Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Архангельский Александр Николаевич. Страница 16

И, пред властителем колена преклоня,

«Помилуй, государь, – сказала. – За меня

Не осуждай его. Он (сколько мне известно,

И как я думаю) жил праведно и честно,

Покамест на меня очей не устремил.

Прости же ты его!»

И Дук его простил.

Но место, которое герой занимает в сюжете, и его удельный вес в организации смысла – не одно и то же; образ Дука сомасштабен образу Анджело. Прежде всего, именно благодаря Дуку шекспировский сюжет незаметно приобретает русские черты. Описывая город, в котором правит Дук, Пушкин сознательно использует узнаваемые риторические формулы эпохи Александра I: «друг мира, истины, художеств и наук» и др. Более того, он со смехом приводит раскавыченную цитату из своего собственного письма к декабристу К.Ф. Рылееву от 25 января 1825 года («что грудь кормилицы ребенок уж кусал» – «не совсем соглашаюсь с строгим твоим приговором о Жуковском. Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?»). Причем эта формула сразу вышла за пределы «домашнего» словоупотребления пушкинского литературного круга; она была повторена П.А. Вяземским в одной из статей, опубликованных в «Московском телеграфе». В рассказе о правлении Дука и передаче власти в руки Анджело пародийно воспроизведены формулы «жизнеописания» русского провинциала Ивана Петровича Белкина, вымышленного автора «Повестей Белкина» (1830). Белкин тоже был большим охотником до романов, тоже ослабил строгий порядок, перепоручив дела старой ключнице, которой крестьяне – как подданные Дука – «вовсе не боялись». Наконец, Белкин согласился передать бразды правления строгому другу, предложившему «восстановить прежний, им упущенный порядок»; друг, подобно Анджело, довел дело до «суда» над вороватым старостой, но Белкин, подобно Дуку, не допустил сурового приговора (ибо, потеряв интерес к «следствию», заснул).

Наконец, неожиданный «уход» Дука – опять же не грубо – накладывается на многочисленные слухи 1825–1826 годов. о тайном «уходе» Александра I из Таганрога, которые спустя годы и годы преобразуются в легенду о старце Федоре Кузьмиче, в котором многие деятели послепушкинского поколения будут видеть черты Александра Павловича. Это проявляет в образе Дука русские фольклорные черты, связывает его с мифом об исчезающем и возвращающемся царе. А главное, именно благодаря Дуку в стихотворной повести Пушкина начинают звучать евангельские мотивы. (Напомним, кстати, что название шекспировской трагедии «Мера за меру» – это прямой парафраз Евангелия, Мф. 7: 1–2).

После того как Дук выносит Анджело справедливый приговор («Да гибнет судия – торгаш и обольститель»), бедная жена наместника падает перед старым правителем на колени; за нею на колени опускается девица Изабела (причем именно «как ангел») – они молят о прощении. И тут-то автор выводит итоговое полустишие повести: «И Дук его простил». А значит, он и впрямь поступает «как бог»! И делает это не в обход закона (как поступал Анджело, который узурпировал божественное право беспрекословного правосудия), но в обход беззакония. Ведь с формальной точки зрения Анджело так и не успел совершить никакого преступления: не прелюбодействовал (Дук отправил в его объятия законную жену); не отменил объявленное судебное решение в расплату за любовную связь (за него это сделал Дук). И тут читатель до конца понимает, что же значили слова Изабелы, произнесенные ею в разговоре с Анджело: милосердие возвышает «земных властителей» до высоты Бога.

Эта мысль была необычайно дорога Пушкину в 1830-е годы; образ Дука косвенно соотносился с образами мужественно-сердечных властителей Наполеона и Николая I в пушкинском стихотворении «Герой» (1830), Петра I, милующего своих врагов, в стихотворении «Пир Петра Первого» (1835), Екатерины II в финальной сцене повести «Капитанская дочка» (1836). То есть Дук встраивался в череду образов идеальных правителей, сумевших соединить верность государственному долгу с верностью евангельской милости. Другое дело, что образ Дука, как все в этой поэме, подан с едва уловимой насмешкой.

Завершив повесть «Анджело», Пушкин тут же принялся за работу над «петербургской повестью» «Медный Всадник», где идиллическая фигура Дука вдруг отбросит две взаимоисключающие тени – вяло-безжизненную тень «печального» Александра I («С Божией стихией / Царям не совладеть») и страшную тень бесчеловечного Всадника.

Что почитать

Лотман Ю.М. Идейная структура поэмы «Анджело» // Лотман Ю.М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 2. (Перепечатано в изд.: Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя: Статьи и заметки. 1960–1990. «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 1995).

URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket= PZcXsTe_3HI%3d&tabid=10396.

Что посмотреть

Артист Сергей Шакуров читает поэму «Анджело».

URL: http://tvkultura.ru/brand/show/brand_id/31722.

Арап Петра Великого (роман, 1827; опубл. – 1829, 1830; название дано редакторами посмертной публикации, 1837)

Ибрагим – главный герой незавершенного романа об африканском крестнике Петра I; роман стал первым пушкинским опытом в большой прозаической форме. Его сюжетная канва связана с семейным преданием, родовой памятью Пушкиных; арап Ибрагим «списан» с пушкинского прадеда, Ганнибала, обласканного Петром. Подобно Ганнибалу, Ибрагим – сын африканского князька, плененный турками и выкупленный русским посланником в Константинополе. Он переправлен русскому самодержцу в «подарок», крещен, приближен к государю, после участия в испанской войне и тяжелого ранения послан в «чужие края» для получения образования. (Ганнибал учился в артиллерийской школе в Лафере; Ибрагим – выпускник парижского военного училища, капитан артиллерии.) А по возвращении – породнен со старинной русской аристократией, введен в круг родовитой знати. Так Пушкин вновь, после первого своего произведения на историческом материале, драмы «Борис Годунов» (где выведен Григорий Пушкин), использует прием «семейного параллелизма», изображая великую историю «домашним образом». Романная форма дает ему новые возможности для изображения исторических персонажей; отсутствие тома, посвященного Петру I в карамзинской «Истории государства Российского» (Карамзин довел свой труд лишь до конца Смуты), развязывает руки, позволяет начать с чистого листа; недаром проницательная С.Н. Карамзина видела в Ибрагиме автопортрет с самого Пушкина.

Автор проводит героя через три абсолютно разных мира, три среза исторической реальности начала XVIII века. С одной стороны, развращенный, утонченный, угасающий Париж, центр старой Европы. С другой – рождающийся, молодой, диковатый, но мощный и творческий Петербург, центр пробуждающейся империи. С третьей – патриархальный, твердокаменный, неподвижный мир старой русский знати, в среде которой продолжает жить своей тайной жизнью допетровская Русь.

Читатель встречает Ибрагима в Париже, в кругу герцога Орлеанского; арапу 27 лет, он завершил обучение европейским наукам; Петр зовет любимца домой, но lе Négre du czar не спешит, ибо влюблен в графиню Леонору D., роман с которой приводит к «следствиям неосторожной любви». Черного младенца успевают сразу после родов подменить белым; любовная связь продолжается, как вдруг герцог Орлеанский показывает арапу письмо, в котором Петр (догадавшийся об истинной причине неспешности любимца) предоставляет Ибрагиму полную волю распорядиться своей судьбой. Отзывчивый крестник Петра сражен царским благородством; так и не решившись объявить графине о своем отъезде, он отбывает в молодую Россию.

В России он изумлен новизной обстановки; только что ему казалось, что ничего не может быть слаще любви, и вот, завороженный могуществом Петра и грандиозностью затеянного им дела, назначенный капитан-лейтенантом бомбардирской роты Преображенского полка, он уже уверен, что может быть «сподвижником великого человека», следовать за его мыслями. В свою очередь, Петр, понимающий, что старая Русь не скоро переменится, и озабоченный будущностью чернокожего крестника, сватает Ибрагима за дочь коренного русского барина, не терпящего «немецкого духу», Гаврилы Афанасьевича Ржевского.