Рысюхин, наливайте на всех! (СИ) - "Котус". Страница 37

Ладно, хватит о том, что могло быть, надо думать, что делать сейчас. Лебединский куда-то ушуршал по каким-то «организационным делам» — возможно, по старой памяти и около жюри покрутится. Хореографы самоустранились, уселись вдвоём в углу и увлечённо общались о чём-то о своём. Оставался дирижёр, но он тоже выглядел несколько растерянным. Однако, как ни крути, но господин Зыков[1] оставался единственным потенциальным союзником в борьбе с паникой.

— Савелий Никитич, с этим надо что-то делать!

— С чем именно?

— С постепенно нарастающей паникой. Надо или чем-то занять, чтобы не было времени на переживания, или чем-то отвлечь.

— Согласен, безделье разрушительно. Но репетицию тут не устроишь, да и лишней она будет.

— Да уж, репетиция может наоборот усугубить мысли о предстоящем выступлении. И «успокоительное» недоступно, в фургоне лежит…

— Если вы про алкоголь — то оно и к лучшему. Он на всех действует по-своему, особенно на нервной почве, даже в очень малых дозах. Но тчо же будем делать?

— Во-первых, надо как-то пересечь эти забеги за новой порцией паники. И придумать какое-то развлечение. О, у вас гитара есть?

— Найдём, а что?

— Да сыграю «Регату» — по смыслу вроде как хорошо ложится, насчёт «наесться впрок». Потом — как пойдёт, в крайнем случае будем новую распевку учить, но при этом наши танцоры не у дел остаются.

Не сразу, но понемногу удалось перетянуть внимание на себя, пришлось даже спеть новую для этого коллектива песню из числа тех, что пел в Смолевичах на пляже, но в итоге на тот момент, когда нас пришли звать на сцену, вся компания даже без моего участия бодро горланила «Йо-хо-хо, и бутылка рома» так увлечённо, что посыльного не сразу и заметили. Он, вроде, даже немного обиделся из-за этого.

И вот, наконец, наш оркестр занял место на сцене — в связи с конкурсом их в яму не загоняли. Ведущие рассказали всё, что положено о совместном проекте двух академий, закрывающем концертную и конкурсную программу, танцоры разошлись в две противоположные кулисы, я тоже нашёл себе местечко за занавеской. И — поехали! На первых же тактах вступления (забыл от переживаний, как его по музыкальной науке называют) парни и девушки двинулись навстречу друг другу, разбираясь по парам и расходясь по заранее указанным местам. Профессор вышел вперёд с новым микрофоном, одним своим появлением вызвав оживление среди публики.

— На ковре из жёлтых листьев…

В этот момент включилась подсветка, бросившая под ноги танцующим парам жёлтые и оранжевые пятна. Кстати, на даме-хореографе от МХАТа платье как раз под описание — простое на вид и крепдешиновое.

— Отлетал тёплый день и хрипло пел саксофон…

На этой фразе — точнее, после неё, подключилась Мурка со своим инструментом. Она даже вышла чуть вперёд, встав между остальным оркестром и солистом.

— И со всей округи люди приходили к нам…

В этот момент служители убрали шнуры, отгораживавшие танцевальную площадку перед сценой, а профессор сделал манящий жест руками, мол, давайте сюда. Понемногу люди на самом деле «приходили к нам», к середине припева на площадке кружилось уже не меньше десятка пар. Профессор обволакивал зал своим голосом и сам купался в волнах эмоций. Он вовсю использовал возможности нового микрофона, то скользя между танцующими студентами, то посылая воздушные поцелуи с края сцены. Во второй половине второго куплета что-то меня насторожило. Точно! Дыхание! Он сорвал себе дыхание и сейчас ловит каждую паузу для судорожного вдоха!

— Ах, как жаль… Этот вальс… Как хорошо было в нём!

Всё, запыхался профессор, хоть и пытается это художественно обыграть, показав эмоцию грусти. Сейчас будет довольно длительный проигрыш, но он не успеет отдышаться, а потом — припев, и всё!!! Что делать⁈ Припев не должен зазвучать! Точно!!!

Я замахал руками привлекая внимание Зыкова, одновременно показывая знак «стоп», тыкая рукой в сторону профессора и хватая себя другой рукой за горло — благо, из зала меня не видно. Тот, похоже, и сам слышал, что дело неладно, но не знал, как выкрутится. И тут мне пришла в голову мысль! Я, убедившись, что дирижёр смотрит на меня, ткнул в Машу, показал один палец и жест «повторить» с уже двумя пальцами. Не знаю, как — но Зыков меня понял! Понял, «пересказал» всё своими знаками музыкантам и Маше. Та обернулась на меня, я постарался всей фигурой, жестами, выражением лица передать ей одно: «давай!» — и она дала! Повтор второго куплета в виде соло на саксофоне! Экспромтом, от души! Не знаю, как она это делала, но порой казалось, что я слышу два саксофона!

Профессор, который как раз повернулся лицом к кулисам, выразил сначала удивление, потом — облегчение и понимание. Медленно и плавно, не переставая источать улыбки, но — молча и дыша на счёт, он вернулся туда, откуда начинал петь.

Между тем, где-то на второй части куплета, дирижёр дал знак, и к саксофону присоединилась виолончель. Голоса инструментов то сплетались вместе, то спорили, то вновь звучали в унисон. Отдышавшись, Лебединский кивнул Зыкову, и тот, отсчитав нужное количество тактов, запустил задержавшийся припев. Танцоры наши, которым пришлось отплясать так называемый «длинный» вальс вместо обычного, ничем не выдали удивления, продолжая изображать фарфоровые улыбки.

Тем временем вальс закончился, профессор подошёл и что-то сказал ведущему. Тот удивился, пытался тыкать пальцем в сценарий, но Валериан Елизарьевич был напорист, и тот сдался. Началось представление участников номера.

— Мы имели удовольствие послушать и посмотреть совместное выступление студентов Могилёвской художественной академии имени Тапирова и вернувшейся к нам Могилёвской хозяйственной академии, под общим руководством профессора Лебединского!

Переждали овации в адрес профессора.

— Вокал — профессор Лебединский!

Новая волна обожания от дам, разумеется. Далее представили оркестр и его руководителя, потом — танцоров, начиная с первой пары — хореографов, они же постановщики танца. Затем наступила моя очередь.

— Автор вальса — студент второго курса Могилёвской хозяйственной академии, Рысюхин Юрий Викентьевич!

Вышел, раскланялся, удостоившись своей доли аплодисментов. На этом всё должно было закончится, но прозвучало продолжение:

— Соло на саксофоне — студентка четвёртого курса МХАТ, Мурлыкина Мария Васильевна!

Удивлённая Маша вышла вперёд и раскланялась. Общий поклон — всё, отстрелялись! Ура!

Едва мы зашли за кулисы, Маша бросилась ко мне:

— Ну, как у меня получилось?

— Великолепно! Захватывающе и просто неописуемо! Не знаю, как другие — я в полном восторге!

В этот момент к нам подошёл профессор, до того накоротке переговоривший с дирижёром, и бросил короткое и тихое «спасибо». В ответ я прикрыл глаза, принимая благодарность, на чём мы и разошлись — на сей раз.

Маша продолжала:

— Ой, тебя спрашивать бесполезно — тебе всегда и всё во мне нравится! — Мурка коротко клюнула меня поцелуем куда-то между щекой и носом.

— Я на редкость искренен!

— Ладно, сейчас я выпью водички, заскочу в… В общем, задержусь ещё минут на десять-пятнадцать и пойдём искать моих.

— А результаты конкурса?

— Так завтра же! На закрытии бала! Юра, ты меня шокируешь — как можно настолько не знать деталей того, в чём участвуешь⁈

— Моё участие закончилось ещё в апреле, с тех пор вместо меня можно было с тем же успехом приносить на репетиции мой портрет.

Маша посмеялась, потом стала серьёзной.

— Зато сегодня ты проявил себя. Если бы не…

Я прижал к её губкам палец.

­– А вот об этом мы говорить вслух не будем даже наедине.

Мелькнувшее было на лице удивление сменилось пониманием. Она кивнула и тут же, чмокнув меня в другую щёку, скрылась в дамской грим-уборной.

Потом пошли искать своих. Василиса на этом балу тоже была в особой роли — роли дебютантки, это был её первый «взрослый» бал, весной не хватало возраста. В этом качестве у неё были свои обязанности в виде количества танцев, своя «униформа» — регламентированный цвет и фасон платья. Также были особые требования к украшениям — они не допускались, за исключением того, что казалось причёски — всякие там гребни и заколки, и то только разрешалась только бижутерия, от силы — не крупный жемчуг.