Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович. Страница 36

– Но тут возможна такая тонкость. Человек мог уйти на Дон – или в пираты, – еще не убив, за пять минут до того, как он мог убить. И он принимал решение – уйти, пока не поздно, пока его еще не ловят. Мне кажется, именно вот так основная масса на Дон уходила – за пять минут до поножовщины: «Выйду в чисто поле или в чисто море, а там острова какие-то… Барбадос…» Вот мы с женой были в Музее пиратства, это под Бостоном, в бухте Провиденс, – занятно. Кстати, корсары – это официальные пираты, которые под Короной ходили. Дань правительству платили и получали возможность безнаказанно грабить иностранные суда.

– Но ты согласишься, что и плотность полиции, и неотвратимость наказания – это в Европе всегда было ярче выражено, чем в России.

– В какой период? Надо еще разобраться…

– Да всегда… Но давай мы в свой период вернемся. Вот ты уже практически закончил писать диссертацию. Шел по прямой дороге, и все было тебе ясно…

– Нет. У меня были проблемы с трудоустройством! У меня не было ленинградской прописки, я был прописан в области. И меня никто не брал на работу. Уже став кандидатом наук, я продолжал трудиться дворником. Ну, формально еще не был я кандидатом, но аспирантуру уже закончил и ожидал неминуемой защиты – моя очередь подходила.

– Ты фактически был ущемлен в правах.

– Да не был я ущемлен. Меня все устраивало! Кстати говоря, когда я после защитился и пошел работать в НИИ, мне родители перестали помогать – все, я уже закончил учебу, самостоятельный человек. И мы стали жить хуже, чем когда я работал дворником!

– А я в 86-м году все так же работал в калужской газете, но уже много печатался в больших газетах – «Собеседник», «Комсомолка», «Советская Россия». Тогда это было круто. Они были не то что сегодняшние газеты, а настоящие, качественные, высокие – типа как «Коммерсантъ» в начале 90-х.

– А чего они на тебя обратили внимание? Много же вас таких провинциальных журналистов… Ценили твое острое перо? Ты уловил дыхание перестройки?

– Когда пошла перестройка, то ЦК начал директивно требовать от центральных газет – давать материалы поострей. А где ж взять поострей? Естественно, с мест. Что-то вроде: «А ну пропечатайте отдельные недостатки!»

Люди говорят – ага, пропечатаем, а нас завтра на цугундер…

– А тебе это было до фени?

– Ну. Это ж развлечение, острые ощущения.

– А, это как сейчас – Кремль критиковать нельзя, но поскольку мы взяли курс на демократию, то критиковать кого-то надо. Ну давайте местных царьков. А кто положение на местах знает лучше, чем местные журналисты? Вот давайте возьмем самых талантливых из них, в частности, Свинаренко…

– Ну к примеру.

– Все можно критиковать, кроме президента, как бы – жена цезаря вне подозрений. А вот губернаторов отметить – милое дело. И министров. Вот поэтому сейчас все изгаляются, какие они плохие. Вон Наздратенко кто только не пнул! В этом смысле мы вперед пошли…

– Да. Раньше только дворников – таких, как ты, – критиковали, а теперь можно и министров. Безнаказанно причем! А комсомольским газетам и тогда дозволялось больше – пар в свисток, все такое… Была, конечно, логика – основы не надо трогать. У меня вот был любимый персонаж – дояр Витя Иванов.

– Это как у Лаэртского – дояр Федя Мощнорукий?

– Это было в районе, чтоб не соврать, в Мосальском, что ли. И я про него дал серию здоровенных заметок в разных газетах. Там пафос был такой. Этот Витя – шустрый такой парень и многодетный отец… Так его ноу-хау было в чем? Что он, с одной стороны, не пил, а с другой – не воровал. Обычно доярки разворовывают все – от комбикорма до молока, а этот был такой преувеличенно честный. Имеется в виду надой от голодных коров, оставшийся после воровства коровьего комбикорма. А у Вити коровы были сытые, молока получалось много, и он его еще к тому же не крал. Фантастика! Лисовский и сегодня жалуется, что доярки воруют (у него не только куры в его «Моссельпроме», но и коровы есть как попутное производство)! Молоко воруют. И Лисовский никак их не может упросить, чтоб они просто воровали, а не разбавляли оставшееся молоко водой – чтоб не видно было. Потому что такое молоко повышенной жидкости не принимают на молокозавод, его могут взять только на переработку в какой-нибудь сыр, причем за отдельную плату. И вот Лисовский призывает доярок воровать открыто, чтоб он не попадал на дополнительные бабки. «Спиздили, – говорит, – и отдыхайте спокойно, оставьте все как есть. Не делайте лишней работы!» А они не слушают. И доливают.

– Ну, тут Геннадий Андреич Зюганов мог бы дать разъяснение. Он утверждает, что народ русский очень совестлив. Он водой разбавляет от совестливости!

– И вот в итоге Витя ничего не брал – ни кормов, ни молока – и молока у него выходило до ебени матери.

– Ему коллеги темную не устраивали?

– Ну там же бабы, он как-то отбивался. Но начальство ему срезало расценки – а то если платить честно, он бы сильно много зарабатывал. Больше первого секретаря обкома! Что было бы не очень политкорректно. И была такая инструкция, что каждому по итогам года устанавливали личные расценки, – и в результате все зарабатывали примерно одинаково. Такой был идиотизм. Ну, ты это лучше меня должен знать, ты ж ученый-экономист. Так Витя пытался убедить начальников, что надо платить по справедливости. Вот стоит тонна молока столько-то – и платите за каждую тонну, и плевать, сколько всего надоено. Но, конечно, никто не мог на это пойти. Ведь тогда пришлось бы признать, что Витя Иванов – единственный честный колхозник во всей Калужской области. Или, если уж совсем глубоко копать, так он вообще мог согласно уставу колхоза отделиться от общественного хозяйства и выйти из него со своим паем, и насрать ему было б на нормы и расценки, он бы торговал своим молоком на рынке по рыночным же ценам. Короче, все неприятности Вити были оттого, что он, желая честно трудиться за справедливую плату, тем самым автоматически посягнул на устои. А ваша советская экономическая наука позволяла Витю так объё…вать, чтоб его еще и опускать. И про это я немало написал, но ничем это, понятно, не кончилось.

– Человека как объё…вали, так и будут объё…вать.

– О, слышу голос не мальчика, но кандидата экономических наук… Короче, такие заметки в редакциях охотно хавали. А ругать разрешали только обком комсомола, который не желает помочь новатору. Новшество же было в том, чтоб не воровать, – это, кстати, на кандидатскую тянет. Ну, крови нам с Витей немало попортили потом местные начальники. Кстати, Калуга – красивый милый город, я всегда это говорил, но местные начальники были такие темные, такие нудные, что все впечатление портили… А еще была такая тема. Один видный менеджер теперешней журналистики – большой демократ, разумеется, – помню, бегал по кабинету и рвал на себе волосья, негодуя, что за заметку я ему принес и что я его этим подставляю! Да как же подставляю, она ж не опубликована еще, только мы с тобой вдвоем ее и прочли. А он орет – нет, это подстава, вдруг узнают, кого он пригрел. Значит, заметку зарубили следующую. Некто – кстати, тоже кандидат экономических наук – в Туле создал так называемый рабочий клуб, там он вечерами собирал пролетариев и с ними обсуждал производственные вопросы. На него сразу наехали, исключили из партии, и он летал там как сраный веник. Я написал – ну чего пристали к человеку, пусть он занимается с пролетариями и рассказывает им что хочет, все равно они не поймут. Смешно сказать, ему вменили аморалку: развелся с женой, а потом женился. Чего он как член партии не имел права делать.

– Почему? Коммунисты что, католики?

– Да, католики. Более того – пошли они на…! Ты ко мне чего пристал? Я, что ли, Устав КПСС сочинял?

– Я тоже против разводов, но хочу понять… Они же отрицали брак!

– Ну да, Коллонтай там резвилась с матросами… Ленин – с Инессой Арманд там… И так далее.

– Коммунисты действительно были свернутые на семейной теме. Но я хочу понять причины! Ты можешь мне объяснить?