Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович. Страница 202

Ну вот ему дали четырехкомнатную квартиру, такая же у меня. Значит, заходишь – прихожая 2 на 2, холл 3 на 2, кабинет 7 метров, большая комната 23 метра, спальня 17 метров, кухня – 12, и детская – 78 квадратных метра общей площади.

Мы, специалисты, летчики экстра-класса, космонавты – получали там (в США, в командировке) суточных 10 долларов. А когда туда приезжал товарищ по линии ЦК, у него было 50 долларов в день».

Съездил я тогда и в Норвегию, к королю Харальду V. И он мне понравился. «Как он мне улыбался, какая у него интонация была дружеская, ну и вообще, знаете, очень он воспитанный и вежливый человек (я это говорю со всей солдатской прямотой, и пусть он не обижается). А у нас-то, у нас! Замзавотделом районной администрации – и уже надут, индюк, как Бонапарт! И смотрит на тебя искоса, и бурчит что-то неслышное. А взять кого выше, так уж и говорить не про что. Но хоть высокое-то начальство у нас может быть не таким грубым, не очень плебейским, не сильно хамским? Может оно себе позволить не быть похожим на армейского прапорщика, который счастлив, что наворовал тушенки?»

Зря мы все-таки извели своих царственных особ. Без них мы стали несколько более хамскими. И дворян мы зря так изничтожили…

Еще я был в командировке в г. Козьмодемьянске, что на Волге. С этого города были списаны те самые Васюки.

«Сюжет „Двенадцати стульев“ вместился в исторические полгода между апрелем и осенью 1927 года – самый острый период дискуссии Троцкого со Сталиным. (Эту подоплеку вскрыли литераторы Одесский и Фельдман в своем комментарии к юбилейному изданию книги.) Смысл дискуссии был такой. Леваки требовали мировой революции, а ныне покойные государственники Сталин с Бухариным считали себя опорой НЭПА. Надо ли говорить, что веселые одесситы Ильф с Петровым оказались за НЭП. А восторженный романтик Маяковский, страшный путаник и любитель абстрактных безжизненных конструкций (взять хоть странную любовь, которой он занимался с семейством Брик), вышел вроде как сторонником мировой революции, которая, впрочем, как поэтическая идея очень яркая.

Ильф с Петровым всячески пытались уязвить этого троцкиста. Они придумали персонаж Хину Члек (это, конечно же, Лиля Брик), а дурацкая надпись на скале «Здесь были Ося и Киса» содержала в себе интимные клички супругов Брик, с которыми революционный поэт состоял в любовных отношениях.

Полемика между Ильфом – Петровым и Маяковским породила двух персонажей. У Маяковского, мы по школе помним, главным достижением был образ Ленина, у одесситов – Бендер. Эти два персонажа – как бы полюса нашей жизни. На самом деле это один тип. В образе Бендера Ильф и Перов вывели вождя мирового пролетариата. Это видно невооруженным глазом. Смотрите! И Ленину, и Бендеру чужд систематический честный труд, они предпочитают комбинации, им подавай сразу и все, и отличить свое от чужого они одинаково не способны. Оба комбинатора – неясного происхождения, у обоих равно усматривают еврейские корни. «Заграница нам поможет» – это скорее мог бы Ильич сказать. Ведь это он, а не Ибрагимыч приехал из Германии в опломбированном вагоне, и это он требовал мировой революции, а не кто-то. Оба они знали массу способов отъема денег у населения – не охваченных Уголовным кодексом; правда, достижения их и размах несопоставимы. Оба они с легкостью шли на нарушение законов, оба сидели – впрочем, редко и помалу, не по заслугам… Это все факты, но при этом язык ведь равно не поворачивается назвать их простыми уголовниками! Вы что же думаете, зря Бендер говорит ленинскими словами? Иногда дословно: «Учитесь торговать» – частая газетная цитата из Ленина, который звал к НЭПУ. Бендер еще любит вслед за Ильичом слово в слово повторять, что «каждая общественная копейка должна быть учтена». Бывает, комбинатор допускает в цитировании неточности – впрочем, безобидные: «Электричество плюс детская невинность». А наиболее популярная из приводимых Бендером цитат взята, вы помните, из Маркса; эти слова очень любил повторять Ленин: «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». Тут просто утопающими Бендер назвал рабочих – тех, которые якобы гегемоны, и якобы правят миром, и якобы передовая сила общества. Надо же так было ребят обдурить… А вспомните сцену встречи на конспиративной квартире. Якобы откуда приехал Бендер (с Кисой)? Из Берлина. Правда, ни слова про опломбированный вагон.

Да, приходится признать: книжки Ильфа и Петрова – страшная, смертоносная политическая сатира! Слегка выйдя за рамки «Двенадцати стульев» и всмотревшись в более поздние претензии Бендера к Корейко, мы леденеем от ужасной догадки: это же пародия на отношения Ленина с классом капиталистов! (Или налоговой полиции с олигархами и естественными монополиями.) Поделись нетрудовым богатством! Поделился, достали его. Ну а много толку с того отнятого чужого богатства? Отобрала его и пропила какая-то сволочь (румынские ли пограничники, русские ли революционные пьяные матросы с люмпенами)… Разбитая же мечта о Рио в белых штанах – это воплощение несбыточной мечты о социальной справедливости.

А гляньте на отношения Бендера и мадам Грицацуевой. Он ею просто пользовался в своих корыстных целях. Мадам Грицацуева – большая, рыхлая, бестолковая, малограмотная, вдовая, не прибранная к рукам, доверчивая – это не что иное, как образ России.

В 98-м я съездил в Швейцарию и там проехал по набоковским местам. Встречался с Дмитрием, сыном писателя. И написал про это.

Он рассказывал: «В некотором смысле судьба нам помогла. В мае 40-го мы должны были на последнем пароходе из Франции отправиться в Нью-Йорк. Но удалось получить каюту на предпоследнем. Наши нервные матросы в пути стреляли по китам за отсутствием немецких подводных лодок, которые потопили тот последний пароход… Вы знаете, какая была главная причина их переезда в Монтре? Очень трогательная: я в Милане заканчивал мое учение как оперный певец, и родители хотели быть недалеко от меня. Отец сам это сказал. Почему не в Италии? Италию он любил, но нельзя жить в Италии, если зависишь от телефона, от телеграфа, от почты, – там слишком много забастовок, слишком много затруднений политических. Им нравилось, что Монтре – это старый уголок древней Европы. Когда-то, в начале века, мамина семья приезжала сюда на летние каникулы…»

Сестра писателя Елена Сикорская рассказывала про великого брата: «Когда мы жили в Петербурге, на Морской, – мы почти никогда не общались! Мы подружились страшно, когда оказались в Крыму. Мне было 13 лет, а ему 19. Мы часами были вместе… Он меня научил…»

Наступила пауза. Она вспоминала то лето… Пока она молчала, я вдруг придумал престранную мысль… Я в эту паузу был ударен мыслью про Лолиту! При чем тут это? При том что Елена была тогда очень симпатичной и привлекательной нимфеткой – иначе, подумайте, с какой бы стати взрослый юноша стал возиться с такой пигалицей? Это единственно возможное оправдание… Но она-то была недоступной! Совершенно так же, как несовершеннолетняя Лолита, и даже еще больше – будучи родной сестрой. Не буду вам вслед за Набоковым еще раз повторять писательские слова про то, что сюжет он взял из головы и только из нее одной. Допустим, что так. Но откуда это взялось в голове?

Я представляю себе, причем с необычайной, автоматической легкостью, как это видение измучивает его. Видение девочки, которая смотрит на него влюбленными глазами, но никогда – ни-ког-да – не будет ему принадлежать. Или будет – это я про набоковский роман «Ада», описывающий плотскую любовь брата и сестры.

В 98-м же я пару-тройку раз съездил в Шампань и соответственно про это написал. Мой знакомый, отставной полковник Пьер, в те годы владел там замком, который после, уходя на покой, продал. Жалко, а что делать? Это было тонко – ездить в chateau в Шампани и там пьянствовать… Я провозил водку, Пьер выставлял свою шипучку, и мы славно проводили время в беседах… Даю цитаты.