Распускающийся можжевельник (ЛП) - Лэйк Кери. Страница 20

— Ты видел, где этот спит, Игги? спрашивает он через правое плечо.

У всех троих парней такой же изможденный вид, как и у остальных. Несколько грязный. Весь в синяках. Те же наблюдения, которые они, несомненно, замечают, отсутствуют у меня, когда они оглядывают меня с ног до головы.

Я не могу не испытывать жалости к мальчикам, которых я вижу гуляющими, потому что я знаю, что в конечном итоге с ними происходит. И эти, какими бы грубыми они ни выглядели, несомненно, подвергнутся некоторым экспериментам, которые проверят их выдержку.

Тот, что справа от него, скрещивает руки на груди и качает головой.

— Не-а. Такого не видел. Должно быть, у него комната в пентхаусе, да?

— Где ты спишь, говнюк? — спрашивает первый, тыча пальцем мне в грудь.

Я толкаю его, отбрасывая на шаг назад.

— Уйди с моего пути.

Здоровяк рычит, и удар наносится слева, отдаваясь болью в моей скуле. От другого удара в висок у меня стучат зубы, а от третьего пламя пробегает по губе. Ярд вращается у меня перед глазами, и боль пронзает позвоночник, когда земля врезается в спину.

Человек в форме стоит надо мной, его пистолет направлен в землю.

Выстрелит ли он в меня? Вопрос душит мои мысли, пока я жду, когда он нажмет на курок.

И я приветствую смерть.

Сижу выпрямившись на больничной койке, я стараюсь не вздрагивать, пока доктор Фалькенрат смазывает спиртом рану на моей щеке. Острый ожог поднимается к моему носу, прищуривая глаза, и я сжимаю руки в кулаки, пока он не проходит.

— Ты говоришь, что один из парней сделал это с тобой?

— Да. Я не знаю его имени.

— Тогда с этого момента ты будешь есть здесь. Я выясню, кто это был.

Это было бы облегчением, если бы не мой брат, которого я собираюсь навестить снова.

— Со мной все будет в порядке.

Он убирает марлю и с ухмылкой наклоняет голову.

— Я в этом не сомневаюсь.

Бросая взгляд на свои нервничающие руки, я прочищаю горло.

— Доктор, я сегодня видела своего брата. Мой разум лихорадочно подыскивает правильные слова. Те, которые не вызовут его каменных ответов. Те, которые могли бы привлечь немного сочувствия, которое он проявил ко мне за последний месяц.

— Он неважно выглядит.

Как я и подозревал, мои слова никак не влияют на выражение его лица, которое остается таким же невозмутимым, как обычно. Холодным и отстраненным.

— Болен?

Я качаю головой, и резь в носу поднимается к уголкам глаз, угрожая расплакаться.

Уходи — Он грязный и от него пахнет мочой. И я не думаю, что они кормят его достаточно.

— И ты ожидаешь, что я что-то с этим сделаю?

Точно так же, как удар кулаком мне в лицо, его слова наносят сильный удар мне под дых, но они рассматривают все это в перспективе, и с моей стороны звучит почти глупо думать, что он может что-то изменить. Я качаю головой и встаю из-за стола, не говоря больше ни слова об этом.

— Доктор Дэвис — очень высокомерный человек. Сближение с ним — это очень тонкий танец доминирования, и боюсь, мне не нравится играть в эти игры.

— Но ты бы вступился за меня? Когда он приставил пистолет к моей голове? Тона вопроса достаточно, чтобы заставить его сказать мне пропустить сегодняшний ужин, но мне все равно. Слезы подступают к моему голосу, и мои глаза едва видят сквозь пелену. — Умирать от голода медленнее, но не отличается. Я думаю, мы видели достаточно скелетов, чтобы знать это.

— Хватит! Его лай эхом разносится по комнате, достаточно громкий, чтобы у меня по спине пробежали мурашки и затрясли нервы.

— Разве я не был для вас любезным хозяином?

Краткое воспоминание о фотографии, которую он показал мне в мой первый день, заглушает аргумент, застрявший у меня в горле.

— Так и есть. Я не хотела проявить неуважение.

В воздухе повисает тишина, и я занимаюсь тем, что протираю столешницы, на которых лежат коробки со шприцами, тампоны и перчатки разного размера.

Даже если доктор Фалькенрат не сможет мне помочь, Абелю не будет никакой пользы, если меня отправят в экспериментальную палату и никогда больше не увидят.

— Я посмотрю, что я могу сделать, — говорит он сзади, и я закрываю глаза, отдаваясь первому лучу надежды с тех пор, как я приехала сюда.

— Вот.

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как он протягивает завернутый в бумагу кусочек крошечного торта, один из его обычных подарков, который спасал меня от голода в последние несколько недель, и качаю головой. Они были оценены по достоинству еще до того, как я взглянул на своего брата и понял, насколько они были пристрастны.

— Я этого не хочу.

— Это для твоего брата, — говорит он, вкладывая пирожное мне в ладонь.

Предложение удивляет меня, поскольку он запретил мне выносить дополнительную еду за пределы лаборатории. Фаворитизм не одобряется не только другими мальчиками, но и охранниками. Он заверил меня, что у каждого врача есть подарки для тех, кто хорошо себя вел, и вплоть до сегодняшнего дня я предполагала, что именно по этой причине я так мало видела своего брата. Что его спрятали в лаборатории доктора Дэвиса, точно так же, как доктор Ф. забрал меня. Я должна был знать лучше.

— Будь осторожна и никому не показывай это.

Я киваю и подавляю признательность, которая, я знаю, заставит его чувствовать себя неловко.

— Я буду осторожна.

Я заканчиваю ужин быстро протискиваюсь через двери во двор, оглядываясь в поисках трех парней, которые напали на меня ранее. Их нигде не видно, и хотя это приносит мне некоторое облегчение, у меня такое чувство, что я увижу их снова. С молочно-белыми глазами и большими черными зрачками, которые обвиняют меня, пока я собираю части их тел в маленькие баночки.

Агрессивные особи здесь долго не задерживаются. Их берут для наблюдения и такого рода испытаний, которые не дают мне спать по ночам.

Я шаркающей походкой пересекаю двор и нахожу Абеля в чистом белом подгузнике. Его кожа все еще покрыта грязью, но мне все равно. Он не плачет, когда подходит к забору, неся под мышкой потрепанного кролика, которого он показывает мне. Это не принадлежит Сараи — вероятно, это было первое, что у него украли.

— Эй, ты нашел новую игрушку? Спрашиваю я, замечая торчащие клочьями окрашенные в красный цвет волосы на хвосте, заляпанные, должно быть, кровью последнего ребенка, которому она принадлежала.

— Дибис, отдай мне его. Дэвис.

— У меня тоже есть подарок для тебя, — шепчу я и придвигаюсь ближе к забору, оглядываясь в поисках кого-нибудь, кто мог бы нас увидеть. Охранники во дворе Абеля стоят в стороне, куря сигареты, а те, что с моей стороны, заняты Рейтерами, запутавшимся в колючей проволоке. Другие мальчики даже не смотрят на меня, и я должна предположить, что это основано на том, что произошло с теми, кто напал на меня.

Глаза Абеля загораются, и хотя ямочки на его щеках не такие глубокие, как обычно, это приятное зрелище.

Я вытаскиваю торт из рукава, куда я его засунула, и отламываю кусочек, протягивая ему.

— Не показывай никому. Это просто наш секрет.

Он кивает, принимая пирог через забор, и прячется за своим кроликом, чтобы съесть его. Что касается моего брата, он всегда был осторожен в еде. Когда моя мама готовила инжирное варенье, она часто находила полупустую банку в одеялах Абеля, куда он тайком убирал ее на ночь.

Когда он доедает маленький кусочек торта, я предлагаю еще кусочек. И еще, пока торт окончательно не будет съеден.

Я глажу его большой палец и целую его маленькие пальчики, просунутые сквозь забор.

— Доктор Дэвис хорошо к тебе относится, Абель?

— Он милый. Но иногда он не такой.

Нахмурившись, я проглатываю комок в горле и позволяю себе задать вопрос, который прожигает дыру в моей голове.