Николайо Андретти (ЛП) - Хантингтон Паркер С.. Страница 54

Но кое-что случилось, папа. Я нашел человека, который напоминает мне о нем, и мне кажется, что дядя Лука жив. Его зовут Винсент Романо, и я думаю, что он достойный мужик. Если бы мы не ввязались в эту дурацкую смертельную вражду Романо-Андретти, думаю, он бы тебе понравился. Черт, да он мне даже немного нравится, хотя какая-то часть меня чувствует, что это неправильно. Что я предаю свою семью, просто связываясь с ним.

Но семья Романо не такая уж плохая, папа. Я знаю, ты учил меня ненавидеть их, и твой отец тоже учил тебя этому… но они хорошие люди. Они приютили меня, дали мне работу и дом. Не позволяй этому сильно злить тебя. Я живу не совсем хорошей жизнью. Я убиваю людей, зарабатывая на жизнь, и 99 % своего времени провожу, разозлившись на всю катушку и прячась в своем доме целыми днями. Не совсем так, как я жил раньше.

И, блядь, пап, разве не было бы круто, если бы мы могли просто простить друг друга?

С любовью,

Николайо Андретти

Верный своему слову, Ренье отправляет тело Винса обратно в Нью-Йорк. И представьте мое удивление, когда я узнаю, что он сам сопровождал тело.

Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я бы сказал, что это будет холодный день в аду, когда капо семьи Андретти добровольно ступит на территорию Романо (и не будет застрелен счастливым Романо), но я уже не тот человек, который сбежал в Никуда, прячась от своего младшего брата.

И все вокруг меня тоже изменились. Романо больше не воюют с Андретти. Это сделал Винс. Даже в своей смерти он способен влиять на людей. Всем понадобится время, чтобы привыкнуть к этому, но Ренье отправил указ о прекращении войны, и, судя по всему, то же самое Винс передал по королевской воле Бастиано, который займет пост главы службы Романо.

Несмотря на то что Винс не был капо и технически не мог ссылаться на волю короля, брат Винса, Романо, выполнил волю, и вскоре последовал указ об окончании войны на стороне Романо.

— Ты готов? — спрашивает Минка, повернувшись ко мне спиной.

Я застегиваю молнию на ее черном платье и беру ее за руку.

— Как никогда.

Я высаживаю Минку у Люси и присоединяюсь к Ашеру и Бастиано в машине, которая доставит тело Винса на кладбище, где собрались тысячи людей, чтобы отдать дань уважения. Когда мы приезжаем туда, я вижу море мрачных лиц Романо, Андретти и Де Лукаса. Черт, даже некоторые члены семей Камерино и Росси опустили оружие, чтобы отдать Винсу заслуженное уважение.

Когда приходит моя очередь говорить, мои глаза находят в толпе теплые глаза Минки, сидящей рядом с Реньери, и я начинаю:

— Винсен… — Я делаю паузу, и боль на моем лице очевидна. Я даже не пытаюсь ее скрыть. Я хочу, чтобы мир знал, что Винс был хорошим человеком, таким, который мог бы заставить Андретти оплакивать потерю Романо. — Винс был хорошим человеком. Когда я приехал в Нью-Йорк, я не понимал, как это будет работать. Все, чему меня учили, — это ненавидеть семью Романо, и я полагал, что Романо тоже учили только этому. Но оказалось, что для того, чтобы изменить ситуацию, нужен всего лишь один человек, за которым все готовы идти. Винсент Романо был таким человеком.

— Он был жестким, но справедливым. Сильным, но нежным. И даже в самые темные времена он всегда был путеводной звездой. — Как он мог жить в этом мире и сохранять свой жесткий моральный компас, я никогда не узнаю. Но ему это удалось, и за это он навсегда останется примером того, как мы можем держать себя, даже в таком мрачном мире, как наш.

— Никогда не будет другого Винсента Романо, но если мы все будем стремиться поступать, как он, и чтить его память, я знаю, что мир станет лучше. Именно этого хотел бы от нас Винсент.

Прощение — это отказ от надежды на то,

что прошлое могло быть другим.

Опра Уинфри.

МИНКА РЕЙНОЛЬДС

Одевшись, я застаю Николайо в кабинете его дома, где он сидит, уставившись на блуждающие капли краски на потолке.

— На что ты смотришь? — спрашиваю я его.

— Ни на что, — отвечает он с милой и беззаботной ухмылкой на лице. — Просто… раньше я был таким злым.

Я знаю, каково это. Иногда я задаюсь вопросом: как я могла быть такой злой? И как эта злость покинула меня? Но, стоя рядом с Николайо, я понимаю, что именно спокойствие смогло погасить во мне ярость, и это спокойствие я обрела в объятиях Николайо, переплетя свою душу с его.

Он поворачивается и смотрит на меня, его взгляд темнеет по мере того, как он рассматривает мои изгибы под облегающим изумрудно-зеленым коктейльным платьем, в которое я одета.

— Готова идти?

Я киваю, и мы вместе отправляемся за Миной. Когда мы входим в групповой дом, я чувствую на себе пристальные взгляды всех окружающих. Родители, братья и сестры, дети и персонал — все останавливаются и смотрят на Николайо, некоторые с интересом, но большинство — со страхом.

— Прекрати, — шепчу я.

— Что прекратить?

— Этот взгляд. Ты пугаешь людей.

— Какой взгляд?

— Тот, который говорит, что ты убьешь любого, кто ко мне прикоснется.

Его глаза еще больше потемнели.

— Но я убью любого, кто прикоснется к тебе.

— Они же дети, — говорю я в раздражении.

— Не все из них. — На мой взгляд, он вздыхает и натягивает на лицо тревожно-красивую улыбку. — Отлично.

Его улыбка прекрасна и привлекает слишком много женского внимания, поэтому я стону и говорю:

— Это еще хуже.

— Ревнуешь? — Его глаза блестят от удовольствия и удовлетворения.

Я вздыхаю.

— С тобой невозможно победить.

Он наклоняется к моему уху.

— Не могу не согласиться. Прошлой ночью ты звучала как победительница, когда кончала на мой член и называла меня своим богом.

Я игриво отпихиваю его от себя, смеясь, и открываю дверь в зал Мины после того, как мы отметились.

Увидев нас, Мина кричит:

— Николайо! — практически полностью игнорируя меня.

Я закатываю глаза и слегка улыбаюсь, когда Николайо идет обнимать ее. Мина одержима им, и я думаю, что он занял мое место как ее любимый человек в мире, но я не возражаю. Пока Мина оживленно болтает с Николайо, Эрика находит меня и идет рядом со мной, наблюдая за этой сценой с улыбкой на лице.

— В последнее время она счастлива. Ты заметила?

— Да, — вздыхаю я, наблюдая за яркой улыбкой Мины.

Она достигает ее глаз, заставляя их сиять.

— Я тебе не очень нравлюсь, да? — спрашивает Эрика, впервые за четыре года нашего знакомства затронув эту тему.

— Раньше ты мне не нравилась.

— А сейчас?

— Я учусь прощать.

Похоже, в последнее время это часто происходит.

— Я не плохой человек, ты же знаешь.

Я киваю, потому что знаю это. Может быть, не тогда, но сейчас я вижу все более ясно. Я не такая злая, как раньше. Я навсегда завязала с золотоискательством и отложила поступление в юридический колледж до тех пор, пока не буду уверена, что стать юристом — это то, что я хочу сделать со своей жизнью. Ашер предложил мне пройти стажировку в любом подразделении его компании, чтобы понять, что мне нравится и что не нравится, и я думаю, что приму его предложение.

Рядом со мной Эрика говорит:

— Раньше я была в приемной семье.

У меня расширяются глаза от этой лакомой информации, потому что я всегда считала, что у нее есть деньги. Как социальный работник, она, вероятно, получает невысокую зарплату, но всегда хорошо одета: сумки Hermés Birkin, туфли на каблуках Louboutin, дизайнерская одежда и украшения с бриллиантами.

Она продолжает:

— Но когда я была в возрасте твоей сестры, одна семья взяла меня к себе. У них были деньги, но никакие деньги в мире не могли заставить мою приемную мать забеременеть, поэтому они усыновили меня. А я была девочкой, которой все было нипочем. Я была отстранена от мира и стремилась оттолкнуть всех, даже если они пытались мне помочь. Мне потребовалось время, чтобы повзрослеть, и в этом мне очень помогли родители и друзья, но, в конце концов, я это сделала. И теперь я счастлива. Каждый день счастливее предыдущего. — Она поворачивается ко мне лицом. — Когда я встретила тебя, Минка, ты была такой же, как я в молодости. Усталой. Злилась на весь мир. Но сейчас ты другая. Ты счастлива. Рада за тебя.