Дураков нет - Руссо Ричард. Страница 17

В то утро благодаря торжественному открытию возле съезда с автомагистрали нового супермаркета мимо щита с демоническим клоуном машины проезжали чаще обычного. Как правило, это были домохозяйки, спешившие обратно в город – с покупками в багажниках и на задних сиденьях своих фургонов и универсалов. В новом нарядном магазине они, увлекшись, накупили в два раза больше привычного – в частности, то, чего не было в старом супермаркете Норт-Бата. На обратном пути домохозяйки сильнее обычного давили на газ, размышляя о том, что и денег, и времени потратили больше, чем планировали; на обочине их приветствовал пугающий призрак в образе автостопщика, пытавшегося остановить попутку до города. Эти домохозяйки – у многих в машине сидели маленькие капризные дети – были не из тех, кто берет даже прилично выглядящих попутчиков, а потому им и в голову не пришло остановиться ради этого голосующего, с ног до головы облепленного грязью до такой степени, что пролетавшие мимо домохозяйки принимали его за беглого заключенного (хотя в радиусе ста миль от города не было ни одной тюрьмы) – наверняка убийца, который всю ночь прятался на болотах, скрываясь от собак. А может, его похоронили заживо на кладбище неподалеку, он выбрался из гроба и прорыл себе лаз из могилы. Обычно автостопщики хотя бы старались принять вид дружелюбный или, если не получалось, жалобный, этот же выглядел угрожающе. Казалось, что в кулаке с оттопыренным большим пальцем он сжимал гранату. Одна молодая женщина за рулем универсала, нагруженного продуктами, приблизившись к автостопщику, даже вильнула в левую полосу, словно опасалась, что он бросится к машине и схватится за ручку двери.

Ничего такого у Салли и в мыслях не было. Если он и представлял угрозу, то не такую, какой опасалась молодая женщина. Зверское выражение его лица было следствием того, что он все утро занимался неблагодарным делом, у него болело колено, он засадил пикап в грязь и полчаса тщетно пытался выехать, представляя, что скажет Карл Робак (работать на которого Салли зарекся), когда узнает, что он натворил. “Я ошибся, – скажет Карл Робак, – ты и тут умудрился напортачить” – замечание, которое Салли не желал слышать за пределами собственных мыслей. Всякий раз, когда Карл произносил эту фразу, даже в этих пределах, Салли вышвыривал его в окно. Еще противнее, что Салли казалось, будто молоденький преподаватель философии посмеивается над ним – мол, я же вам говорил, свободы выбора не существует.

Как и лежащий на кладбище в полумиле отсюда отец, с которым Салли так и не помирился. Проезжая мимо кладбища по пути к недостроенному дому, Салли, как обычно, опустил стекло – плевать, что холодно, – и показал Большому Джиму Салливану средний палец. В отличие от большинства обитателей Бата, Салли не волновало, построят луна-парк или нет, но если все же построят, то кладбище, скорее всего, перенесут, потревожив вечный покой его папаши. Салли злило, что отец наслаждается покоем; будь у него деньги, он подсуетился и заплатил бы, чтобы Большого Джима выкапывали раз в десять лет или около того, лишь бы не давать ему покоя. Вот и теперь Салли надеялся поймать попутку и на ней миновать кладбище, чтобы отцу не довелось посмотреть на него в таком виде. Всякий раз, как у Салли случалась глупая полоса, он слышал далекий папашин хохот. Предпоследняя глупая полоса, чуть более года назад, началась с того, что Салли упал со стремянки и сломал коленную чашечку. Спору нет, кто угодно может упасть со стремянки. Глупость была не в этом. Глупость была в том, из-за чего он упал. Поднявшись до середины, Салли услышал чей-то хриплый смех и увидел в дальнем конце площадки, по ту сторону забора из сетки-рабицы, высокого мужика, издали – вылитый отец. Разумеется, это был не Большой Джим, тот умер несколько лет назад. Кем бы ни был тот гогочущий мужик, Салли смотрел на него, а не под ноги. Оступился, упал с высоты в двадцать футов и всю дорогу до больницы слушал далекий отцовский смех. А сейчас, у самого кладбища, смех раздавался ближе, буквально звенел у Салли в ушах.

Заметив выражение лица молодой женщины, резко свернувшей в левую полосу, Салли добросовестно попытался не смахивать на серийного убийцу. Но вскоре оставил попытки и безобидно выглядеть, и остановить попутку. До города всего миля, он уже прошел почти столько же. Салли даже постарался отыскать в теперешней ситуации что-то хорошее. Пикап увяз в грязи – значит, не перевернется. Хорошо и то, что у Руба, к которому он теперь обратится за помощью, слава богу, нет чувства юмора, и поэтому он никогда не радуется чужой глупости. Если бы Руб загнал пикап в грязь, а потом загрузил в него тонну бетонных блоков и не смог выехать, Салли сразу же указал бы, что это глупо. Но у Руба чужая глупость вызывала только сочувствие, он так искренне и глубоко считал себя дураком, что не стремился выглядеть лучше за чужой счет. Салли подумал, что Руб спросит только, почему Салли сразу его не позвал, ведь задание явно рассчитано на двух человек, даже вдвоем им пришлось бы трудиться не покладая рук, чтобы закончить работу дотемна, учитывая, что утро уже пропало.

Погрузившись в утешительные размышления об умственной ограниченности Руба и оставив надежду кого-то остановить, Салли не сразу заметил, что впереди на обочине, ярдах в пятидесяти, затормозил маленький оливковый “гремлин” [8] с мигающим поворотником. То, что он остановился, до Салли дошло, лишь когда “гремлин” забибикал. Машина была старая, побитая, Салли смутно припомнил, что, кажется, такая же была у кого-то из его знакомых, но кого именно, не сообразил. В Норт-Бате “гремлина” не было ни у кого, и это лишь усугубило таинственность, поскольку за пределами Бата Салли почти никого не знал. “Гремлин” побибикал второй раз, и Салли осознал, что застыл на обочине, будто, прежде чем согласиться сесть в “гремлин”, требовалось разгадать загадку, кому он принадлежит. Стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, ему нетерпеливо помахали. Салли направился к машине.

Номера “гремлина” относились к другому штату, хотя к какому именно, Салли не разобрал – знак был сильно заляпан грязью. Скошенное заднее стекло автомобильчика загораживали игрушки, пледы, одежда, так что было не разглядеть, что внутри, и терзавшие Салли дурные предчувствия лишь усилились, когда из окна пассажира высунула голову молодая женщина, показавшаяся Салли знакомой, и уставилась на него. На лице ее читалось раздражение, точно один только взгляд на Салли напомнил ей с полдюжины разных связанных с ним неприятностей, о которых она позабыла. Салли вдруг захотелось убежать (он сам не понял почему), будто женщина прибыла прямиком из забытого прошлого, твердо намеренная оглоушить его иском по делу о наследстве.

– Привет, куколка, – с деланой развязностью произнес он, подойдя достаточно близко, чтобы его услышали.

За свои шестьдесят лет Салли перезабыл кучу народа и понимал: лучшее в такой ситуации – вести себя так, будто знаешь, с кем говоришь, пока по намекам не догадаешься, кто это. Кем бы ни была эта недовольная женщина, рано или поздно он вспомнит ее. Всю свою взрослую жизнь он звал женщин “куколками”, и если они знакомы, то она этому не удивится. Поравнявшись с машиной, Салли увидел, что на заднем сиденье, среди подушек и мягких игрушек, ютятся три мальчика, похожие на тех, кого он знавал раньше, только эти чуть-чуть постарше. Женщина вылезла из машины, наклонила спинку пассажирского кресла, чтобы Салли пробрался на заднее сиденье; он нагнулся, увидел водителя и сразу же сообразил, кто, черт возьми, все эти люди.

– Двигайтесь, малышня, – сказал он детям и скорчил гримасу. – Дайте деду сесть.

– Дайте мне Энди, – сказала Шарлотта, жена его сына. – Так вам будет где сесть… – Голос ее осекся.

Салли и рад был бы отдать ей Энди, но на миг растерялся. Он наполовину уселся на заднее сиденье “гремлина”, наполовину торчал из двери и догадывался, что одного из внуков явно зовут Энди, но какого именно, определить не мог. Он почти не сомневался, что Энди младший, но если так, то предложение Шарлотты не имело смысла. Ребенок сидел в детском кресле, вдобавок пристегнутый ремнем безопасности, и даже если Салли сумел бы его отстегнуть – что вряд ли, учитывая сложность этой штуковины, – он всего лишь освободил бы детское кресло на заднем сиденье, а не место для взрослого.