Дураков нет - Руссо Ричард. Страница 77

Мисс Берил не сдержала улыбки.

– Насколько я понимаю, в школе решили, что строгий учитель им ни к чему.

Джейни Доннелли пожала плечами.

– Очень жаль, – сказала она. – Если хотите знать, я до сих пор люблю читать. Правда, у меня никак не получается сесть почитать, но хотелось бы. И Куриные Мозги наверняка полюбит читать, если, конечно, научится. Она обожает все, что может делать сама, правда, Два Ботинка?

– Тина, сколько тебе лет? – спросила мисс Берил девочку, та по-прежнему смотрела на нее одним глазом.

– Недавно исполнилось пять, – ответила за нее мама. – На будущий год пойдет в детский сад, хоть я в этом и сомневаюсь. Осенью в садик, да, Куриные Мозги? Никакой тебе маминой мочки. Надо будет посадить тебя с кем-то, у кого большие уши. Сдвинуть парты. – И добавила, обращаясь к мисс Берил: – Если жизнь не приключение, то что тогда, черт по-бери?

Молодая женщина посмотрела на часы.

– Можно я от вас позвоню? Это местный звонок.

Мисс Берил указала на телефон, тот самый, который Джейни высмеяла в прошлый раз.

– Только сесть, извините, не на что. Раньше там стоял стул, – сказала она молодой женщине, – но с ним случилась неприятность.

– Ничего страшного, – отмахнулась Джейни, повернулась к дочери и отцепила ее пальцы от своего уха. – Посиди здесь, посмотри журнальчики, хорошо? Ты меня слушаешь, Два Ботинка? Видишь, сколько красивых журналов у старой леди? Посмотри картинки. Ты посмотришь все-все картинки, а когда я вернусь, скажешь мне, какая тебе понравилась больше всего. Идет? Может, мы даже найдем тебе ножницы и ты будешь вырезать картинки, как дома. Идет?

Джейни раскрыла один из журналов мисс Берил на развороте с изображением праздничной выпечки и положила девочке на колени.

– Ого, выглядит вкусно, правда? Мы с тобой все это съели бы, вдвоем, а? Ты посмотри картинки, а мама пока позвонит, окей? Я буду вон там, у двери, окей? Там, где тебе видно, окей? Ты не против?

В продолжение этого представления лицо девочки оставалось равнодушным, но в конце концов она согласилась взглянуть на картинку, лежащую у нее на коленях.

– Ты отпустишь мамочку позвонить, а потом мы вернемся к бабушке.

Джейни Доннелли упрашивала дочь, стоя перед ней на коленях, в чем, по мнению мисс Берил, не было нужды, поскольку ребенок с интересом рассматривал картинку. Почему бы Джейни просто не пойти позвонить?

– Мамочка отлучится всего на минутку. Ты еще будешь смотреть на эту картинку, а я уже вернусь, ладно, Тина? Я буду вон там. Видишь, где телефон? Я позвоню дедушке и тут же вернусь, окей? А ты посиди здесь, посмотри картинки, может, мы даже найдем тебе ножницы. – Джейни умоляюще посмотрела на мисс Берил, но той совсем не улыбалась мысль, что ребенок искромсает ее журналы.

Джейни Доннелли выпрямилась, помедлила, глядя на дочь, повернулась и пошла через всю длинную комнату к телефону. Стоило ей скрыться из поля периферийного зрения дочери, как журнал соскользнул с девочкиных коленок, она встала, явно намереваясь последовать за матерью, но та резко обернулась.

– Тина, немедленно сядь на место! – крикнула она.

Девочка замерла, но обратно не села. Ее мать была на середине комнаты, и казалось, что девочка мысленно измеряет расстояние между ними и оценивает, можно ли сесть, не рискуя потерять мать из виду. Мисс Берил оставалось только с ужасом и удивлением наблюдать за происходящим.

– Вот эта херня доводит меня до белого каления, – сообщила молодая женщина мисс Берил, словно обрадовавшись свидетельнице. – Вы когда-нибудь видели такое? Смотрите.

Она повернулась, шагнула к телефону, остановилась и повернулась к дочери. Девочка, не глядя на мать, тоже сделала шаг и замерла, едва мать повернулась к ней.

– Как бы вы себя чувствовали, если бы прожили вот так неделю? – разъяренно спросила Джейни. – Или хотя бы день? Да вы уже наутро не знали бы, что делать и куда бежать.

– Я принесу ножницы, – слабо предложила мисс Берил.

– Ага. И заколите меня ими, хорошо? Избавьте меня от мучений. – И обратилась к девочке: – Как я выйду на работу, если ты так себя ведешь? Отвечай. Как я с тобой буду обслуживать столики в “Денни”? Или прикажешь весь день таскать тебя по сраному ресторану, чтобы ты щупала мое ухо? И объясняться с посетителями? “Вот ваша яичница. А это моя дочь. Ей пять лет, но у нее едет крыша, если она круглые сутки не щупает мое ухо”. Наверняка все проникнутся, да?

Если девочка и услышала или поняла хоть слово, то виду не подала. Мисс Берил показалось, что она не реагирует на голос матери. Просто ждет следующего сигнала, который поймет. Если мать уходит, Тина пойдет за ней. Если нет, простоит на месте целую вечность.

Накричав на дочь, мать, как ни странно, успокоилась. А может, просто смирилась.

– Что же нам делать, Куриные Мозги? Вот что мне хотелось бы знать, черт побери, и я готова выслушать любые советы. В твоей головенке случайно нет ответа? Если есть, поделись, окей?

Девочка стояла молча.

– Ладно, иди сюда, – наконец сдалась ее мать. – Мы вместе позвоним дедушке. Довольна? Мы позвоним дедушке и узнаем, приезжал ли твой папа. И оставим уже эту бедную старую леди в покое, пока она не вызвала копов и не сдала нас как абсолютно чокнутых.

Девочка не шелохнулась, пока мать не встала на колени и не протянула к ней руки. Тогда она медленно подошла к матери, они обнялись в гостиной мисс Берил, и объятие это длилось достаточно долго, чтобы разбить хрупкое сердце старухи. Объятие завершилось громким шлепком, и девочка отдернула руку.

– Не хватай меня больше за ухо, черт побери, – предупредила мать, поднимаясь на ноги. – Ухо мне нужно для телефона. Господи Иисусе.

Джейни взяла дочь за руку, по которой только что шлепнула, подвела к телефону, взяла трубку и скептически уставилась на аппарат.

– Он у вас, наверное, еще с тех пор, когда Христос ходил по земле, – крикнула она мисс Берил, которая ушла на кухню за ножницами, поскольку не придумала, что еще сделать.

Если и было зрелище омерзительнее Руба, поедающего пончик с кремом, так это Уэрф, который ест маринованные яйца. Салли мутило от одного лишь вида яиц, плавающих в соленом маринаде. Он всегда садился так, чтобы не видеть ни яйца, ни как Уэрф их ест.

Уэрф доедал третье и, чувствуя напряжение Салли, прежде чем прокусить белок, не спеша высасывал маринад с обоих концов яйца. Уэрф поглощал яйцо с чмоканьем, похожим на то, с каким извлекают из грязи кроссовок.

– Хочешь яичко? – ухмыляясь, спросил Уэрф. – Угощаю.

Салли позеленел, его пробил пот.

– Тебе бы работать на желающих похудеть. Стоит мне увидеть, как ты ешь, и аппетит у меня пропадает минимум на неделю.

Точнее, остатки аппетита. Салли теперь приходилось напоминать себе, что нужно поесть. Если не напоминал бы, ел бы раз в день. Обычно он и ел-то исключительно из-за вечно голодного Руба, служившего ему напоминанием, что пора подкрепиться, хотя, конечно, его запашок тут же отбивал аппетит.

– У тебя желудок прямо как у тринадцатилетней девочки, – сказал Уэрф. – И как ты только выжил в армии?

– Ну, во-первых, я ни разу не наступил на то, что взрывается, – ответил Салли, чтобы переменить тему.

По непонятным ему самому причинам в армии у него аппетит был лучше, чем когда-либо, хотя большей гадости он в жизни не едал. В целом же он не мог похвастаться завидным аппетитом. Разве что в старших классах после футбольных матчей с жадностью поглощал пиццу за компанию с товарищами по команде. Но Уэрф прав. Салли всегда был привередлив в еде, и чем старше, тем разборчивее становился. Иногда ему хотелось чего-то конкретного, вот как куриную отбивную на День благодарения, но такое случалось редко. Отчасти, пожалуй, потому, что у него еда всегда ассоциировалась со страхом.

В детстве застольные привычки Салли частенько злили отца, тот отличался отменным аппетитом и разборчивость сына считал оскорблением и пище, и себе как кормильцу. Порой за столом кипели сражения. Большому Джиму было невдомек, что некоторые блюда, которыми Салли брезговал, вызывали у него рвотный рефлекс, но мальчик выучился его контролировать – откусывал маленькие кусочки и разжевывал их так тщательно, что буквально ничего не оставалось, тогда он величайшим усилием воли заставлял себя проглотить. Но процесс этот длился долго, и пока Салли жевал-пережевывал один-единственный кусочек, отец постепенно наливался яростью. Салли чувствовал это, даже не поднимая взгляда от тарелки, понимал, что отец вот-вот взорвется, и оттого жевал еще медленнее. Он силился поскорее доесть сопротивляющийся кусочек бараньего хрящика, заставлял себя проглотить, кусок застревал у него в горле, Салли давился, кашлял и сплевывал его в салфетку. После чего отец отбирал у него салфетку, разворачивал и заставлял Салли взглянуть на кусок, не пролезший ему в горло. В резком желтом свете кухни Салли с неизменным удивлением замечал, до чего крохотный кусочек лежит на салфетке в лужице слизи. В горле он казался ему раз в десять больше.