Сашка (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович. Страница 21

— Ай! А чего ты меня дурнем обзываешь? — Интересно же.

— Так ты дурень и есть. Ты себя видел? Сходи к озеру глянь. Как есть дурень! — фыркнула шишига.

— Я есть Грут.

— Чего? Какой кнут? Ох, дурень. Что делать будем? Яд у меня есть. Он без запаха, и цвета почти нет. Если в бутылку с вином, как ты хотел булькнуть, то и незаметно будет, — снова ткнула его в бок Анна. На этот раз локтем. Не повезёт её мужу будущему, все конечности у неё острые. И там острое все…

— Там штопор нужен, — вспомнил проблему Виктор Германович.

— Топор? — ну с дикцией получше стало, но до идеала далеко.

— Ш… топор. Это такой инструмент, пробки из бутылок вынимать. Закручиваешь в неё и дергаешь потом. Винт. — Кох показал, как вкручивают штопор.

— А без него нельзя? По-другому открыть можно?

— Гусары саблей открывают. Как-то выбить ещё можно, но не с нашими силёнками, — замахал вновь культяпками Сашка — дурень. Комар не отставал, назад припищал.

— А где этот ш-топор достать? — кикимора тоже ввинтила чего-то.

— В буфете лежит. Но с моими руками не завернуть и не вытащить потом, — показал тоненькие ручки Сашка с кривыми пальцами.

— Так а я? Вдвоём пойдём. Собак не слышала? — повернулась к нему шишига. Ух ты, в свете догорающих углей глаза просто волшебные стали. Прямо жёлтые с красным отливом. Не страшные при этом, а притягательные, так и хочется в них заглянуть.

— Нет у нас собак. Мать лая не переносит. М… Не переносила.

— Ну, будет себя жалеть. Некогда. Потом я тебя пожалею. Нет собак и хорошо. Сегодня идти надо. А то послезавтра похороны. И народ соберётся, а сейчас если вино откроют, то только сами умрут.

— А если не будут пить? Потравим родственников и соседей? — вдруг дошло до Сашки.

— Дурень. Как им на радостях не выпить. Собирайся, пошли. Нам ещё десять вёрст до твоего Болоховского идти. Хорошо, хоть небо ясное и луна на небе, — кикимора Анна вскочила с топчана и дёрнула дурня за рукав бабкиного платья. Так в нём и ходил. Нет ведь другой одежды. Унисекс.

— Я десять вёрст не дойду? Больше километра мне не пройти.

— Чего, какие киметра? — остановила порыв девушка.

— Больше версты мне не пройти, я пробовал, — ткнул пальцем в свои ножки худенькие Кох.

— Тогда лошадь нужна. Сиди здесь, я к реке. Уведу у пацанов. Они сейчас в ночном, там больше двух десятков лошадей, а эти трусишки, как меня увидят, так разбегутся. Переодеться и намазаться надо.

Не было шишиги с час. Санька даже закемарил и заснул бы, но пара надоедливых комаров крутилась у уха. Одного прогонит… А! Одну прогонит, вторая подбирается, пищит, но лезет. Это не про… Это про комаров.

Потом топот раздался. Сашка подорвался и полез в ночь из землянки. А ведь красота. Опять всё небо усеяно звёздами. Опять млечный путь полноводной яркой рекой пересекает небо. Опять, чуть обкусанная с боку правого луна, с оспинами своими, сияет, готовая указывать дорогу паре молодых отравителей. Мстителей.

— Наша мстя будет страшной, — пробулькал под нос Виктор Германович, и тут увидел коня, которого умыкнула у пацанов в ночном кикимора.

— Твою мать! — это про себя. Девочка же сирота. — Это же конь князя⁈ Он как всё ваше село стоит.

— Ему на том свете не пригодится. Подержи его за уздечку. Сейчас принесу зелье и поедем.

— Так поедешь, — Кох мотнул головой на кикиморский наряд намекая.

— Так и поеду. Если что, от страха помрут. А не помрут, так обсерутся.

Залезали на великанскую почти лошадь… на великанского почти жеребца (не перепутаешь платья нет) долго. То пытались подтягивать вверх Сашку. Кикимора взгромоздилась на спину и попыталась за руку подтянуть дурня. Не вышло. Нет сил ни у того, ни у другой. Потом Анна слезла и решила снизу подтолкнуть дурня и попала рукой в… и схватила рукой за… А чего трусов-то нет.

— Теперь я обязан на тебе жениться, — сообщил кикиморе Кох, когда всё же оба взгромоздились на вороного жеребца.

— Чего напиться?

— Поехали.

Глава 11

Событие тридцатое

В темно-синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов колдунов

Облетает листва

Вороной жеребец летел по дороге, чёрная грива его развевалась на ветру… Да, хрен там. Дорога до Болоховского от леса кикимирного была чуть лучше той дороги с двумя огромными колеями, но мчаться по ней галопом или рысью ночью было бы дуростью. На вороном коняке сидели точно два дурня, один так со справкой, вторая просто безбашенная, но и у них хватило на двоих одной извилины, чтобы ехать шагом. Сорвётся нога жеребца в ямку и кувыркнутся они с этого монстра о твёрдую землю. Можно и к праотцам отправиться, а можно к имбецилизму добавить перелом позвоночника и ходи потом… под себя, прикованным к топчану. Не хотелось.

Виктор Германович вспомнил песню, что Никулин про зайцев пел и припев напевал:

А нам все равно.

Пусть боимся мы

Волка и сову.

Дело есть у нас

В самый жуткий час.

Мы волшебную

Возим отраву.

— Ты чего мычишь, барчук? — Анна ехала впереди и Сашка — дурень прижимался к ней, держась руками за талию. Сначала. Но дальше не заладилось. Ехать на лошади охлюпкой Виктору Германовичу довелось в первый раз. Ах да, не охлюпкой тоже первый. Ни разу до того Кох на лошади на ездил. А уж на огромном жеребце и подавно. Потому, трясясь всем телом и непрерывно колотя коня по брюху голыми пятками, не от того, что быстрее хотел, а от того, что они — пятки сами телепались, Сашка стал сползать боком со спины великаны. Пришлось вцепиться в кикимору сильнее и плотнее прижаться. Ну и запел песню. Это чтобы не бояться.

Потихоньку стал привыкать и тут сообразил, что обвил тонкую фигурку шишиги руками почти крест на крест и ладонями прижался к бугоркам непонятным. Правой к левому, левой к правому. Чуть не отдёрнул, сообразив, чего это за бугорки с пипочками.

— Песню пою. Про нас, — руки не отдёрнул. Страшно. Ну и приятно… чуть.

— Громче давай.

А нам все равно.

Пусть боимся мы

Волка и сову.

Ехали долго. Ну километров семь в час скорость пешком у коня. Так что больше часа. Дорога эта от грузинской вотчины до Болоховского проходила так, что село само оставалось в стороне. Подъезжали с северо-запада. Обогнули поле небольшое и около озера с лещинами спешились. Первым Анна спустила, придерживая за руку, Сашку, и он сразу повалился в траву, так устал с непривычки. Девочка спрыгнула, привязала уздечку к стволику лещины и склонилась над болезным.

— Ты чего, дурень? — лоб зачем-то потрогала ему.

— Устал.

— Ты, барчук, брось это. Скоро светать начнёт, а у нас ещё конь не валялся.

— Повали. Сейчас ноги чуть отдохнут и спина, — промычал Санька.

— Вина? Чего вина, мне за вином идти? — кикимора поближе рожицу, вымазанную зелёным, к нему придвинула.

— Сейчас пойдём. Помоги встать.

— Спать? Ты чего мямлишь, дурень? Какой спать, светает, говорю, скоро. Пойдём! — она схватила его за рукав бабкиного платья и… оторвала почти. Материя хлипкая затрещала по шву.

— Встаю.

Со второго раза получилось. С первого кикимора не удержалась, и они вместе рухнули в траву. Рукав оторвался до конца.

А ведь хорошо, что собак нет. В усадьбе тишина. Всхрапнули кони в конюшне, когда они к крыльцу подкрадывались, но ржать и звать хозяев не стали, наверное, признали Сашку — дурня. Кох читал где-то, что чутьё — нюх у лошадей лучше, чем у собаки. Из них нужно было питекантропам выводить сторожевых псов. Зубы больше, нюх лучше. В общем, не ту страну обозвали Гондурасом, как скажет через сто восемьдесят лет Николай Фоменко.

На первом этаже в буфете штопор должен был находиться. Буфет был красивый такой — резной, а потом белой краской покрашен. Стоял он в углу гостиной сразу у входа. Нужно было зайти в парадное, потом пройти метров пять по холлу и справа будет дверь в гостиную. Обычно её всегда закрывают, а то толпы мух налетят. Эти писатели, что попаданцев в прошлое забрасывают про мух совсем не думают. Они себе «Вишневый сад» Чехова, начитавшись, представляют. Девушки в белых платьях, веранда, чаёвничают, а оттуда вид на вишнёвый сад весь бело-розовый. Красота. Ну, да. А то, что рядом с барским домом конюшня, птичник, коровник и свинарник, а в большинстве поместий и собачник, тьфу — псарня, забывают писатели. Мух всё это приманивает мильёны. Ложкой из воздуха черпать можно, и как не закрывай двери, всё одно тучами по дому летают. У Болоховских даже мальчик был специально обученный, который ходил и мухобойкой снижал поголовье. Целый день. И до нуля ни разу не довёл. Новые налетали. Звали пацана Кириллка и был он старшим братом Машки — переводчицы.