С тобой навеки (ЛП) - Лиезе Хлоя. Страница 68

Я знаю о ней больше, чем думают все остальные. Чем думали твои бабушка и дедушка, твоя мать, мои друзья. Я женился на Кларе после того, как твоя мать уехала в Штаты, а твои бабушка и дедушка решили продать бизнес. Я переехал в Эстерсунд, где встретил Клару и подружился с ней, несмотря на то, что старался избегать её, потому что безнадёжно увлёкся ей, и я совсем не тот мужчина, которого она захотела бы.

Не буду утомлять тебя деталями, но скажу, что наш брак изначально был заключён не по любви, а ради денег, и это единственная причина, по которой я на него согласился. Клара нуждалась в ком-то, и она озвучила мне практичное предложение — весьма внушительная доля из средств, которые она получит после нашего брака. Средств, в которых я нуждался, будучи голодающим художником в незнакомом городе. Мы поженились в день Святой Люсии (да, это проглядывает мой романтизм — я посылаю тебе это письмо 13 декабря, и написал я его тоже в день нашей годовщины). Мы жили в одной квартире, поскольку так было необходимо для поддерживания образа, и поначалу я это ненавидел. Я привык делать всё по-своему, а Клара не могла не вовлекать меня в свои энергичные размышления и вопросы, в маленькие ужины с её друзьями, в тихие прогулки по вечерам. И всё же где-то по ходу всего этого я позволил себе влюбиться в неё.

А потом я слишком рано потерял её. Так рано, что мне даже не довелось познакомить её с моими родителями, с моей сестрой, с моей дерзкой племянницей и её малышом-братиком — тобой. Она была моим секретом, а теперь она стала моей секретной потерей. Клара вскрыла моё сердце и любила меня, а потом она разбила мне сердце, оставив меня. Я был… безутешен. Я стал затворником. Я отгородился от моей семьи на долгие годы.

Пока твоя мать не потребовала, чтобы я приехал в дом в Вашингтоне, увиделся с моими племянницами и племянниками, повидался с ней. Так что я приехал. И мне было тяжело. Я до сих пор был сердитым, озлобленным, одиноким, и находиться в окружении хаотичной компании людей, которых я знал и любил, оказалось сложнее, чем я ожидал. А потом, в третье утро моего пребывания там, я сидел снаружи дома, рисовал набросок и пил кофе, и тут на улицу вышел ты — тихий и серьёзный, держащий под долговязой ручкой свой скетчбук и карандаши. Ты заметил, как я рисую её… Клару. Твой взгляд скользнул от бумаги ко мне, и я мысленно умолял тебя не спрашивать, потому что мне до сих пор было настолько больно, что сложно говорить об этом.

Ты ничего не сказал. Только кивнул, тихо сел рядом со мной, открыл скетчбук и стал старательно рисовать вместе со мной. И ты делал так каждое утро, пока я был там.

Тогда я понял, что сделаю с деньгами, которые Клара в своей раздражающей милости оставила её мужу на случай её смерти. С деньгами, мысль о трате которых вызывала у меня тошноту. Но мысль о том, чтобы позволить им просто остаться без дела вызывала не меньшую тошноту. Я решил, что оставлю их тебе, и в неком извращённом жесте надежды, космической справедливости или заблуждения (называй как хочешь), я выдвинул условие, которое, как я надеюсь, может дать тебе то, что было дано мне лишь на очень короткое время: любовь.

Я видел в тебе так много от себя, Аксель, и я так легко мог представить, как ты растёшь и веришь в то же, во что я верил насчёт себя. В вещи, которые заставили меня согласиться на брак с кем-то по причинам, совершенно отделённым от любви. Я надеялся, что ошибаюсь, и возможно, я правда ошибался. Возможно, ты безумно влюбился, женился и использовал наследие Клары, чтобы баловать того человека, который завладел твоим сердцем.

А может, я был прав.

И если так, я надеюсь, что твоя история получила более счастливый конец, чем наша. Я надеюсь, что ты хотя бы получил друга и понимание, что каждый из нас заслуживает любить и быть любимым в такой манере, которая кажется нам правильным. Я надеюсь, что если я причинил тебе боль своими махинациями, то ты простишь меня и поймёшь, что это мой последний шанс почтить Клару. Женщину, которая изменила мой мир. Единственную женщину, которую я любил.

Я надеюсь, что если ты нашёл такую же любовь, как и я, то ты её лелеял. И что ты сделаешь всё, что в твоих силах, чтобы защитить эту любовь до тех пор, пока вы оба живы.

Дядя Якоб.

Я закрываю глаза, нетвёрдо дыша сквозь боль, которая разливается по груди, поднимается по горлу и обжигает веки. Слёзы катятся по моему лицу. Затем слёзы превращаются в надрывные, хрипящие вздохи. Но это не рыдание от беспомощности. Это не слёзы отчаяния. Это облегчение. Облечение и любовь, окрашенные капелькой надежды. Потому что это так фундаментально просто: я люблю Руни, и моим страхам не дано права вставать между нами.

Слова моего дяди передо мной, и это именно то, в чём я нуждался… истинные, убедительные и неоспоримые. «Я надеюсь, что если ты нашёл такую же любовь, как и я, то ты её лелеял. И что ты сделаешь всё, что в твоих силах, чтобы защитить эту любовь…»

Я не лелеял нашу любовь и не защитил её. Я испугался нашей любви и защитил себя, и я причинил боль Руни, когда оттолкнул её. Мне явно нужно проработать кое-какое личное дерьмо, пока я разбираюсь, как выразить ей свои извинения… я это знаю. И мои страхи не исчезнут за одну ночь, с этим мне предстоит битва, и это я тоже знаю. Но что самое важное, я знаю, что наша история на этом не заканчивается, что моя ошибка повлияла на нас, но этой ошибке не дано последнее слово.

Я дал обещание женщине, которую люблю — любить и лелеять, сейчас и навеки.

Я покажу ей, насколько серьёзно я это говорил.

Глава 30. Аксель

Плейлист: The Lumineers — Blue Christmas

— ХО! ХО! ХО! Счастливого… — Вигго застывает на пороге шалаша. — Иисусе. Ты выглядишь ужасно, — он оборачивается через плечо к Райдеру и говорит: — Ты сказал, что он выглядел хорошо. Что у него хорошо идут дела. Какого чёрта случилось?

Райдер переводит взгляд между нами, нахмурившись.

— Так и было. Я не знаю.

Вигго закатывает глаза.

— Давай, впусти меня. Подвинься. Счастливого Рождества и всё такое.

Я придерживаю дверь, пока входит Вигго, затем Уилла перед Райдером. Она слегка улыбается и протягивает руку для привычного жеста «дай пять».

— Привет, — говорит она.

— Привет.

Уилла тихая под Рождество, не похожая на привычную дерзкую версию себя. Её мама скончалась вскоре после праздников буквально несколько лет назад, и семья знает, что это время года до сих пор даётся ей тяжело. Я всегда ожидаю от неё этого, но я не уверен, чего ожидать от неё, раз Руни уехала. Вдруг она будет сердиться из-за того, как сильно я облажался.

Я не рассказал Райдеру о случившемся с Руни, и похоже, Руни тоже не рассказала Уилле, потому что та не выглядит расстроенной. Она просто поправляет сумку на плече и говорит:

— Спасибо за эту идею. Не буду врать, я вовсе не скучаю по необходимости лететь куда-то с кучей людей и бабушек на Рождество.

— Верно, — поддакивает Райдер.

— Ну классно вам! — кричит Вигго с кухни, где он уже лезет в приготовленные мамой закуски. — А кому-то пришлось сидеть в самолёте рядом с парнем, который весь полёт ел вяленого лосося.

Следующим заползает Оливер, который тащит столько всякой фигни, что я его вообще не вижу. Методом исключения я понимаю, что это его ноги торчат из-под горы рождественских подарков, которые мои родители отправили почтой вместо того, чтобы упаковывать в багаж — видимо, почту только что доставили.

Мой брат Рен и его девушка Фрэнки уже наверху, разбирают вещи, и мама с папой тоже — они прилетели более ранним рейсом и устроились дальше по коридору в спальне на первом этаже. Зигги, прилетевшая с моими родителями, растянулась на животе перед огнём и читает книгу. Эйден и Фрейя, мои зять и сестра, вышли прогуляться.

Ну, это должна быть прогулка. Эйден не мог держать руки при себе, пока они надевали куртки и сапоги. Я сказал ему, что если он осквернит здешние земли совокуплением на улице, я приду по его душу. На что он показал средний палец и захлопнул дверь.