Не гламур. Страсти по Маргарите - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 27

Между тем Саня, закончив переварить ранее услышанную информацию, удивленно спросил:

– Я чего-то не вкурил – чего они сейчас тут про изнасилование говорили?

– Вы, видно, давно не перечитывали уголовный кодекс, – сказала я. – За изнасилование по предварительному сговору и с отягчающими обстоятельствами полагается срок до десяти лет.

– А собственно, о каком изнасиловании идет речь? – поинтересовался Марат. – Разве вы не сами согласилась поехать с нами? Или не по предварительному сговору вы планировали совершить на меня разбойное нападение? Нет, красавицы, любите кататься – любите и саночки возить. Так, Саня?

– Точно, – довольно заржал охранник. – Слышь, шеф, а девчонки вроде ничего, особенно вот эта, с косой, – он протянул руку и ухватил Катю за подбородок.

Марат наконец обернулся и смерил нас оценивающим взглядом.

– Да, коса неплохая. У меня жена давно хочет такую – жаль цвет волос неподходящий. Впрочем… При желании, наверное, можно и перекрасить.

– Только попробуй, – Катя попыталась сказать это как можно более грозно, однако голос у нее предательски дрогнул, и я поняла, что она очень испугалась. Тогда я решила принять удар на себя и самым невинным тоном спросила у Марата:

– А у вас что, жена совсем лысая, да?

Марата проняло. Он снова обернулся и посмотрел на меня такими глазами, что я чуть… Короче, я чуть не описалась.

– Значит так, ты, которая несовершеннолетняя. Сейчас для тебя пошли десять минут рекламной паузы. Если в течение этого времени ты вякнешь хоть одно слово, я обещаю устроить самые настоящие отягчающие обстоятельства – прямо здесь, в джипе, отпашешь по первое число. Поняла?

Подобная перспектива, естественно, не могла вызвать у меня положительных эмоций, поэтому я сочла за благо замолчать. Да и что тут возразишь: по сути Марат был прав. Но от этого было еще хуже. Нелепость ситуации заключалась в том, что он чем-то неуловимо напоминал Андрея, и это обстоятельство меня странным образом тревожило. Если закрыть глаза, то вполне можно представить себе не навороченный джип, а обшарпанную «пятерку», в которой мы столько раз были вместе, и тот самый последний осенний день…

Это был вообще на редкость знаменательный день. После бесконечной вереницы тестов на беременность – пять коробочек по три полоски! – сделанных за неделю до этого, длинных мысленных диалогов с Андреем (они все кончались хорошо, разумеется), я все-таки позвонила. Точнее, скинула СМС, текст которой был многократно обсужден и отредактирован с подружкой. Господи, как я тряслась! Андрей все думал, что мне холодно, и включал печку сильнее.

– Андрей, да выключи ты ее, дышать уже нечем! И хватит менять диски, пусть хоть что-нибудь доиграет до конца.

– Послушай, мне сегодня еще в сто мест нужно успеть, да и ты не в духе, давай до метро тебя подкину, а?

Поговорили. Нет, еще одной такой недели мне не потянуть. Раз. Два… три.

– Не обошлось. И я не хочу ничего делать. Я… я не знаю, что еще сказать.

– Что тут говорить… Конечно, я виноват. Дурак старый. Черт, где мои сигареты? Вечно покупаю три пачки на работу, а Потапов их курит! В последний раз из операционной выходим, а он… я тебе рассказывал?

– Андрей.

– Я слышал. Но ты знаешь моё мнение.

– А мое?

– Твое тоже.

Сколько мы еще сидели молча в этой машине? Да недолго, наверное. Все было сказано, и по-прежнему оставалось два выхода. Нет, три. Ещё нужно было выйти из машины и доехать до дома.

Когда я шла от метро, начался дождь – естественно, жутко холодный и проливной. Зонта у меня не было, и я шла на автопилоте, как гуманоид – натянув ворот свитера на голову. Ненавижу. Видеть не могу. Больше никогда и ни за что. Я знала, что дома меня ждет мать, которая, узнав обо всем, будет кричать, что я – предательница, точно такая же, как мой отец, и что она воспитывала меня не для того, чтобы нянчить незаконнорожденных. Ольга! Остановись и подумай. О чем, мама? Мой самый дорогой и самый непонятный человек – о чем? Я люблю тебя и устала это доказывать. Я беременна от человека, которого ты никогда не примешь, – у него жена, дети. И мой сын. Твой будущий внук. Прости меня, мама.

За следующие несколько дней я просто распухла от слез. Чего мы только с матерью друг другу не наговорили. Самым ужасным было то, что она считала себя виноватой – моя мама, абсолютный авторитет и безгрешная в моих глазах личность. Не сумев простить предательство отца, она и предположить не могла, что ее дочь сможет полюбить «подобную безнравственную скотину».

– Это тот самый угрюмый мужик с бандитской внешностью, с которым я тебя встретила у метро?

Момент явно не располагал к отстаиванию внешней привлекательности Андрея, но я робко пропищала:

– Она не бандитская, и он совсем не угрюмый, просто озабочен…

– Вот именно – озабочен! Только одним!

– Я не это имела в виду, мама!!

– Молчи лучше, не доводи до греха. Отвернулась. Плачет. Лучше бы убила. Опустошение полное. В конце концов, после всех разговоров с приведением жизненных и литературных примеров, мы остановились на том, что нас теперь трое. И с этим надо как-то жить. Мама носилась по городу, скупая детское приданое (непременно голубого цвета, ведь будет мальчик!). В нашем доме появлялись смешные улыбающиеся подушки с ушами, пеленки и костюмчики, какие-то немыслимые соски на цепочке (чтобы, не дай бог, ребёнок не подбирал с пола!). А я успокаивалась, заставляла себя не вспоминать эти два года с Андреем. Конечно, он иногда звонил, пару раз мы даже увиделись. В последнюю встречу у него явно не оставалось сомнений на тот счет, какой вариант решения я выбрала.

– Думаешь, мне наплевать?

– Думаю, тебе даже труднее, чем мне. А если б знала, что тебе будет наплевать, я никогда бы не стала рожать этого ребенка. В моих глазах ты был бы недостоин размножения.

– Издеваешься?

– Пытаюсь шутить. Прекращай рефлексировать. Я хочу этого. И я справлюсь. Мне не нужна твоя помощь не потому, что я не люблю и не хочу знать тебя.

– А потому что любишь и знаешь слишком хорошо…

– Ты всегда был сообразительным.

Я действительно хорошо его знала. Можно было мириться с редкими свиданиями, его бесконечными делами, чужими квартирами, пока я была сама по себе. Но ребенку нужен отец – целиком. Или никак. Он не знал моих сроков, не таскался со мной по женским консультациям, не ждал дома – «…теперь вы у меня будете есть только самое вкусное и полезное!», не звонил сто раз в день справляться о здоровье. И это было единственно верным и лучшим, что он мог для меня сделать тогда. Исчезнуть.

Егор родился в самом конце апреля, презрев все врачебные предписания. Уже в роддоме, куда я и мать бесконечно долго ехали на трамвае, выяснилось, что мы забыли самую необходимую в данной ситуации вещь – страховой полис. Потом я узнала что «рожать детей и делать их – разные вещи», что я «несознательная» и прочая, и прочая. Последовавший за этим процесс, неоднократно изученный мною в медучилище, по эмоциональной окраске все-таки уступал тому разговору с мамой осенью. Всех встречали из роддома мужья, а меня – мама. Опоздавшая (как всегда!), в знакомом с детства плаще, с аптечной резинкой в волосах, – она взяла аккуратно свернутого в кулечек Егорку и навсегда стала не моей мамой, а его бабушкой…

От этих воспоминаний меня отвлек запищавший в сумке мобильник. Охранник продемонстрировал хорошую реакцию: сумка тут же оказалась в его цепких лапах. Достав мой отчаянно верещавший простенький «Сименс», он насмешливо сказал: – Ответить, что ли? Сказать, чтобы больше не беспокоили, что обладательница этого чуда мобильной связи пока не может им воспользоваться?

Скорее всего это звонила мама. Наверное, у Горки опять поднялась температура. Представив себе, что этот громила ответит на звонок и ляпнет ей что-нибудь из своего репертуара, я почувствовала, как у меня все похолодело внутри. К счастью, телефон перестал звонить, и, отключив его, охранник брезгливо закинул аппарат на переднее сиденье.