Ошибка комиссара (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 53

Что-то мне собственная фантазия сильно не понравилась. Поживём — увидим. А пока ближе к телу, то есть, к делу.

— Слушай, Роберт, — начал я, — мне твоим делом заниматься не придётся. В этом смысле ты мне совершенно не интересен, и пришёл я сегодня к тебе совершенно с другими делами. А начну я вот с чего. Сидишь ты теперь здесь и ломаешь голову, как же это всё произошло именно с тобой? Ведь так всё хорошо просчитал. И всё бы получилось и выглядело бы не более, чем детская шалость. Письма там из газетных буковок и всё такое, чистый Конан Дойль, и вдруг — тюрьма. Да как же так?

«Роберт», до настоящего момента сидевший с глазами в пол, чтобы скрыть слёзы что ли, впервые с интересом посмотрел на меня. А я продолжил:

— И у меня есть вопросы, на которые я хочу получить ответ. Сразу скажу: на твоё пребывание здесь этот разговор не повлияет никак. А вот на то, как ты будешь сидеть: ломать голову над происшедшим до посинения или, благодаря мне, сможешь разобраться, что к чему — повлияет. Посему предлагаю: расскажи мне всю эту свою историю от начала до конца. Я её даже записывать не буду, это не допрос. Со своей стороны, обещаю кое-что рассказать тебе, чтобы ты не терялся в догадках. Это ведь изматывает бессонными ночами, не так ли? Для начала скажу: клад всё-таки был, и нашли мы его благодаря тебе.

«Роберт» встрепенулся на своём стуле, видимо собираясь привстать и убить меня, не взирая на последствия. Однако, потом передумал и остался сидеть. Стало его жалко. Я вытащил из кармана несколько фотографий и небрежно бросил на стол перед ним:

— Полюбуйся!

Это были мои фотографии с нашей поисковой операции: место обнаружения, вскрытый сундук, полуистлевшие бумажки, ребята-поисковики и Аэлита рядом. Пришлось попросить криминалистов быстренько отпечатать нужные фото.

Арестант перебирал карточки и даже, кажется, не особо их рассматривал. Но на мою реплику о том, что в сундучке больше ничего не было, ни золота, ни брильянтов, странно исказился лицом — вот-вот истерически расхохочется. Но нет, удержался. Сказал только:

— Липа!

Ну вот! Не хватало ещё тратить энергию на то, чтобы убеждать этого дурака. Но пришлось, правда, недолго.

— Ты, несчастный, разуй глаза! — начал я. — Аэлиту видишь? Ты её всё-таки немного знаешь, хоть и неправильно просчитал. Можешь себе представить, чтобы она участвовала в какой-нибудь инсценировке?

«Роберт» посидел немного в раздумьях, потом глухо произнёс:

— Ладно. Спрашивайте.

— А ты давай с самого начала, откуда про клад узнал, про икону и так далее помаленьку.

— В семьдесят пятом году дед объявился, — глухо сказал Роберт. — Ну, как объявился? Нагрянул к нам в коммуналку, где мы жили в Ленинграде: отец, мать да я. И как нашёл нас, до сих пор не знаю. Вечером звонок в дверь. А мы с отцом вдвоём дома были, мать в ночную смену на работе. Открываю дверь — на площадке старик стоит дремучий. Именно таким он мне тогда показался. Мне, говорит, Леонов Николай Петрович нужен. Дома ли? Дома, говорю, проходите. И веду его в нашу комнатёнку. Старик заходит, осматривается и так говорит моему родителю:

— Ну, здравствуй сынок! Я как есть твой отец Сапожников Пётр Степанович. Не ждал небось?

А у меня будто отключение мозга случилось: почему отец, почему Сапожников? Я всю жизнь считал, что мой дед по отцу, Леонов Пётр Степанович, пропал без вести на войне. И батя стоит, как лом проглотил, ничего сказать не может. Потом собирается с духом и говорит тускло так:

— Здравствуй, папа.

Но не подходит и руки не подаёт.

В этом месте «Роберт» посмотрел на меня, как бы спрашивая — продолжать?

Я утвердительно кивнул головой. Тогда он робко попросил:

— Покурить бы.

Я достал из кармана пачку «Пальмы» — забирай. Дарю. Какой сыщик ходит в СИЗО без табачка, даже если сам не курит? «Роберт» прикурил сигарету, жадно затянулся и продолжил:

— Пока я соображал, что к чему, отец меня быстро спровадил из дома, дескать, им поговорить есть о чём без свидетелей. Ну что, вижу дело серьёзное. Не будешь ведь кочевряжиться — никуда не пойду. Ушёл, мотался где-то по улицам, и никак в толк взять не получалось, что это за фокус такой.

А когда пришёл домой, они в комнате за столом сидели. На столе бутылка водки, стаканы гранёные, отец из таких и не пил никогда, закуска какая-то. Старик хотел было за стол меня позвать, а отец ему — нет, пусть за свой шкаф забирается и дрыхнет. У нас комната длинная, как пенал. Стол у окна стоит, а мой закуток в другом конце шкафом отгорожен. Опять решил, что мешать не буду, прилёг. Ушки навострил, может что интересное услышу, но они только бу-бу-бу, ничего не понять. Я вроде как и задремал даже. А они, видно, хорошенько добавили, потому что бдительность потеряли, заговорили громче и меня разбудили. И слышу я как старик говорит:

— Икону ту Николая Угодника я, получается, по ошибке в мешок командиру своему, Льву Епанчину сунул, дело прошлое. Во-от. Сам Епанчин и подтвердил это, когда мы случайно встретились однажды. Теперь-то его в живых давно нету, с войны ещё. Офицерик, что казной восставших заведовал, тоже никому ничего не скажет давно уже. Да-а, давно, с того самого времени. Так что тебе и карты в руки.

Отец спрашивает:

— А что же ты сам-то? Ты ведь и без всякой схемы место найдёшь, раз сам закапывал сундучок-то.

Дед ему отвечает:

— Стар я уже для таких приключений. Да и не надо мне ничего. До тридцать четвёртого года как-то не до того всё было. Жизнь всё чем-то другим заставляла заниматься. А потом двадцать два годика от звонка до звонка на Колыме… Там тоже как-то о сокровищах не думалось — живу бы остаться.

«Роберт» потянулся за очередной сигаретой. Его теперь и уговаривать не надо было — все шлюзы распахнулись настежь (интересно, умеют шлюзы распахиваться настежь или нет?). Так случается в жизни, что самые сокровенные истории открываются порой не сугубо доверенным людям, а сотрудникам милиции или врачам, или попутчикам в поезде. И вовсе не в силу их психологических талантов, а потому, что больше некому, и в себе держать стало невмочь.

Я отодвинул пачку сигарет на другой конец стола. Если и дальше дело так пойдёт, я до финала рассказа вполне запросто могу не дожить. «Роберт» понял меня без слов и продолжил свой рассказ.

— Много всякого я в ту ночь наслушался, пока не уснул. Старик всё сетовал, почему отец его не искал, не писал, почему фамилия другая? А отец ему — а ты знаешь, каково жить сыном врага народа? Всё шикали друг на друга, потише мол, а то Лёшка проснется, только всё без толку. Так вот и разговаривали да стаканами звенели, пока видно сами за столом не уснули, да и я вырубился.

Утром проснулся — в комнате никого. Мать ещё с работы не пришла, отца со стариком — нету. Следы ночных злоупотреблений со стола убраны кое-как.

Вечером после работы, когда с отцом вдвоём остались, матери опять в ночную надо было, я пристал к нему, как говорят, с ножом к горлу: давай, выкладывай, что это за приключение?

И вот что оказалось. Действительно, это мой дед. И действительно его фамилия Сапожников, и отец был Сапожников поначалу, пока некоторые события не случились.

Дед в тридцатые годы в ОГПУ, а потом в НКВД Ленинградской области служил. Его в декабре тридцать четвертого арестовали, после того, как Кирова убили. И больше о нём — ни слуху, ни духу. Жив ли, нет ли — неизвестно. Только оказалось, что он всё-таки жив остался. Отсидел сколько-то там, потом вышел, а потом снова сел. Дело там у него какое-то туманное, сложное. В общем, в пятьдесят шестом году совсем вышел, а к тому времени он уже в Магадане на вольном поселении был и в Ленинград решил не возвращаться. А какой смысл возвращаться? У него работа была на золотых приисках неплохая, семья новая. Да и побаивался в Ленинград ехать. Вдруг снова посадят? Но как состарился, решил-таки сына поискать.

В этом месте своего рассказа «Роберт» криво усмехнулся:

— Поискать сына ему, видите ли, захотелось! Я тут отца «на пушку» взял — говорю, слышал весь ваш ночной пьяный разговор. Давай выкладывай всё про клад и схему показывай, которую вы ночью рисовали да обсуждали. Батя сначала отнекивался, но потом сдался. Я, говорит, тебе расскажу, раз уж ты что-то там слышал ночью, чтобы дальше не мучился всякими дурными мыслями. И рассказал.