Распускающийся можжевельник (ЛП) - Лэйк Кери. Страница 15

Я никогда не слышала, чтобы он смеялся, его улыбка никогда не достигает глаз, и я полагаю, что это нормально. Я научилась тому, что подобные жесты — подарки, нежная забота о моих ранах, расспросы о моем дне — это его способы показать свою заботу. Я рада, что он не слишком привязан ко мне, в любом случае — это было бы более неловко, чем отсутствие его объятий.

— Кое-что еще, — говорит он, засовывая руку в другой карман. Его сжатый кулак разжимается, обнажая серебряный ключ на ладони, и я быстро хватаю его, крутя перед собой.

Я собираю ключи. Ключи от дома. Ключи от машины. Неважно, какого рода. Мне нравится знать, что они открывают что-то, где-то в мире. Я притворяюсь, что это ключи к чьей — то истории — их надеждам и мечтам, — и теперь я ее хранитель.

Я изучаю выступы вдоль края и провожу большим пальцем по его зубцам. — Этот" … он принадлежит замку. Со рвом по периметру и сочной зеленой травой. И цветами. Так много ярких цветов, что можно подумать, что радуга коснулась земли.

— У тебя богатое воображение, Рен. Поставив локти по обе стороны от миски, он поднимает ложку.

— Я собрал немного мормонского чая, чтобы начать запасаться на зиму.

— Я позабочусь о том, чтобы его измельчили завтра утром.

— Я заметил, что твои домашние дела были выполнены каждый день. Он отламывает кусочки хлеба, выкладывая маленькие на салфетку рядом с тарелкой.

— По какому случаю?

Юмор, однако, исходящий от него, сух, как кость.

— Скука. Макая хлеб в суп, я не отрываю взгляда от пара, поднимающегося из миски.

— Сегодня я видела дым. Северная сторона. Казалось, что это доносится с другой стороны стены.

— Что ты делала на Северной стороне? Он гораздо более утонченный едок, чем я, отправляющий суп ложкой в рот без единого звука.

— Исследую.

— Надеюсь, не в лесу.

— Что там? Спрашиваю я, игнорируя его комментарий.

Он откладывает ложку, сверля меня глазами.

— Ты ходила в лес?

— Там электрическая изгородь, папа. Чтобы не пускать нас.

— И это прекрасно справляется с тем, чтобы большинство не попадало внутрь. Но ты не большинство. Снова беря ложку в руку, он возвращается к еде, поедая гораздо быстрее, чем раньше. Мне ясно, что он делает свою обычную процедуру "быстрей-и-поешь-прежде-чем-она-задаст-еще-вопросы" , прежде чем он ускользнет в свой кабинет, где мне, несомненно, придется разбудить его, чтобы он лег спать.

— Что-то там есть. Фабрика. Или больница.

— Держись подальше от северной стороны. Это понятно?

— Но что это? Что там?

— Ты не должна возвращаться. Или будут последствия.

— Это больница? Ты там работал?

От удара его кулака по столу у меня по спине пробегают мурашки, тарелки дребезжат, а суп переливается через край мисок.

— Черт возьми, Рен! Держись подальше! Ты слышишь меня? Этот лес — не место для наивной молодой девушки!

Его глаза холодны и жестоки, его губы растянуты в сердитом оскале, подобного которому я у него раньше не видела. Я редко испытываю его терпение, и внезапное раскаяние заставляет меня склонить голову от стыда за то, что разозлила его. Я знаю, что его резкостью управляет любовь, его стремление защитить меня. Слезы искажают вид моих рук, сложенных на коленях.

— Да, папа.

Между нами повисает тишина, такая густая, что я едва могу вздохнуть, и именно тогда в меня вонзается первая игла разочарования. Мешанина, кружащаяся в моей голове, не дает слезам пролиться, и мои руки снова становятся отчетливо видны, когда они отступают. Я хочу накричать на него в ответ, даже если я должна быть благодарна за то, что являюсь одной из благословенных. Одна из привилегированных, живущих за стеной, которая отделяет нас от уродливого мира, которым мы не должны интересоваться.

Он встает из-за стола, оставляя свою миску и ложку, но вместо того, чтобы исчезнуть, как я ожидал, он возвращается с мерцающей лампой, которую ставит в центр стола. Мягкая ласка на моем запястье сбоку, под браслетом, который прикрывает мой шрам, заставляет меня снова посмотреть на него, когда он сидит, подняв брови. Было несколько раз, когда его злило что-то, что я сделала, и каждый раз он старался погладить мой шрам.

— Я не хотел повышать голос. Я просто беспокоюсь о твоей безопасности, Рен. Если с тобой что-нибудь случится… Его брови сводятся вместе, и он качает головой, как будто вытряхивая эти мысли из головы.

— Пожалуйста, не возвращайся больше в тот лес.

— Хорошо, папа. Я кладу свою руку поверх его, чтобы удержать его от поглаживания поврежденной кожи там.

— Я не буду.

Глава 7

Рен

Лучи рассвета

проникает ко мне через окно, выходящее на пышную зелень рожкового дерева снаружи. При щелчке входной двери внизу я переворачиваюсь на другой бок, уставившись в белый потолок. Сегодня день уроков, а это значит, что папа вернется домой раньше обычного для занятий математикой и естественными науками. Было время, когда я с нетерпением ждала его уроков, но мои ежедневные исследования отвлекли мое любопытство в другое место.

Ладно, мальчик разбудил мое любопытство.

Мальчик, которого мне больше не разрешают видеть.

Я вытаскиваю подушку из-под головы и прижимаю ее к лицу, постанывая в приглушенный хлопок.

Мои мысли возвращаются к тому моменту, когда я видела его в последний раз. Его сильная линия подбородка. Его голубые глаза. Его губы. У мальчика не должно быть таких полных и симметричных губ, особенно таких запущенных и израненных. И его глаза не должны переносить тяжесть моря, удерживая бесконечную синеву неба.

Под одеялом из подушки я позволяю своим рукам скользить по своему горлу, представляя там его губы. Щекотка возбуждения пробегает по моему позвоночнику, и странное ощущение покалывает между бедер.

Здешние мальчики, безусловно, красивы и сильны, но в Шемть есть что-то такое, что меня завораживает.

Он испорчен шрамами. Немой. И гораздо более голодный, чем любой другой мальчик, которого я знаю. Но в нем есть выдержка. Тот, который позволяет ему ходить среди Бушующих и терпеть боль, оставляющую следы на его коже, — скрытое любопытство, которое бесконечно меня интригует.

Наблюдать за тем, как он ест, должно быть, самое захватывающее, что я когда-либо видела — его напряженная сосредоточенность, когда он держит фрукт в ладонях, как будто это его последняя трапеза. Сок, вытекающий из уголка его рта, когда он пожирает инжир, раскрывая его до мягкой мякоти, откуда он засасывает плод в рот, смакуя сладость языком.

Я откидываю голову назад, прислушиваясь к жалобным вздохам, эхом отдающимся в моей голове, как ветер в деревьях, которые он издает во время еды и которые напоминают мне благодарный стон.

Эти дразнящие мысли тянут мою руку вниз по животу, под простыни, пока я не достигаю вершины бедер. Дразнящая ласка моих пальцев по тонким хлопковым трусикам воспроизводит визуальные образы его полных губ, зарывшихся там.

О, Боже.

Я отбрасываю подушку с лица и откидываюсь в сидячее положение, стена позади меня давит на мой позвоночник. Стыд заставляет меня подтягивать колени, сводя их вместе, как это обычно бывает в те несколько раз, когда мои руки блуждают там, и я заставляю себя искоренить грязные мысли в своей голове.

Около года назад я стащила книгу из библиотеки, не подозревая, что она носит эротический характер. Как только шок прошел, я погрузился в откровенные сексуальные сцены, почти увлекаясь, фантазируя о них во время работы по дому и перед тем, как заснуть. Любопытство побудило меня почитать больше этих книг, открыв мне глаза на то, о чем я никогда особо не задумывалась. Как мужчина может доставить удовольствие женщине. Как она могла одержимо жаждать его прикосновений в некоторых случаях. В конце концов я научилась тому, как мои пальцы могут воссоздавать эти ощущения, и в моменты, когда папы не было дома или он засыпал, я наслаждалась визуальными эффектами, запечатленными в моей голове.