Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин. Страница 39

— Нет, не то, хуже. С увечьем жить можно.

Сяохуань мигом прикусила свой болтливый язык. Она все поняла.

Но когда Сяо Пэн рассказал ей, что слышал у дверей отдела безопасности, сестрица вдруг прыснула прямо в его озабоченное лицо. Сяо Пэн подумал, что эта женщина совсем спятила, как она не понимает, что мужу ее теперь конец!

— Я-то решила, что он за мной оттуда выбежал! Жду его, пожду, нигде не видно, сама думаю: никак по другой дороге удрал. Пойдем, пойдем, отведи сестрицу в ваше управление!

Сяо Пэн оседлая велосипед, Сяохуань забралась на заднее сиденье. За пять минут, пока ехали, он спросил только:

— Сестрица Сяохуань, значит, в клубе, с мастером Чжаном… Точно была ты?

— А то стала бы я прикрывать этот его таз дерьма? Думаешь, сестрица Сяохуань такая простофиля?

— Так вы…

Сяохуань снова рассмеялась, ее смех показался Сяо Пэну каким-то грязным и недобрым:

— Братец Сяо Пэн, вот появится у тебя женщина, узнаешь: если приспичило — ты сам себе не хозяин.

Сяо Пэн замолчал. Словам Сяохуань он не верил, зато верил тому, что знал о ее нраве: эта женщина сопернице и крохи не уступит, даже собственной сестре.

Перепрыгивая через ступеньки, Сяохуань поднялась в управление завода и зашагала по коридору в отдел безопасности, на ходу оправляя одежду и приглаживая прическу. Желтоватые от завивки волосы Сяохуань повязала носовым платком и убрала за уши; красивая женщина, хоть и за тридцать давно. Оказавшись у нужного кабинета, она даже стучать не стала, сразу повернула дверную ручку.

Дверь распахнулась, Чжан Цзянь вполоборота сидел напротив большого письменного стола, спиной к входу. Сяохуань неторопливо прошла в кабинет, словно актриса чжэвдань [66], которая выходит на сцену.

— Слыхала, вы за меня вознаграждение объявили. Вот я и пришла! — ее припухшие красноватые глаза щурились в улыбке, но буравили всех насквозь. — Который из ваших законов запрещает супругам жить семейной жизнью? Если дома с женой спишь — это у вас называется «делить брачное ложе», а если где в другом месте — уже «аморальное поведение»? Есть здесь неженатые? — она обернулась и окинула глазами физиономии собравшихся в кабинете. — Есть, так пусть выходят, я все начистоту выложу, а им это слушать ни к чему.

Дознаватель уставился на вошедшую женщину: изящная, грациозная, но того и гляди скинет туфлю и кого-нибудь ею отлупит.

— Вы жена Чжан Цзяня?

— Сочетались законным браком.

Сяохуань встала рядом с Чжан Цзянем и легонько пихнула его бедром в плечо, чтобы подвинулся. Чжан Цзянь пересел правее, и жена тут же взгромоздилась рядом — половиной зада на краешек стула, другой половиной — ему на ногу. Села и ну рассказывать дознавателю и сотрудникам клуба, как вышла за Чжан Цзяня, да как не смогла поладить с его матерью, потому и упросила мужа переехать из Дунбэя сюда. Чжан Цзянь заметил, что за разговором она все посматривает по сторонам, но его будто не видит. Людям в кабинете Сяохуань казалась женщиной бойкой, из тех, что за словом в карман не лезут, но он знал, что ее сердце ранено — она его ненавидит.

— Муж с женой, троих детей нажили, пристало ли вам позориться, почему же вы дома не могли свои дела сделать?

— Иначе никак, дома-то у нас ничего не выйдет! — от бесстыдства Сяохуань даже мужчин в краску бросило. Сама она ничуть не беспокоилась: это еще ерунда, она и не такое может! — Пойдите к нам домой да взгляните! Если у кого задница побольше — уже не повернуться! И детей трое, девка скоро с меня ростом будет. Чуть зашевелишься посильней, она уже тут как тут: «Мам, у нас что, крысы завелись?» Эх, кто еще неженатый? Вы уж не обессудьте!

Она говорила, размахивая руками и притопывая, и никто не смел ее перебить, даже дознаватель. Отчаянная баба — в веселой деревенской перепалке такой ничего не стоит стащить с мужика штаны. А уж если ей не до веселья, она и с себя штаны стащит и встанет у твоих ворот ругаться.

— У всех в городе такие квартиры, и по нескольку детей, но если бы все, как вы, бежали на улицу за этим делом, на что бы это стало похоже? Великий вождь председатель Мао приезжает с инспекцией, и что же мы покажем почтеннейшему, это разве и покажем?

— Да, пусть великий вождь приедет со своей инспекцией и узнает, что жилья нам, рабочему классу, не хватает! Вот и приходится прятаться по углам, чтобы произвести на свет новую смену! — Сяохуань даже развеселилась от своих слов, хлопнула себя и Чжан Цзяня по ляжке и засмеялась. Хохоча, скомандовала сотруднику клуба:

— Плесни-ка воды!

Дознаватель оставил супругов в кабинете, а сам оседлал мотоцикл и поехал на участок нарушителя. Партсекретарь участка, тот, что рекомендовал Чжан Цзяня в партию, все твердил, какой Чжан Цзянь трудолюбивый, работы не боится, за всю смену, кроме как по нужде, никуда с крана не отлучается. Дальше дознаватель поехал в жилой квартал, расспросить соседей, как живут Чжан Цзянь и Сяохуань да как с людьми ладят. Соседи в один голос заявили, что Чжаны будто клеем друг к другу приклеены, если муж собрался с друзьями на рыбалку, жена ни в какую его не отпускает, бежит за ним с четвертого этажа. Сяохуань до скандалов охочая, если мастер Чжан все равно решил пойти, она схватит чайник да с балкона террасы ему воды за шиворот нальет.

Дознаватель решил, что супруги эти — сокровище, таких днем с огнем не сыщешь. Он оставил сослуживца следить, как Чжан Цзянь и Сяохуань будут себя вести в кабинете, подслушивать их разговор. Но те ни о чем не говорили, даже сидели так же, как он их оставил: муж в плетеном кресле у окна, жена — на деревянном стуле, приставленном к стене напротив; молчат и смотрят друг другу в глаза.

Откуда им было знать, что эти двое, сидя в семи шагах друг от друга, не шевелясь, не говоря ни слова, уже все друг другу сказали. Тогда, много лет назад, Дохэ не ошиблась: Чжан Цзянь и Сяохуань правда были одним человеком. Сидя напротив жены, Чжан Цзянь чувствовал, что смотрит на вторую половину себя, на ту половину, которой не завладела и никогда не завладеет Дохэ.

Нос у Сяохуань покраснел. Чжан Цзянь видел, что жена запрокинула голову и уставилась в потолок. Сяохуань не хотела давать волю слезам: если Чжан Цзянь заметит — ничего, а перед посторонними ей плакать нельзя. В дверных щелях, в трещинах на стене — всюду прячутся чужие, просто их не видно. Лучше всего Сяохуань плакалось рядом с Чжан Цзянем: женщина льет слезы только перед тем, кого ее слезы тронут. Много лет назад этот мужчина сказал: «Спасайте мать», и его слова привили ей дурную привычку — плакать у него на плече.

Тот, прежний Чжан Эрхай откинул тканый полог, которым завесили дверной проем, вошел и замер у порога. Она уже поняла, как много для него значит, и знала, что может пользоваться своей властью. С того дня она временами даже помыкала немного Эрхаем, догадываясь, что ничего ей за это не будет. Когда-то полог, висевший на притолоке вместо двери, был простыней, мать Сяохуань сама соткала ее и отдала в мастерскую набить белые цветы сливы по синему фону, а потом эта простыня со всем приданым Сяохуань попала в дом Чжанов. За пологом остался такой же, как обычно, вечер: слышалось, как матери зовут детей ужинать, как кудахчут куры, которых гонят в курятник, как сморкается мать Эрхая и сухо кашляет его отец. Двадцатилетний Эрхай стоял у полога в белой, застиранной до желтизны куртке гуацзы, на животе, груди и рукавах куртки осталась кровь Сяохуань и сына, которого убили, не успел он родиться. Как он погиб? Лучше ей не знать. Кровь высохла, превратившись в бурые следы преступления. Молодой отец долго стоял у сине-белого полога, его верблюжьи глаза блуждали по комнате, пробегая мимо жены, которую можно было спасти лишь через убийство сына. Он не просто погубил свое дитя, он пошел наперекор воле родителей, взвалил на себя дурную славу неблагодарного, непочтительного сына, пресекшего род. Слезы Сяохуань неслись бурным потоком, словно горные ручьи в начале весны; теперь у нее остался только он, а у него — она. Лишившись сына, они всех восстановили против себя, и причастных людей, и случайных. Сколько же у нее было слез, она и не знала, что плач так облегчает душу. Заплаканным глазам Эрхай казался еще выше и больше, он словно разбух от ее слез. Свет двух керосиновых ламп играл в ее глазах, из-за слез и света все предметы казались перевернутыми, и он прошел к ней сквозь лучи опрокинутой лампы. Протянул огромную ладонь, не то слезы сначала смахнул, не то пот. Она схватила его ладонь и прижала к губам, ладонь была соленая, каждая линия промочена потом. Сколько так просидели — бог весть, но у нее остались силы рыдать. Пронзительно крича, она оплакивала своего сына. Рыдала так, рыдала и заблудилась в своих мыслях: «Дурак! Зачем меня спас?! Да разве дадут мне жизни твои родители? И люди, что моют косточки да судачат за спиной. — дадут?!» Напуганный плачем двадцатилетний Эрхай неуклюже сгреб ее в объятья. И скоро Сяохуань поняла, что он тоже рыдает, только беззвучно.