит у телефона, набирает номер и задает следующий вопрос: «Извините, не могли бы вы сказать, сколько живут вуалехвосты стоимостью примерно семнадцать крон?»

Гунарстранна закурил и задумался, выпуская дым кольцами в сторону аквариума. Впервые за много лет он понял, что интерес к работе пропадает. И все из-за золотисто-оранжевой рыбки, которая плавает как-то боком. «Черт тебя побери, черт тебя побери, если ты сдохнешь раньше меня!»

Глава 26

Франк Фрёлик посмотрелся в зеркало, висящее над кроватью, и попробовал мысленно восстановить последовательность событий: «Я обнаружил, что в моей квартире кто-то побывал. Элизабет проникла туда до меня. Она успела принять душ. Сидела по-турецки в гостиной. Она сидела в одних трусиках перед музыкальным центром и слушала музыку».

Он пошел в гостиную. Посмотрел на музыкальный центр. В экране телевизора отражался он сам и купленная им мебель. Он снова посмотрел на музыкальный центр.

«Когда я вошел, она сидела ко мне спиной. Потом она призналась, что отперла дверь ключом, который взяла в миске на кухне». Фрёлик увидел перед собой ее спину, когда она нагнулась, чтобы снять со стула одежду. Вспомнил прикосновение ее губ. Увидел, как она, покачивая бедрами, идет на кухню. Отчетливо услышал звяканье брошенного в миску ключа.

Он вышел на кухню. Постоял и посмотрел на миску, в которой лежали ключи, монетки, разные винты, кнопки, иногда — монеты в одну крону и другие мелочи. Ключа от его квартиры там не оказалось.

Значит, она не положила его на место! Почему? Он ведь слышал, как звякнул ключ. Если она не вернула ключ от квартиры, что она бросила в миску вместо него? Фрёлик дрожащими руками схватил березовую миску, выскобленную из так называемого вздутия в стволе и покрытую тонкой резьбой. Он купил ее на ярмарке народных промыслов, когда ездил рыбачить на озеро Осен в Трюсиле. Он высыпал содержимое миски на рабочий стол: монеты, гайки, английская булавка, перегоревшая пробка, значок, призывающий протестовать против ядерного оружия, еще один значок, призывающий протестовать против вступления в ЕЭС. Одна из монеток — евро — укатилась на пол. За ней покатился зеленый стеклянный шарик. Фрёлик поймал его на лету и увидел ключ. Схватив его, он сразу понял: «Не мой!» Длинный узкий ключ со своеобразной бородкой явно был не от дома. И он никогда раньше его не видел. К какому замку может подойти такой необычный ключ? «Что происходит? — подумал Фрёлик. — Почему она вернула совершенно другой ключ? И почему, наоборот, не вернула запасной ключ от квартиры? Почему она лгала мне в лицо?»