Необузданные Желания (ЛП) - Джессинжер Джей Ти. Страница 42
— Ты так беспокоишься обо всех своих бывших?
— Нет. Ты ревнуешь?
— Только не к нему.
Похоже, Деклан скрывает правду.
— Почему это?
После долгой паузы он неохотно отвечает.
— Ему не нужно было принуждать тебя. Ты выбрала его.
Я могу сказать, что он не хотел этого признавать, и у меня больно на душе от того, что Деклан это сделал. Я мягко говорю:
— Ты меня не принуждал.
— Я похитил тебя. Взял тебя против твоей воли.
— Давай не будем зацикливаться на том, как все это началось. Все могло быть и хуже. Не похоже, чтобы мы познакомились в тюрьме.
Он молчит, размышляя. Когда слишком долго молчит, я говорю:
— Выкладывай.
— То, как работает твой ум, продолжает меня удивлять. Или, может быть, правильнее сказать «пугает». Я не встречал до этого никого, кто был бы настолько способен принимать вещи такими, какие они есть, не отрицая их.
— Я не всегда была такой прагматичной. Жизнь здорово надрала мне задницу, когда я была ребенком. Мне тоже повезло, потому что это пробудило во мне бойца. Если бы меня никогда не сбивали с ног, я бы никогда не нашла в себе сил подняться на ноги. И продолжать вставать после каждого следующего удара, зная, что смогу это сделать.
— Из страдания появились самые сильные души, — бормочет Деклан.
— Самые влиятельные люди в этом большом мире помечены шрамами.
Его тяжелый выдох звучит подавленно.
— Черт.
— Что случилось?
— Ты знаешь Халила Джебрана.
— Я обожаю его. Ты читал его «Пророка»?
— Это всего лишь моя любимая книга.
— Почему это так тебя угнетает?
В его голосе проступают резкие нотки.
— Потому что ты двадцативосьмилетняя девушка, которую я, черт возьми, похитил; девушка, которая дружит с девушкой моего злейшего врага; девушка, которая переживает из-за бывшего любовника - тоже моего врага; которая родилась более чем за десять лет до меня в совершенно другой стране, чем я, и прожила совершенно иную жизнь, чем я, и которая каким-то чертовым образом знакома с малоизвестными древними философами-стоиками и малоизвестными ливанскими поэтами двадцатого века, и которая хочет готовить здоровую пищу для своих похитителей и обучать их методам борьбы со стрессом. В твоих словах нет никакого смысла.
Посреди его сердитого молчания я тихо говорю:
— Для тебя, ты имеешь смысл.
Рычащий звук - мой единственный ответ.
— Если тебе от этого станет легче, то для меня ты тоже не имеешь никакого смысла. Ты слишком стар, слишком ворчлив и слишком властолюбив. К тому же, ты прав. Похищение - ужасный способ начинать отношения. Это полный пиздец. Мы обречены, я понимаю. Но знаешь, что еще?
— Нет. Что?
— Меня все это не волнует, потому что то, как ты смотришь на меня, заставляет меня чувствовать, что я могла бы научиться летать.
Все его тело замирает. Дыхание, которое в конце концов вырывается из его легких, медленное и прерывистое.
— Я думал, ты меня боишься. Учитывая все это.
— Я расслаблена. И тоже ненавижу себя за это. Хочу быть такой же отчужденной, незаинтересованной кошкой. Но реальность такова, что это не так. И это ужасно. Я также надеюсь, что нам не придется продолжать говорить об этом, потому что все это звучит довольно ужасно. Но не хочу попасть в одну из тех ситуаций, когда какое-то глупое недоразумение можно было бы уладить простым разговором, потому что я ненавижу это дерьмо. Это неубедительно. Согласен?
— Ага.
— Отлично. Итак, каков итог? Мы оба думаем, что это невозможно, но в то же время то, что между нами - потрясающе. Мы оба думаем, что это фантастично и в то же время отстойно. У нас обоих серьезные проблемы с доверием, друзья, которым это не понравится, и действительно проблемные личные истории, которые, скорее всего, вызовут всевозможные проблемы в будущем, но прямо сейчас это продолжается.
— Это?
— Мы.
— Вот так просто?
— Ага. Я только что решила. Та речь о башне из слоновой кости и темных дорогах, которую ты произнес, действительно нашла отклик во мне. Но ты все равно должен пообещать мне насчет Ставроса. Это не подлежит обсуждению.
Деклан хватает меня за подбородок и приподнимает голову так, чтобы я смотрела ему в глаза. Его прекрасные, голубые глаза сияют. Хриплым голосом он произносит:
— Обещаю.
— Спасибо.
— Но у меня действительно есть вопрос.
— Какой? — спрашиваю я.
— Если ты не моя пленница, тогда кто ты?
Я на мгновение задумываюсь об этом.
— Не люблю навешивать ярлыки, но если тебе нужно как-то меня называть, ты можешь просто называть меня своей королевой.
Его поцелуй грубый и глубокий. Деклан перекатывается на меня, даря мне свое тепло и тяжесть, и целует меня до тех пор, пока я больше не могу дышать. Он отстраняется, тяжело дыша, его напряженный член зажат между нами.
— Это будет трудный путь, малышка. Ты готова к этому?
Малышка. О, что это слово со мной делает. Как оно заставляет все внутри меня светиться. Я улыбаюсь ему снизу вверх.
— Чем сложнее, тем лучше. По крайней мере, знаю, что я не заскучаю.
Он рычит:
— Ты чертовски права насчет этого, — и прижимается своим ртом к моему.
Затем Деклан трахает меня с такой страстью и обладанием, что не может быть никакой ошибки в том, что я ему не принадлежу. Я засыпаю потная и насытившаяся в его объятиях.
Когда просыпаюсь утром, у меня все болит, и я умираю с голоду. Деклана нет, но у меня начались месячные, окрасившие простыни подо мной в ярко-красный цвет.
Странно, но кровавое пятно имеет форму сердца.
Я надеюсь, что это не плохое предзнаменование.
27
ДЕКЛАН
— Ты что, с ума сошел?
— Нет.
— Да, так. Ты, черт возьми, рехнулся. Она, черт возьми, гражданское лицо!
— Я знаю, кто она такая. Не ори так. Ты слишком сильно привлекаешь внимание.
Мама-футболистка, загружающая своих детей в микроавтобус, припаркованный рядом с нами, бросает на меня еще один косой взгляд. Она бросает взгляд на Грейсона на переднем сиденье, татуированные руки которого крепко сжимают руль, и говорит своей дочери с косичками поторопиться и сесть в машину.
Она, наверное, думает, что мы педофилы. Реальность еще хуже.
В течение последних десяти лет каждую неделю в один и тот же день в одно и то же время мы с Грейсоном встречались где-нибудь в городе в его машине. Сегодня наша встреча состоялась на стоянке на третьем этаже гаража рядом с кинокомплексом.
Грейсон всегда ездит на бежевом «шевроле импала» старой модели. Я всегда сажусь сзади, а он садится спереди. Он никогда не поворачивается, чтобы посмотреть на меня, когда забираюсь в машину. Я никогда не прощаюсь, когда ухожу.
Иногда у меня возникает гнетущая мысль, что мы все равно будем делать то же самое, когда станем стариками, через тридцать лет.
Но сомневаюсь, что проживу еще два года. Та жизнь, которую я веду, не предполагает смерть от старости.
Хотя именно так я думал более двадцати лет назад, когда только начинал, когда с Грейсоном в моей жизни был седой старый куратор по имени Говард, который обычно рассказывал бессвязные бессмысленные анекдоты об Олимпийских играх восемьдесят четвертого года. Он умер от цирроза печени.
Отличный способ уйти. Услышь я такой диагноз, наверное, пустил бы себе пулю в лоб.
Более тихим, более сдержанным тоном Грейсон говорит:
— Я бы никогда не одобрил идею забрать ее с собой, но ты мне не говорил.
— Это была идея Диего. Он не сказал тебе, потому что знал, что ты бы этого не одобрил. Я согласился с этим решением.
— Отлично. Значит, теперь ты тоже стал изгоем?
— О, только не надо драматизировать. Вашего разрешения не требуется.
— Но, насколько мне известно, как раз требуется. Ты должен держать меня в курсе, Дек.
— Я не обязан ничего делать, Грей. Что ты и сам прекрасно знаешь. — Он смотрит на меня в зеркало заднего вида, его темные глаза становятся еще темнее от ярости.