Панцирь (СИ) - Гардеев Андрей. Страница 15

Кентавр щедро делился эмоциями, никак не пытаясь их скрыть.

Может и не было такой возможности, может отвык от общения, а может просто не видел в этом смысла. С другой стороны, в этом была холодная истина, зачем церемониться с теми, кого ты так уверенно разбил? Зачем дискутировать с жуками?

Нервно смеюсь, повиснув в воздухе.

“Тринадцать дней похода, я вас оберегал, а вы решили забрать мое”.

Интонация сочилась злобой и обидой. Теперь не смеюсь.

Поэтому мы никого не встретили?

Но в чем смысл?

Моды отрезали нарастающий лавиной эмоционал. При этом, заглянув за заслонку защиты, я мог понять оттенки того, что приняли на себя субличности: парализующий шок, волну страха и боль, окутавшую все тело сложной сетью.

В нос бил запах жаренного мяса и паленого пластика; похоже, это от меня самого: от моей плоти, от лица.

О, Мать.

Кентавр разрядил пустышки в снег. Упав, они испустили желтоватый мерзостный дым. Зарядил по хтону в мясные пазы на боках, до громких щелчков; пазы тут же закрыли нити плоти, после собравшиеся в пластины рубинового цвета.

Резервы перезаряжает шанкарское отродье.

Единственное чувство не задавленное и свободно гуляющее во мне сейчас — любопытство:

— Что ты такое?

“Я то, что местные называют амтан. Странник сказал вас не трогать, присмотреть. В память о былых владыках я послушался, может и зря. И должен предупредить я сжег один из твоих модов, безумец”.

Построенная в голове речь чужака облачена, к моему удивлению, в тяжеловесную скуку.

— Зачем?

“Случайность. ты сам хотел игры в воинов; достаточно повреждений чтобы сочли за вожака, не перечили и не воровали?”

Теперь его слова — это иглы из сплава иронии и угрозы.

— Узоры хата не считаются. Знаешь же, — гнусаво произнес Звездочет.

"Сила считается.

Забудь об узорах, теперь ваша иерархия — пустырь смыслов.

Когда-то вы были пастухами, теперь — добыча".

И опять скука.

— Мы были пастухами, да, — промолвил я, ведомый любопытством. — А кем ты был, когда звался хатом?

“Каменщиком. Потом опцион-оператором купели. Но всегда я был прежде всего каменщиком”

— Ты забыл Справедливость и ешь людскую плоть, мерзкий четырехногий колдун. Какой из тебя, к хади блудливому, каменщик? — без эмоций в голосе спросил Звездочет. — А уж оператор и вовсе, как из червя жонглер.

Моды трудятся на благо Справедливости не у меня одного.

"Суть каменщика мой шаблон. Суть есть суть. И чем мне здесь питаться, личинка-праведник? Плоть есть плоть, энергия остается энергией. В пустошах зимой нет для меня другой еды".

— А как же Справедливость? — вяло поинтересовался.

"Справедливость сдохла, прежняя версия сгорела, обнулилась вместе с вами, Королем и Матерью. Меня кустарно модернизировали в это, я же локально правлю концепт справедливости под себя, чего и тебе советую".

Во мне пустота.

— Много на себя берешь, хат, — прошипел, пытаясь изобразить злобу.

В первый раз его лицо изменилось, выразило эмоцию, страшно исказилось, он сплюнул:

"Ну так накажи меня эмбрион воина. Жалкий и слабый. Грязный как мое дерьмо. Смотреть тошно, перемазанная гниль. Отринутый. Слабак. Раб".

Каждое слово подобно удару топора, но они не способны задеть пустоту:

— Ну тогда не смотри. Отвернись если легче будет, — я внезапно для самого себя засмеялся.

"Последнее слово должно остаться за благородным дхалом-защитником, да? Даже если он жалкий, расколотый судьбой и хатом неудачник".

— Да, — вполне искренне улыбнулся.

Он покачал головой.

"Перья сейчас взорвутся, побереги ресурс, твой холод — беспечная трата. Я могу понять желание в нем спрятаться, спрятать боль поражения и слабости, когда-то и моя благость выполняла функцию. Но не теперь".

Весь конструкт фраз обволакивало вязкое чувство жалости. И непонятно по отношению к чему: к нам, к себе или к своим поломанным модам?

Сплюнул кровь.

— Что же с тобой сделали, хат?

"Меня сделали способным приносить пользу в мире, который следствие ваших ошибок”.

Его слова — уколы злобы.

Неуверенно:

— Мы были в крио-сне. Вроде как непричастны, — последнюю часть сказал с сомнением.

Совершенно точно знал, это ложь. Чтобы не случилось, мы соучастники. А я просто ищу оправдания. Разум понимал, субличности обжигало виной.

Он продолжал давить:

"Когда ваше любопытство и жажда трофеев рушили мир, я строил дома и был собой, а теперь все вот так. И где же твоя Справедливость сторожевого оролуга? Я скот что ты должен был сторожить, погляди что со мной сделала угроза хищников".

— Ну извини нас, — голос Звездочета полон иронии.

"Не принимается. Быть каменщиком было все что я хотел. Теперь дома никому не нужны".

— А я хотел сражаться.

Он кивнул.

"Иди и сражайся. Этого развлечения здесь полно. Везде и всюду только и остается что сражаться. Как странник и сказал. Пока вы здесь, в пустошах, я буду смотреть".

Засмеялся.

— Следующего такого "взгляда" мы можем и не пережить.

— Да. Можно пожалуйста не смотреть, — прогудел Звездочёт. — Мои целые кости смущаются.

"Не прибедняйтесь. Функции биомодерната никто не обнулял — они все склеят", — вес слов изменился.

"А может без хтонов и не склеят. Но это ваши заботы. Тогда буду смотреть как вы подыхаете".

— Тоже развлечение, — протянул Звездочёт. — Всяк веселее чем черепа падали обгрызать.

Он оскалился.

“ П усть так, наглец. Дальше сами. Лезть не буду. Д аже дети ульев были жестче и сильнее. Странник ошибся”.

— Это всем известно. Раньше было лучше, старик-каменщик, — бросил ему в ответ.

Брякнув железом лап о камни Амтан подошел ближе, поднес ко мне голову.

Почувствовал невыносимую смесь запахов: плесени, пряности, пережжённых хтонов и удушающую вонь сырого мяса.

Амтан смотрел и молчал, а я обратился в пустоту чувств; был спасаем модами и без лишних мыслей глядел в ответ. Ничего не говорил, да и глаза отвести не смел. Одна лишь Мать знала, что у него там в мутировавшем шаблоне гуляло: какие мысли и желания волновали измененного хата.

Он до неприличного близок. Могу разобрать сложный рисунок радужек его глаз: сплошь сеть и геометрия, но все, о чем мог думать при этом: о запахе, забившем ноздри, о запахе сырого человеческого мяса, въевшегося в плоть; о осквернении, о нарушении основного закона.

О, Мать.

Звездочет разрушил тишину, скорей всего тем самым, спасая меня.

— А теперь что после того как ты за нами “присмотрел”?

“Ничего”

Конструкт отпустил, и я рухнул в снег.

— Вернется ли к нам память? — задал Старший еще один вопрос.

“ В ернутся малые осолки. вы жили много лет. Груда воспоминаний уничтожена, изувечена. стройтесь заново ”.

Амтан после избиения не бросил нас просто так, поочередно создал четырнадцать волевых конструктов. Черные и бурые прямоугольники сложились в круг между мной и Звездочетом. Над конструктами проявилась геометрия линий, соединившаяся и тут же запылавшая костром.

“Вот и все, личинки.

Надеюсь урок усвоен”

Кентавр спустился обратно. Он добрался до трупа Идола, погрыз его еще немного и, в конце концов, отправился дальше, свернув на запад.

Мы так и лежали: не говорили, не двигались — пока фигура не пропала, скрытая громадой соседнего холма. Только тогда я осмелился спросить:

— Ты понял какой урок?

— Даже и не знаю, братец, — Звездочёт грустно вздохнул. — Воровать — плохо?