До свидания, Сима - Буркин Станислав Юльевич. Страница 18
— Я же говорю, стыдно, — подтвердил я, поймав его на изумлении.
— А что за извращение? — поинтересовался он, как-то неловко переминаясь на ногах.
— Вы такого еще не слыхали.
— Слушай, я вот тут двадцать пять лет стою и такое слыхал, что тебе и в голову прийти не может. Так что хватит, говори или оставайся навсегда грешником.
— Я покаюсь в этом только перед смертью.
— А откуда тебе известно, когда ты умрешь? Может, тебя по дороге домой трамвай переедет. И что тогда?
— Тогда унесу эту тайну с собой в могилу.
— Грехи в могилах не остаются, они за тобой в ад потянутся.
— В ад?
— А ты думал! Ты когда-нибудь слышал, чтобы извращенцы Царство Божие наследовали?
— Нет.
— Вот и я не слышал. Так что говори давай.
— Не могу.
— А еще в алтарь собрался. Алтарь это самое святое место на земле. Почти что Царство Небесное. Туда без покаяния и входить-то нельзя. Вот если скажешь и покаешься, бог тебя сейчас же полностью очистит от всей скверны, и ты снова будешь с чистой совестью.
— И в алтарь можно будет?
— Говори давай!
— Я согрешил с носком.
— Как это?
— Ну, я же не могу вам здесь это показать.
— Ну ты даешь. А почему именно с носком, а не с шапкой или утюгом?
— Вы что, с ума сошли! — шепотом возмутился я. — Как можно согрешить с утюгом? Ну, короче, я вам сказал, теперь давайте отпускайте мне грехи.
— А ты не врешь? Может, у тебя есть еще какие-нибудь более тяжкие грехи?
— Я других не помню, но тяжелее этого точно нет.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Ну смотри, если соврал или утаил чего, тогда будет еще хуже, чем до исповеди.
И тут он вылез из-под фартука, выпрямился надо мной и положил ручищи мне на голову.
— Подождите! — пискнул я.
— Ну что еще?
— Я компас в школе украл.
— Ну-у?! — изумился он. — Придется вернуть.
— Не могу. Стыдно.
— Тогда я твои грехи отпустить не могу.
— А можно я его тайно подброшу?
— Вот это можно, — повеселел священник. — Тайно взял, тайно вернул. Еще что-нибудь вспомнил?
— Нет, больше ничего.
— Тогда молись, чтобы господь простил тебя.
Отпустив мне все грехи и превратив меня снова в нормального пацана, он дал мне поцеловать крест и провел через небольшую украшенную иконой дверь, за которой мне открылось странное во всех отношениях царство.
Какая-то колдовская лаборатория. Атмосфера затаенная. Все из бронзы, меди или зеркального золота. Кругом дворцовая старина. Никто на мое появление внимания не обратил, только мальчик старше меня в черном фартуке, стоявший лицом к открытому стенному шкафу, на мгновение обернулся и бросил на меня недобрый взгляд.
— Вот это алтарь — святая святых церкви, — объявил мне священник. — Нужно относиться к этому месту со страхом и благоговением.
Меня сразу же охватили страх и благоговение. Если б я раньше знал, что здесь творится! Я думал, что здесь совсем по-другому.
По длинному странно обставленному помещению высотой с трехэтажный дом сновали с книгами священнослужители в поблескивающих длинных одеждах. Откуда-то сверху доносилось быстрое, но жалобное пение женского хора, на трех высоких украшенных парчовыми скатертями постаментах возвышались стеклянные пирамиды с серебряными куполами. За постаментами поблескивали синие лампады, установленные на ветвистых подсвечниках. Мягкое сочетание таинственных жужжаний мерно заполняло и растворялось в необычном пространстве. Пухлый священник натягивал широкий рукав рясы на решетку высокого стоявшего на полу вентилятора, отчего пышные одежды на нем надувались и трепетали, как колпак тряпичного флюгера. Розовое потное лицо батюшки выражало блаженство.
— Что, отец Илия, одухотворяетесь? — спросил его настоятель.
— Одухотворяемся, батюшка, — смиренно кивая, ответил тот.
— Иди-ка вон к Мише, — наклонился ко мне настоятель и указал на парня у стенного шкафа, — он тебе объяснит, что тут да как. — И обратился к священнику: — Пусти-ка, отец Илья, мне тоже уже требуется одухотвориться. Уф, как хорошо! Ну и жара у нас…
Мальчика в фартуке подозвал к себе настоятель, а я подошел к стенному шкафу и заглянул в его нутро. О, это была большая вделанная в стену сказочная шкатулка. Какая-то игрушечная модель ада. Ни один чердачный сундук не сравнится с этим церковным кладезем. Какие сокровища здесь только не таились. По закопченным стенкам метались багровые отблески. На крючках, поблескивая, висели драгоценные, искусно сделанные бронзовые и серебряные кадила, в одном из них, пульсируя, как оголенное сердце, теплился раскаленный светящийся уголь, объятый мраком. Его раздувал небольшой установленный в отдушине вытяжной вентилятор. Он-то и служил вместе с большим вентилятором на полу источником таинственного жужжания. Еще здесь были пачки с различными видами угля, коробки с разноцветным ладаном, множество испачканных в воске и саже приспособлений, похожих на хирургические инструменты. Мало того, под всем этим были еще выдвижные ящики, в которых наверняка скрывалось еще больше различных восхитительных мало известных за церковными стенами сокровищ.
Мальчик в фартуке, заметив мое любопытство, ревниво сдвинул брови и показал мне зажатые у него в руке щипцы.
— Здесь ничего нельзя трогать, — неприветливо сказал он. — Все это священно и требует к себе особенного духовного подхода. Даже эти щипцы священны. Если их вынести из алтаря, то могут произойти египетские беды.
— Какие это? — с ужасом спросил я.
— Самые разные, — ответил начальник шкафа. — В том числе огненные и кровосмесительные катастрофы. Знаешь, из-за чего случилась революция?
— Нет. А из-за чего?
— Из-за того, что Сталин украл в детстве из алтаря свечной огарок. Вот такой, — предъявил он мне маленькую, но до чего же опасную почерневшую свечечку. — Понюхай, чем пахнет?
— Гарью, — ответил я, внимательно прислушиваясь к ароматическим оттенкам, — и медом.
— Вот именно, — шепнул мальчик. — Если будешь вести себя хорошо и меня слушаться, то служба в алтаре будет для тебя медом, а если плохо…
— Чего вы там болтаете! — раздраженно прикрикнул на нас молодой священник, стоявший перед покрытым фиолетовой скатертью столом-монументом. — А ну, разойдитесь в разные стороны.
— Просто отец Александр сказал мне ему втолковать, — обиженно ответил мальчик священнику.
— Втолковал?
— Почти.
— Ну вот и хорошо. А теперь стойте смирно и молитесь, иначе быстро у меня все отсюда повылетаете.
Мальчик еще сильнее насупился, отвернулся в шкаф и начал что-то там шумно ковырять и перекладывать.
Я, наверное, больше часа простоял, крестясь и покачиваясь у стены, и до того задумался, что совсем отвлекся от службы. Я все думал о том, куда теперь угодит моя благоверная тетушка. Вообще она не очень проявляла себя в праведных делах. Прямо скажем, как-то чаще случалось заставать ее за совсем неправедными. Мало того, она еще и соблазняла меня. Да-да, соблазняла. Бывало, выйдет из ванной в одном полотенце вокруг туловища, зыркнет на меня через плечо и убежит на носочках, хихикая. Короче говоря, известно, куда пошла. Сейчас где-нибудь с чертями вместе хохочет над беднягами в котлах. Хотя кто знает, разное случается. Вот взять, например, случай с тем покаявшимся разбойником на кресте, ведь он, наверное, был не лучше нашей Серафимы, а в самый последний момент раскаялся и попал в Царство Небесное. Правда, Сима вслух тогда, кажется, не каялась. Но вы знаете, сколько человек может не дышать под водой? Минут десять или даже больше. Короче, у нее была еще масса времени все переосмыслить. Она, наверное, раз двадцать передумала, прежде чем у нее кислород в мозгах закончился. Так что все это большой-большой вопрос. И можно смело молиться ей. Если у кого-нибудь во время молитвы произойдет какое-нибудь чудо, то ее причислят к лику святых.
— Эй ты, новенький, уснул, что ли! — толкнул меня в плечо высокий незнакомый пономарь. — Не видишь, все идут слушать.