Комсомолец - Федин Андрей. Страница 23

Посетил душ на первом этаже. Помнил: девочки – направо, мальчики – налево (хотя откуда здесь в шестьдесят девятом девочки в мужском корпусе?). Пришел к выводу, что за двадцать лет общежитие почти не изменится, а те изменения, что все же произойдут, будут не в лучшую сторону. Это уже в двухтысячных годах здесь сделают грандиозный ремонт, оставив на прежних местах только несущие конструкции. До девяностых же годов соизволят лишь постелить на этажах линолеум да перекрасить стены. Душевых кабинок изменения не коснутся. Разве что… сливы станут чаще засоряться (я хорошо помнил, как приходилось мыться, стоя по щиколотки в грязной воде).

Отсутствие обычных пластмассовых тапочек стало для меня неприятностью: по своей прошлой студенческой жизни помнил, что принимать душ босым – не лучшая идея. Но в шестьдесят девятом, похоже, высокая вероятность подцепить всевозможные грибки никого не пугала. Студенты шлепали по душевой босыми ногами и думать не думали о грозившей им опасности. Я печально вздохнул… и тоже нехотя сбросил свои тапки со стоптанными задниками (буду надеяться, что злые грибковые болячки придут в Советский Союз не раньше начала той самой перестройки).

Чисто вымытый, но в грязной одежде я прогулялся в булочную, прикупил там большую булку пшеничного (истратил двадцать восемь копеек из своих невеликих денежных запасов). В прошлой жизни я хлеб почти не ел, пытался сохранить стройную фигуру: ближе к сорока пяти годам стал появляться пивной живот. Но пока мне было не до диет. Да и не нуждалось вечно голодное тело Александра Усика в диетах – на мне сейчас несложно было изучать строение скелета человека. Подумывал прогуляться в «Гастроном» за молоком, но не решился увеличивать траты: десять рублей до стипендии – невеликие деньги.

Мысли о поиске бутилированной воды я отбросил. Не до жиру. Да и усомнился, что найду в это время нечто подобное. Но пить сырую воду из крана все же не решился – вскипятил чайник (благо, нашел его в комнате). Подрезал из оставленной на столе пачки немного чая (первого сорта). Не постеснялся экспроприировать и несколько ложек сахара (раньше чай с сахаром не пил, но теперь не отказал своему хлипкому юному организму в получении нескольких лишних калорий). С голодухи хлеб показался необычайно вкусным. Я умял треть булки и лишь после этого ощутил относительную сытость.

Скудный набор одежды вынудил меня включить в обязательную программу на сегодня стирку: ходить в поношенной и невзрачной одежде лучше, чем еще и пахнуть при этом духами «Бомж номер пять». Тазик я в комнате не нашел, стирал прямо в раковине, мылом. При мысли о том, сколько вещей первой необходимости следовало срочно купить (и в какую сумму те обойдутся), становилось грустно. В таких обстоятельствах невольно задумаешься о воровстве. Решил, что уж вилки и ложки я из институтской столовой точно умыкну: есть руками до стипендии – не самая приятная перспектива.

И еще жалел, что не привез из колхоза капусту.

Аверин и Могильный ввалились в комнату засветло. Шумные, веселые. И от одного, и от другого несло свежим пивным ароматом. С удивлением взглянули на развешенное по комнате влажное белье, на штаны, с которых на пол продолжала капать вода (я не решился бросить в комнате для сушки без присмотра свой самый ценный предмет одежды). Я встретил парней лежа на кровати (одетый лишь в исподнее), от нечего делать листал книгу Островского.

Славка бросил посреди комнаты сумку. Пашка поставил свой раздутый от вещей рюкзак около шкафа, аккуратно положил на кровать гитару.

– Санек, давай, дуй на кухню…

Аверин замолчал – лишь сейчас заметил мой наряд.

– Пашка, беги, ставь чайник, – сказал он. – Будем ужинать. И отметим наше возвращение из колхоза. Я нашел заработанным деньгам достойное применение.

Славка с ловкостью фокусника извлек из своей сумки бутылку с узнаваемой этикеткой («Столичная»).

Пашка одобрительно крякнул.

– Живем! – сказал он.

Аверин ухмыльнулся, водрузил бутылку в центр стола и принялся доставать из сумки газетные свертки с продуктами, раскладывал их на столешнице. Шуршание газетной бумаги прозвучало райской музыкой для моего слуха. Я уловил запах жареной птицы, копченой рыбы, печеной картошки. Увидел яйца (вареные?), круглый каравай хлеба, посыпанный крупными зернами соли кусок сала, банку с солеными огурцами.

«Ну, прямо новогодний стол», – подумал я, разглядывая сооруженную Славкой Авериным композицию.

Понял: голодная смерть мне пока не грозила.

– Не-не-не! – сказал я. – Больше не буду. Мне хватит.

Накрыл свою чашку рукой.

– Э-э-э… да что тут пить-то осталось? – сказал Аверин. – Бутылка на троих – это несерьезно.

– Нет, Славка прав, – поддержал его Могильный. – Давай по последней, Сашок.

– Нет, – сказал я. – Для моего воробьиного веса ста граммов – более чем достаточно. Напьюсь – стану дебоширить. Оно вам надо? Я лучше еще одну рыбу съем. Где это ты, Славка, такую достал? Сам ловил?

– Когда? Я неделю в колхозе проторчал. Батя вчера на рыбалку ездил.

Я положил себе на тарелку очередного карася. Копченая рыба всегда была моей слабостью, хотя сам я никогда рыбалкой не увлекался: на подобные забавы попросту не оставалось времени. Рыбу я ловил лишь вынужденно – составлял компанию своим начальникам, изображал преданного соратника. Да и на тех нечастых выездах к водоемам приходилось все больше пить спиртное да рассказывать веселые истории, рыбалка была… сопутствующим занятием.

– Кстати, парни, – сказал Аверин, – я тут подумал… и решил записаться в дружинники.

Он прекратил попытки плеснуть мне в чашку водки, оставил бутылку в покое.

– Э-э-э… батя уговаривал дежурить вместе с ним в нашем районе, но ездить туда каждый вечер далековато. Я лучше здесь. Завтра в институте разведаю, что да как.

– Нет, дело-то хорошее, – сказал Пашка. – Но с чего вдруг тебя посетила такая мысль? Соскучился по армии? Не навоевался?

Он наколол кусок сала на кончик ножа, забросил его в рот.

Я вытер о газету испачканные рыбьим жиром пальцы, из чайника плеснул воды в пахнущую водкой чашку.

– При чем тут армия? – сказал Аверин. – Не слышали, что случилось около наших Комсомольских прудов? Три дня назад, когда мы в колхозе были.

– Сберкассу ограбили?

Пашка говорил с набитым ртом: «сберкасса» в его исполнении прозвучала как «бекасса».

– Какая сберкасса?! При чем здесь сберкасса? Женщину убили!

Я ел рыбу. Пашка жевал сало. Ждали продолжение рассказа.

– Неужели не слышали?

Мы с Могильным синхронно покачали головами.

– Там такая история…

Славка одним глотком опрокинул в рот содержимое чашки, закусил куском хлеба.

Пашка последовал его примеру.

– Семнадцатый детский сад около нижнего пруда знаете?

– Ну-у-у… – неопределенно протянул Могильный.

Я отрицательно мотнул головой.

– В ночь с пятницы на субботу около него женщину убили, – сказал Аверин. – Ударили несколько раз по голове молотком.

– Ого! – отреагировал на известие Пашка.

Я насторожился.

– Убили и бросили прямо на детской площадке, в павильоне, – сообщил Слава. – Ее утром дворник нашел. Хорошо, что до появления детей! Представляете, если бы дети на нее наткнулись?

– Да уж.

– Батя слышал…

Аверин не договорил, замолчал.

– Что слышал? – спросил Могильный.

– Ему знакомый по секрету сказал: эту женщину… того…

– Чего того?

– Еще и изнасиловали, – сказал Славка.

Вылил себе и Паше в чашки остатки водки.

Пол-литра «Столичной» закончились меньше чем за час.

– Но за это я поручиться не могу, – добавил староста. – Может, отцу и наврали.

Парни выпили не чокаясь.

Аверин прожевал корку хлеба. Могильный закусил салом.

– А почему решили, что ее убили именно молотком? – спросил я.

Аверин заморгал, будто убирал с глаз помеху.