Мое темное желание (ЛП) - Хантингтон Паркер С.. Страница 2

Иногда я втайне жалел, что у меня нет такого отца, как у Ромео. Он позволял ему обращаться с пистолетами и ручными гранатами. Ром даже умел управлять танком.

Вот это была находка.

Отец снял тяжелую крышку и наклонил коробку в мою сторону.

— Подарок твоей маме на юбилей.

Между атласными стенками лежал круглый нефритовый кулон, выточенный в форме льва. Красный шнур обвивался вокруг изогнутого края, ведя к уложенным бусинам, огромному узлу "пан чанг" и двойным кисточкам. (прим. Узел Пан Чанг — один из восьми символов буддизма. Он передает религиозную веру в цикл жизни без начала и конца).

Два миллиона долларов, и за что?

Мама даже не собиралась носить эту вещь.

Взрослые иногда принимают самые глупые решения. Папа называл их импульсами и говорил, что они человеческие. Может, я и не был человеком, потому что ничто не приводило меня в восторг. Я всегда все обдумывал и ничего не жаждал.

Даже сладостей.

Я опустился на свое место.

— Это похоже на плесень на сыре, растущую в посуде из-под консервов в шкафчике Оливера.

У моего второго лучшего друга была гигиена дикого кабана. Хотя это было бы несправедливо по отношению к кабану, потому что у последнего не было возможности ежедневно принимать душ.

— Shǎ háizi. — Глупый ребенок. Отец потрепал меня по затылку и усмехнулся. — Когда-нибудь ты научишься ценить прекрасное.

Дождь усилился, стуча по окнам, словно просясь внутрь. Красные и желтые огни сверкали сквозь искаженное стекло.

Гудки становились все громче.

Почти приехали.

— Ты уверен, что маме понравится? — Я потер нос рукавом рубашки. — Он похож на тот, который Селеста Айи подарила ей много лет назад.

Почти уверен, что тетя купила его в сувенирном магазине в аэропорту, когда уезжала из Шанхая.

— Ей понравится. — Папин палец завис над кулоном, двигаясь по краям, но не касаясь его. — Жаль, что мне пришлось лететь в Сиань в январе. Когда я узнал, что на аукцион в Вашингтоне добавили еще один кулон, его уже кто-то купил.

— Еще один? — На этот раз я нарисовал на стекле осьминога, лишь наполовину обратив внимание на проползающий мимо бурный Потомак. Еще несколько миль, и мы свернем на «Дорогу Темного Принца». — Разве это не снижает стоимость?

— Иногда. Но в данном случае подвески были сделаны как комплект "его-ее". Они принадлежали влюбленным во времена династии Сан.

Я оживился.

Наконец-то мы перешли к самому интересному.

— Что с ними случилось? Их обезглавили?

— Зак.

— О, точно. — Я огрызнулся, а затем провел пальцем по горлу. — В те времена они умирали от тысячи порезов. У них, наверное, были вырваны руки.

Отец помассировал виски, глядя на меня с легкой улыбкой.

— Ты закончил?

— Нет. Как ты думаешь, когда они отрезали людям носы без анестезии, они умирали сразу или истекали кровью?

Пробка рассосалась, и машина набрала скорость.

Наконец.

— Закари Сан, удивительно, что ты мой ребенок…

Раздался ревущий гудок, заглушивший его голос. Дождь. Весь мир.

Отец прервался, широко раскрыв глаза.

Машина резко вильнула в сторону, словно пытаясь избежать столкновения. Отец отшвырнул коробку и бросился на меня, обхватив руками мой торс и больно сжав.

Он прижал меня к сиденью. Ослепительная вспышка фар ослепила его лицо.

Бентли опрокинулся на бок, перевернувшись на крышу. Мы приземлились вверх тормашками.

Он все еще был на мне.

Все еще прикрывая меня.

Все произошло быстро.

Громкий, пронзительный звон.

Затем боль.

Полная, абсолютная боль.

Везде и нигде одновременно.

Я одновременно оцепенел и мучился.

Я быстро моргал, как будто это могло помочь мне увидеть или даже услышать.

— Ты в порядке, Закари. Ты в порядке. — Он произнес эти слова губами, его лицо было менее чем в дюйме от моего.

Все его тело дрожало.

Его глаза опустились между нами, и он закрыл их, сделав рваный вдох.

— Wo cao. (пер. Черт)

Мои глаза вспыхнули.

Он ругался.

Папа никогда не ругался.

На мою правую ногу упало что-то липкое и темное, исходящее от отца. Я стряхнул его.

Кровь.

Это была кровь.

Папина кровь.

А потом я увидел это.

Ландшафтные грабли пронзили его нутро. Он влетел в дверь.

Зазубренный край вонзился мне в живот, задев его. Я втянул живот, пытаясь одновременно дышать.

Я быстро моргнул, надеясь, что этот кошмар исчезнет. Отец появился в поле зрения, все его лицо было в крови, осколки стекла впивались в кожу, как шипы ежа.

Кровь была повсюду. Кровь стекала по его виску от шрама на лбу до подбородка. Его кровь — теплая, металлическая, вонючая, липкая — впиталась в мою одежду, кожу, волосы.

Я хотел снять его.

Я хотел кричать.

Его губы снова зашевелились, но на этот раз я не смог ничего разобрать из-за звона в ушах.

Я не слышу тебя, — пробормотал я. Скажи это еще раз.

Я попытался пошевелиться, дотронуться до его лба, остановить кровотечение, но он был слишком тяжелым, и мне пришлось втянуть живот, чтобы грабли не разрезали меня.

Красный мешочек.

Я потянулся к нему, вытянув руку так далеко, как только мог. Грабли проделали крошечную дырочку в моей коже, но я успел схватить мешок и перевернул его вверх дном.

Нож.

Я обхватил его рукоятку и попытался отрезать ремень безопасности. Он рвался в стороны, но без толку.

Я все еще не мог пошевелиться.

Генри, — попытался я выкрикнуть имя нашего водителя.

Никакого ответа.

Оглянувшись через правое плечо, я обнаружил, что лоб Генри прижат к сдувшейся подушке безопасности, создавая постоянный пронзительный звон клаксона.

Я знал, что он мертв, даже не видя крови. Он был похож на безжизненную марионетку, его зрачки были черными и плоскими.

Губы отца снова зашевелились. Его глаза умоляли меня слушать. Я хотел, очень хотел, но услышал только гудок.

Слеза упала с папиной щеки на мою.

Из моего горла вырвалось шипение, словно капля обожгла меня в том месте, где она упала.

Папа никогда не плакал.

Его губы двигались медленнее, а его тело все еще прикрывало мое. Защищая меня от всего, что происходит или уже произошло.

Клетка из гнутой стали сковала нас. Я не смог бы выбраться из-под него, даже если бы попытался.

Я успел сжать кулак и вцепиться в его рубашку, прежде чем он рухнул на меня. Мои руки дрожали под его весом, а вторая все еще обхватывала рукоятку ножа.

Глаза отца оставались открытыми, но я знал, что он больше не жив. Его душа уже улетела. И я, наконец, понял, что он имел в виду, когда говорил, что души бесценны.

Чувства возвращались одно за другим, просачиваясь, как дождь.

Сначала слух.

— Там есть кто-нибудь еще?

— Ребенок.

— Живой?

— Черт… Сомневаюсь. Этот грузовик на полной скорости врезался прямо в них. У них не было шансов.

И тут у меня заныла кожа.

Отец был холодным.

Очень холодным.

Слишком холодным.

Я знал, что это значит.

Кусочек его плоти оттаял от лица и упал мне на грудь. Если он и был горячим, то я этого не чувствовал.

Я весь дрожал, зажмурив глаза, борясь с желчью, поднимающейся к горлу, мой желудок все еще был крепко стиснут.

Слезь с меня.

Я не хочу чувствовать твою смерть.

Я не хочу чувствовать, и точка.

Наконец-то я смог говорить.

— Жив, — прохрипел я, слыша, как люди стонут, рычат, кричат, пытаясь перевернуть машину в вертикальное положение. — Я жив.

Но я не чувствовал себя таковым.

— Держись, приятель, — раздался голос. — Мы достанем тебя. Это займет некоторое время, хорошо?

— Хорошо.

Не хорошо.

Не было ничего хорошего.

Я зажал рот, слушая их разговор.

— Подожди. Разве это не…?

— Да. Бо Сан. Бо Сан. — Тишина. — Иисус, блядь, Христос.

— Он…?

— Им придется вытащить его, прежде чем они смогут добраться до ребенка. Он налетел на грабли через расплавленный металл.