Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович. Страница 186

– Хорошо. Вот ты сидишь, например, на переговорах с кем-то; ты же не говоришь сразу чуваку: «Минимальная цена, до которой я готов опуститься, вот такая». Вместо этого гонишь, что овес нынче дорог, начинаешь человека лечить и разводить на бабки. Он думает: хер с ним, пожалею бедного Альфреда Рейнгольдыча, дам ему скидочку.

– Нет, я не согласен.

– Как, ты не согласен? Ты же его обманываешь.

– Каким образом?

– Ну как? Это же особенность бизнеса – купить дешевле, продать дороже.

– Нет, ты бинарные отношения между людьми не путай с отношениями человека и государства. Когда я веду переговоры с коллегой своим по бизнесу, то, извиняюсь, я хочу его развести точно так же, как он меня. В этом смысле мы квиты, у нас равные шансы. А у публики, которая читает прессу, нет никаких шансов обмануть журналистов.

– Так. Поехали дальше. А вот еще есть профессия палача. Необходимая государству. Там есть своя профессиональная мораль. Палачу позволено убивать! Ему за это даже платят зарплату.

– А я считаю, что профессия палача – аморальна.

– Допустим. Но мы же не привлекаем палача по 105-й статье каждый раз, как он выполнит свою работу согласно штатному расписанию и должностной инструкции.

– Мы как государство приостановили действие смертной казни на территории РФ. И я считаю это правильным.

– А до того как не приостановили, никто же не привлекал палачей к уголовной ответственности.

– Это не отменяет того, что палач занимается аморальной деятельностью. И я считаю, что нужно всех палачей уничтожить. Не в смысле – убить, а в смысле – уволить. Ликвидировать как вид деятельности.

– Но тем не менее мораль у них была профессиональная. У гинекологов одна мораль, у бизнесменов – другая, у министра финансов – третья, у палача – четвертая.

– Хорошо. Я тебе по-другому скажу. Вот спроси гинеколога: нравится ему в посторонних гениталиях копаться? Он скажет: нет, ему это не нравится, просто это его работа.

– Точно так же палач расстрелял Чикатило. Не потому, что ему так уж хотелось кого-то завалить, а просто ему приказали.

– Палач, когда занимается палаческой деятельностью, если он совестливый человек, то понимает, что, грубо говоря, херней занимается. Где-то свербит, он пьет горькую, дома нелады, на детях срывается. Вот этот образ пьющего после рабочей смены, спивающегося палача – он такой вот очень органичный. И дед твой, который «маузер» сжимал и расстрелы в ЧК проводил, наверняка у него что-нибудь свербило. Помнишь, он тебе на старости рассказывал, сколько людей погублено, было такое. И министр финансов, председатель ЦБ, который врет народу про то, что все прекрасно, у него тоже ломки какие-то. Вот Чубайс, помнишь, в интервью, которое ты у него брал, долго рассказывал, что это аморально, но это меньшее зло по сравнению с тем, что могло бы быть. Девушек там передавят с бабушками в толпе за макаронами.

То есть они как говорят. Мы аморальны, палачи, финансисты и прочие, но мы творим зло вынужденно. Меньшим злом большее предотвращая. Иными словами, в рамках человеческой морали они ищут себе какое-то объяснение. И они испытывают дискомфорт. И только журналисты с радостью и без всякой на то причины, не предотвращая меньшим злом большее, а просто в силу некоей нравственной инфантильности, заявляют: у нас вообще особая мораль. Вот не палач говорит, что у него особая мораль, не гинеколог говорит, что у него особая мораль, не Чубайс, который рассказывает народу, что девальвации не будет, – а какой-то специальный журналистишко заявляет, что у них особая мораль и они сами себе ее придумали.

Вот смотри. Журналисты знают: для того чтобы получать зарплату, их издание должно быть коммерчески успешным. Для того чтобы оно было коммерчески успешным, нужно, чтобы его покупали, чтобы у него была большая аудитория, большой тираж и так далее. А для того чтобы у них был большой тираж, чтоб у них размещали рекламу, они должны печатать факты жареные, скандальные, которые публика расхватывает как пирожки. Какие факты расхватывает публика как пирожки? Факты из жизни знаменитостей, будь то политики, актеры, спортсмены, известные люди, предприниматели. Факты из их личной жизни – с кем они трахаются, как они развелись, какой длины у них член, лысеют ли они, есть ли у него геморроидальные шишечки на анусе.

Но поскольку это нарушение прайвеси, причем откровенное, лобовое, то придумывается некая новая мораль – относительно того, что народ вправе знать о прайвеси известных людей. Какого хера? Что это меняет? Что, если я узнаю, что у прокурора Пупкина геморрой, что это изменит в моем представлении об этом прокуроре? Ничего! Но! Я куплю эту газету, поскольку мне интересно, что у него геморрой. Понимаешь? Нету, нету исключений! Прайвеси – оно прайвеси. Оно никогда не должно быть нарушено. Ни по отношению к известному человеку, ни к политику, ни к актеру. Но поскольку мое издание должно продаваться, я придумал себе облегченную мораль, что прайвеси вот этих людей может быть нарушено. И если это в какой-то степени касается политиков, то почему это должно касаться спортсменов, артистов, почему это должно касаться, например, просто чиновников, которые не занимаются политикой, а возглавляют, например, какое-нибудь статистическое управление?

– Алик, у меня нет для тебя другого народа.

– Ты журналистов имеешь в виду?

– Нет, вообще – читателя. Нет другого.

– А это проблема не народа. Это проблема журналистов. Народ везде одинаковый.

– Нет, это проблема народа. Вы построили рынок для всех, а не только для журналистов. И пресса вместе со всеми живет по законам рынка.

– А рынок может быть и аморален. Существует, к примеру, рынок киллерских услуг, где есть спрос и предложение. Но мы же не говорим, что этот рынок морален и что у киллеров есть своя особая мораль.

– Может быть, журналист так приносит пользу обществу – дает ему возможность выпустить пар в свисток.

– Перестань. Какой пар спускали, когда показывали Ковалева в бане? Ну какой? Куда этот пар должен быть канализирован, если бы его не выпустили? В народное восстание? И вот эта толстая баба (не помню ее фамилию) из газеты «Версия» или «Совершенно секретно» целый год не сходила с экранов телевизора и рассказывала, что она точно знает, что вот так оно и было: он сидел в бане, а рядом с ним сидела голая девушка.

– И тем не менее повторяю, в каждой профессии есть своя мораль.

– Я предложу тебе редакцию, которая нас должна примирить, как мне кажется. В каждой области есть своя профессиональная этика, которую нельзя назвать моралью. Это этика гинеколога, этика палача, этика милиционера, этика вора и так далее. Но я готов признать существование профессиональной этики при двух обстоятельствах. Первое – в основном эта этика должна быть либо вложена внутрь общечеловеческой морали, либо ужесточать требования, делать их еще более жесткими, чем общечеловеческая мораль.

Если же профессиональная этика все-таки не укладывается в общечеловеческую мораль, тот, кто этой этикой пользуется, в глубине души прекрасно понимает, что он совершает глупость, мерзость, грех и низость. И вынужден с этим смириться, поскольку человек несовершенен, ему нужно семью кормить и так далее. Но внутри он признает, и так между собой они признают, – ну да, лучше, конечно, этого не делать, но поскольку иначе деваться некуда… И только журналисты настаивают на том, что у них не профессиональная этика, а именно мораль своя, что она сильно и радикально отличается от человеческой и что такого рода моралью могут пользоваться только они, а все остальные – нет. И делают все это они, конечно же, во благо человечества, и никаких угрызений совести они при этом не испытывают и так далее. Вот это мне кажется очень важно. И, по-моему, недооценено. Пресса, которая через предложение говорит о морали, сама по себе крайне аморальна. По своим базисным, фундаментальным основам.