Звезда заводской многотиражки – 3 - Фишер Саша. Страница 12

Я блаженно потянулся. Все-таки, просыпаться без будильника – это отдельное удовольствие, по-настоящему ценить которое начинаешь, только когда у тебя фиксированный рабочий день. А сегодня у меня выходной. Суббота. Можно еще немного понежиться под одеялом, потом неспешно сварить себе кофе. В алюминиевой турке, которую я как раз пару дней назад купил на блошином рынке. Вместе со старенькой ручной кофемолкой. Сейчас я насыплю туда ароматных зерен, минут десять покручу ручку. Потом вытряхну коричневый неоднородный порошок в турку. Щепотку соли, ложечку сахара, чтобы вкус раскрылся получше. Залить холодной водой, ммм…

Мысли об этом таинстве захватили меня так, что я уже почти вдохнул запах свежесваренного кофе. Пришлось выбираться из-под одеяла и претворять этот отличный план в жизнь. Я крутил ручку и слушал, как на кухне не то переругиваются, не то просто обмениваются утренними любезностями две моих соседки. Запахло подгоревшей манной кашей.

Я сидел на своей кровати в одних трусах и крутил ручку. Все-таки, хорошая была идея – создать себе некоторую автономность. И не готовить завтрак вместе со всеми на кухне. И повезло очень, когда я ухватил с прилавка невзрачный пакетик с надписью «кофе жареный в зернах» ленинградского пищевого комбината. Где там были собраны и зажарены эти зерна – неведомо. Да и неважно. В любом случае, это лучше, чем кофейный напиток «Золотой колос», «Ячменный», «Цикорий», не говоря уж про дефицитный индийский растворимый кофе в жестяной банке. Иногда в магазинах мерцал еще молотый кофе, если удастся отловить, надо будет попробовать, что за зверь. А этот кофе… Я выдвинул ящичек кофемолки и понюхал. Этот неплох, хоть и первого сорта. Хотя, возможно, мне сейчас любой натуральный кофе покажется божественным нектаром, после той бурды, которую здесь подают в кафе под этим названием.

Я воткнул вилку своей примитивной плитки в розетку. Узор из спирали тут же начал наливаться красным. Поставил турку и навис над ней. Плита у меня совершенно термоядерная, чуть ли не мощнее газовой. Значит отворачиваться ни в коем случае нельзя. Иначе мой вожделенный кофе выплеснется и превратится из божественного утреннего нектара в бурую жижу. Еще и закоротить тут может все нафиг.

Я дождался, когда шапка пены поднялась до края, снял турку с плиты и поставил на ее место сковородку. Отколол от желтоватого бруска сливочного масла кусочек, бросил в середину. Оно зашипело и растеклось желтоватой лужицей. Теперь яйца. Три штуки.

Белок моментально запузырился и побелел.

Посолить. Теперь щепотка черного перца.

От запаха свежей яичницы в животе заурчало. Я выключил плиту и накрыл сковороду эмалированной крышкой от какой-то левой кастрюли. По размеру она подходила не очень точно, но с задачей, в целом, справлялась. И пока яичница доходит, убрал замерзшее масло обратно, в остроумно устроенный сезонный холодильник – ящик за форточкой.

Придвинул к своему дивану обшарпанную табуретку, которая у меня играла роль выходного столика. Перелил кофе из турки в чашку в красный горошек… Точно такую же, как и в «Петушке». Отломал кусок белого батона. Может, рано я масло убрал? Бутер можно было бы соорудить… Я покрутил в голове еще немного эту мысль, потом представил, как я мучительно снимаю стружку с окаменевшего на морозе бруска масла, как оно крошится и падает вместе с крошками на стол, на пол и на кровать. И махнул рукой. И так нормально. Разве что можно плеснуть в кофе ложечку коньяка. Феликс мне как раз презентовал одну бутылочку. Еще на новоселье. Как он там сказал? «В каждом уважающем себя доме должен быть хороший коньяк!»

Доев остатки яичницы, я посмотрел на часы. Половина десятого. Отлично. До двух часов у меня еще куча времени. До летной школы, рядом с которой живет Настя, добираться минут двадцать, в худшем случае полчаса.

Так что теперь можно…

Все еще было немного странно от информационной пустоты. Почти ко всему привык здесь, в Советском Союзе, кроме дозы информационного наркотика субботним утром. В будни все было проще. Я вставал, и, почти не просыпаясь, добирался до работы и включал селектор. И какой-никакой информационный поток в мои уши вливался. А в выходные взять ее было неоткуда. Я уперся взглядом в пустующую радиорозетку.

Вот что, надо бы дойти до блошиного рынка и обзавестись радиоприемником. Чтобы что-то там бормотал. Рассказывал про победы и достижения советского народа и про ужасные будни загнивающего запада. Потому что бежать за газетой перед завтраком мне было откровенно лень.

Настя жила в свечке, украшенной огромным мозаичным панно. «Смело идем к победе коммунизма!» – гласили буквы. На переднем плане парень с твердым подбородком и светлыми непослушными вихрами. Рубаха с закатанным рукавом, рука сжата в кулак. И девушка в косынке и красном, под цвет флагов, развевающемся платье. Парня будто с меня писали, конечно. Эта мозаика не сохранилась. В антисоветском угаре ее содрали с дома и налепили какую-то рекламу.

– Привет! – сказал я и протянул Насте одинокую белую розочку. В цветочный на Ленинском, тут неподалеку, как раз завезли розы, а народ еще не расчухал, так что очередь выстроиться не успела. Покупать целый букет я счел во-первых расточительным, а во-вторых – не очень вроде как уместным. Формально никаким свиданием это не было ведь. Во всяком случае, для меня. Тащить что-то к чаю, когда тебя приглашают на фирменный пирог – тоже глупая затея. А одна розочка – в самый раз. Трогательно и мило. И знак внимания, и ни к чему не обязывает.

– Привет! – скованно ответила она и поправила платье. Выглядела она… ммм… странно. Во-первых, платье было дурацкое. Старомодное такое, из жесткого искусственного шелка пестрой фиолетово-коричневой расцветки. Без намека на декольте, зато с дурацким бантом на шее. В такие платья одеваются на все праздники тетеньки под пятьдесят. Волосы были завиты крупными волнами. И, судя по тому, что лежали они монолитной глыбой, были залиты целым флаконом лака для волос. Вон того, который как раз стоит в коридоре на полочке рядом с зеркалом у нее за спиной. «Прелесть люкс». И в довершение образа, она была в туфлях на каблуках. И стояла на них не сказать, чтобы очень уверенно.

– Ой, разве уже два часа? – жеманно удивилась она. – А я даже не успела нормально одеться к твоему приходу, так и хожу в домашнем…

Обнять и плакать! Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. И даже не потому что она выглядела смешной. Просто над самой ситуацией. Я слышал подобное какое-то невероятное количество раз. И именно от девушек при полном марафете. Явно ведь, с утра его наводила. И еще ночь на бигудях спала металлических. Ну или термобигуди с утра в кастрюле кипятила, помню, у мамы такие были.

Найти бы того человека, который вбил в хорошенькие головки юных барышень эту вот шаблонную фразу и стукнуть чем-нибудь тяжелым. По голове.

Да, отличная мысль, встретить мужчину на пороге, притворно ахнув, что одеться не успела. Только нужно и не одеваться. Взмахнуть полой распахнутого халатика, сверкнуть голым соском. Или впустить и скрыться за дверью спальни, вильнув тугой попой в коротеньких домашних шортах. И тогда он весь твой. Мыслей у него останется ровно одна. Да и та не в голове. Такое лукавство я люблю и уважаю, даже если оно дальнейшего развития не получает. А вот когда девушка в полном доспехе из вечернего платья, прически, тонны штукатурки и шпилек делает вид, что только с постели встала… Ну, такое… Впрочем, я забываюсь. Это же все-таки советская девушка. И если она приглашает домой на чай, то это может означать только то, что она пригласила меня на чай. И уже одно это для нее невероятно смелый поступок. Потому что мало ли, кто что подумает…

– Проходи, вот тут тапочки, – она снова одернула платье и неловко переступила ногами на высоких каблуках.

Стол в комнате уже был накрыт. В центре – круглый пирог, посыпанный сверху тертым шоколадом. Две фарфоровых чашки с блюдцами. Хрустальная вазочка с шоколадными конфетами.