Церковь в мире людей - Кураев Андрей (протодиакон). Страница 67

Сегодня эта "казарменность" семинарий не ослабла [185]. Но если в советские годы она казалась вольницей по сравнению с тем, что творилось в светском обществе, то теперь—то все наоборот. Теперь ребята приходят в семинарию с немалым (и порой излишним) опытом личной свободы. Теперь семинаристам есть куда уходить из духовной школы. И если таким людям свои догматы преподносят без пояснений, без вдохновения и без любви, а зато чужие догматы учат критиковать, то весьма скоро наши семинаристы научатся оборачивать этот огонь критики против своих учителей.

Так что дорога церковной истории в XXI веке не будет гладкой. Правда, если колдобины на ней в XX веке для нас вырывали большевики, то в этом столетии это не менее успешно сделаем мы собственными руками. 

– Но что—то все же меняется в церковной жизни?

– На самом деле перемены огромные. И добрые и плохие. Но они происходят очень неслышно.

Вот одна уникальность нашего времени: впервые в истории нашей Церкви миссионерская работа ведется профессорами богословия. Даже в предреволюционные годы слышны были жалобы миссионеров, что "профессора наших духовных академий совершенно игнорируют святое дело нашей миссии, гибель душ православного народа для них безразлична, почему профессорских трудов по сектоведению у нас никогда не было, нет, и не знаю, скоро ли будут. Лишь изредка, как бы мимоходом, они критикуют наши миссионерские литературные труды, но самостоятельных серьезных научных работ по вопросам миссии они до сих пор не дали и не дают и миссионеры в этом отношении совершенно одиноки". [186]

Сегодня ситуация действительно уникальна: есть группа профессоров богословия, которые готовы отрываться от академических библиотек и византологических штудий и идти к людям и аудиториям, весьма далеким от профессионально—богословских традиций. Идет ли это на пользу или во вред их собственно научной работе? По крайней мере по себе могу сказать, что, конечно, во вред. Но людям—то польза есть. Значит, надо работать именно так: зная достаточно для преподавания в духовной школе, все же идти в школу обычную; имея знаний больше, чем у журналиста, работать все же именно в журналистике.

Еще одна перемена касается жизни вообще духовенства. Раньше говорили, что наши священники оторваны от жизни, от народа. Может, так оно и было. Но за последние 15 лет все резко изменилось. И часто без каких—либо постановлений со стороны Церкви, а просто в силу реальности. Что такое обычный священник Русской Церкви сегодня? Это человек, которого послали на приход, обычно даже не дав за кончить семинарию. А приход что значит? Ему дали руинку. Сам восстанавливай, ни копейки тебе не дадим. И прежде чем священник становится духовником, он становится менеджером. Он в самой гуще жизни. И получа ется, страшно даже сказать, такой новый русский священник.

– С мобильным?

– Совершенно неизбежно. Но Вы поймите, вот эта нынешняя всероссийская стройка – она без лишних слов совершенно перестраивает русский характер. Люди покупают новые квартиры, постоянно ремонтируют старые. И в итоге есть надежда, что наша традиционная расхлябанность [187] останется в прошлом. Люди ощущают вкус труда и вкус заботы о своем доме, о среде своего обитания.

Кому—то эти земные заботы на пользу, а кто—то ломается… 

– Вы не боитесь, что Церковь может утратить свою традицию, свою идентичность?

– Я против любых перемен в самой Церкви, в стиле ее молитв, в вероучении. Но есть особое пространство, пограничное между миром и Церковью – церковный дворик. А вот он может быть пространством поисков, экспериментов и ошибок.

– А в поисках диалога, может можно пойти с проповедью и на дискотеку, и на «Фабрику звезд»?

– У меня довольно аллергическое отношение ко всяким фабрикам и технологиям. С одной стороны, это моя личная неприязнь, еще с советских времен, к всевозможным таблицам, которые требовалось рисовать на семинарах по диамату. А с другой стороны, желание избежать любых технологий, манипулирующих людьми. И потому Карнеги, пиар—технологии и "фабрики звезд" мне одинаково несимпатичны. В самом названии "Фабрика звезд" содержится большая доля иронии и, по большому счету, неуважения к ее участникам. После того, как я с проповедью стал появляться на рок—площадках, некоторые недоумевающие христиане стали спрашивать меня, буду ли я выступать на поп—концертах. Я долгое время говорил, что нет. Но это было голословно, поскольку не было ни подобных предложений, ни моих отказов от них. А в ноябре 2004 года штаб Януковича предложил выступить в поддержку этого кандидата в президенты Украины вместе с Аленой Апиной в одном концерте. Мои симпатии были скорее на стороне Януковича, нежели Ющенко, но они не заходили настолько далеко, чтобы взойти на одну сцену с Аленой Апиной. Так что и с "Фабрикой звезд" мы будем жить в разных мирах.

– Но ведь если Церковь входит в соприкосновение с миром рока – то может начаться стремительное проникновение рок—музыки именно внутрь церковной жизни. Так и до рок—литургии дойти можно!

– Такое мнение я считаю неуважительным по отношению к Церкви. Церковь достаточно здорова, чтобы не прогибаться и не мимикрировать под каждый встречный проект. Церковь достаточно здрава, чтобы защищать свои традиции и святыни и самой решать, куда можно допускать "ветер перемен". Смотрите: уже более тысячи лет миру известен орган. Православные люди доброжелательно относятся к органной музыке и с радостью посещают органные концерты (а я знаком и с православными повелителями органных труб). Но в нашей собственной Литургии орган так и не появился. Если уж орган или скрипка не вошли внутрь наших храмов, то рок—музыка тем более останется вне Литургии.

Хотя и по поводу органа мне довелось однажды услышать: "Но если монах поставит Баха вместо того, чтобы читать псалтырь…". Ну, Во-первых, не все мы монахи. И потому устав монашеской кельи не стоит распространять на всех христиан (тем паче, что и монашеская "келья устава не знает" – в отличие от общественного богослужения). Во-вторых, даже в случае с монахом есть свои варианты этого "вместо". Конечно, если он будет слушать светскую музыку вместо молитвы – это плохо. Но если он будет слушать ее вместо того, чтобы сплетничать об отце наместнике – это хорошо.

– И все же есть опасность, что рок—проповедь может стать началом разрушительных церковных реформ. Католики пошли этим путем на Втором Ватиканском соборе. И что мы видим сегодня? – пустые храмы Западной Европы.

– Проповедь на рок—концерте – это реформа не в Церкви, а в мире рок—культуры. Что же касается Второго Ватиканского Собора – не надо делать из него пугала. В Русской Церкви подобный Собор, призвавший к обновлению форм и собственно церковной жизни и форм взаимодействия Церкви с миром, состоялся гораздо раньше "Ватикана—2". Это Поместный Собор 1917—1918 годов. Впрочем, его решения скорее забыты, нежели реализованы. Что же касается пустоты храмов Европы – то вряд ли это следствие ватиканских реформ. В Европе много наших православных храмов, совершающих Богослужение по весьма древним уставам. Но как—то незаметно массового перехода в них католиков, испуганных реформами своей Церкви.

– Ну вот выступили Вы пусть и с замечательным словом перед началом рок—концерта. Но потом—то с этой же сцены могут зазвучать слова, весьма далекие от Православия.

– Могут. Но тогда давайте вообще не появляться на светских площадках. Нельзя печатать слово пастыря в светской газете – ибо на следующей полосе разместится астрологический прогноз, а через день в этой же газете дадут слово попсовой певичке. Нельзя появляться на телеэкране, потому что слово патриарха в телеэфире звучит в общей сложности не более полутора часов в году, а вот пошляки—юмористы звучат в тысячи раз чаще… В конце концов, представьте, что священника пригласили в университет отслужить молебен перед началом учебного года. Может ли он быть уверен в том, что все последующие лекции в этом университете будут совместимы с Православием? – Нет. Но в надежде на то, что его слово, молитва, образ хоть кого—то обратят в сторону Православия – вот в этой надежде он и идет в университет.