Распускающийся можжевельник (ЛП) - Лэйк Кери. Страница 8

Это самое неуютное, что я испытывал за всю свою жизнь. Еще до того, как мы наткнулись на наш маленький улей и поселились в нашей квартире, мы выдержали зимы в пустыне и угрозу бушующих стихий. И все же это не шло ни в какое сравнение со страхом и страданием лежать среди незнакомцев, молясь, чтобы мой брат не описался ночью.

Над нами пыль летит с верхних коек от движения других, маленькие пылинки щекочут мне лицо, когда они приземляются. Мои ноги касаются бетонной стены, и я поднимаю голову, чтобы рассмотреть нацарапанные там знаки, которые светятся в свете прожекторов, проникающих снаружи.

Es mejor la muerte. Смерть лучше.

Когда я была ребенком, мы путешествовали несколько лет в караване, состоящем в основном из испаноговорящих семей, которые жили как иммигранты. Это стало для меня чем-то вроде второго языка, и в конечном итоге пригодилось, поскольку многие из выживших, на которых мы наткнулись, в основном говорили на этом языке.

Мужчина рядом с Абелем, к счастью, отворачивается от нас и резким движением смещается. Он кашляет и отплевывается. Давится. Минут пять он кричит так, как будто его вот-вот вырвет, пока, к счастью снова успокаивается.

Проходит добрых два часа, прежде чем мужчины по обе стороны от нас засыпают, и Абель начинает подергиваться, как это с ним иногда бывает. В этот момент события дня обрушиваются на меня, и моя мать и Сара прокручивают в голове воспоминания последних четырех часов.

Зарывшись лицом в мягкие кудри Абеля, я плачу до изнеможения.

— Вставай! Вставай, мать твою!

Крики в сочетании с тяжелыми ударами о деревянную раму вырывают меня из сна.

Я просыпаюсь от того, что кто-то спускается по лестнице, и чувствую мужчину позади меня, упирающегося грудью мне в спину. От ужасной вони мне хочется подавиться, и даже не прикрывая рот, я могу сдержать позывы к рвоте, поскольку гнилостный аромат забивает мне горло.

Подталкиваю себя в сидячее положение, будя Абеля, и вырывающееся у него хныканье говорит мне, что он забыл о событиях ночи. Мужчина с другой стороны от него не двигается.

— Нам нужно идти! Седовласый мужчина позади меня снова толкает локтем, но тот, что рядом с Абелем, продолжает спать. Я трясу его, и его голова откидывается в сторону, обнажая лужу крови и рвоты с другой стороны от него.

Не желая, чтобы Абель знал, что мужчина вполне может быть мертв, я встаю на колени и поднимаю брата над рвотой.

— Фу. Он болен, — говорит он, одной рукой хватаясь за лестницу, другой сжимая своего кролика.

— Он спит, — возражаю я, отмечая бледность кожи мужчины и красноречивую синеву его губ. Расположившись на стремянке с книгой, зажатой высоко подмышкой, я хватаюсь за сгнившее дерево с обеих сторон и позволяю Абелю спуститься между моими руками.

— Его всего вырвало.

— Абель, смотри, что ты делаешь. Не смотри на него, посмотри на лестницу.

В тот момент, когда наши ноги касаются земли, нас выстраивают в шеренгу.

Приближаются двое мужчин в длинных белых халатах и черных брюках, выглядывающих из-под них. У одного темные волосы, другой блондин.

Резкие морщины на лице темноволосого выдают, что ему где-то под сорок, возможно, столько же, сколько было моему отцу, с римским носом и гибким телосложением. Его волосы идеально прилизаны к голове, а поза — гордого мужчины. Уважаемого.

Блондин немного моложе. Не такой уравновешенный как старший но все такой же аккуратно подстриженный и ухоженный. Гладко выбритый и бледнокожий, ни один из них не выглядит так, как будто их заставляли выживать в Мертвых Землях.

Как бы невероятно это ни звучало, если это правда, то у них нет к нам сочувствия.

Мое сердце бьется как барабан, который сбивается с ритма с моим дыханием, и это превращается в битву причудливых движений, поскольку я пытаюсь оставаться прямой и такой же напряженной, как и все остальные мужчины, выстроившиеся рядом со мной.

Вот тогда они раскроют мой секрет. Меня вызовут и застрелят на глазах у всех.

Еще больше охранников стоят в стороне, с большими собаками, которые лают и рычат, обнажая острые зубы.

Рука Абеля сжимает мою. Собаки пугают его, как и должны, поскольку его чуть не утащил койот, зараженный Драджем, когда ему был всего год. Мой отец убил его у меня на глазах, и с тех пор я поняла, что доля секунды может быть разницей между жизнью и смертью.

— А что насчет этого? Один из солдат указывает на лысеющую макушку мужчины, которого мы оставили на койке.

Я открываю рот, чтобы ответить, но мои нервы на пределе, я сжимаю голосовые связки, чтобы промолчать.

— Я думаю, заболел. К счастью, отвечает мужчина, который спал рядом со мной.

Солдат приближается, оглядывая его с ног до головы.

— Иди и приведи его.

— Я?

— Да. Ты. Сейчас.

Он выходит из очереди и поднимается обратно по лестнице на второй уровень. С гримасой на лице он перекидывает мертвеца через плечо и осторожно спускается по каждой ступеньке. Дрожь в его мышцах видна даже с того места, где я стою. Коричневое пятно с красными пятнами тянется вверх по задней части его груза, где мертвый парень, должно быть, ночью обделался.

Когда его ботинки ударяются о бетон, он разворачивается, и мужчина повисает у него на плече, вытянув руки вдоль спины.

— Куда ты его хочешь?

Солдат стучит своей палкой по земле, и мужчина сбрасывает больного со своих плеч, кладя его на пол, прежде чем занять свое место обратно в шеренге.

Блондин делает шаг вперед, светит фонариком в глаза и рот больного парня.

— Похоже, у него в горле застрял маленький камешек. Должно быть, он его проглотил.

— На хрена? Солдат издает смешок.

— Сумасшедший ублюдок. Видел, как он набрал горсть гравия возле грузовиков. В основном песок. Не думал, что это принесет много вреда.

Рывок за мою рубашку привлекает мое внимание к Абелю, который сгибает пальцы, чтобы я наклонилась.

— Он умер? спрашивает он.

— Он очень, очень болен, Абель, — шепчу я.

— Они отвезут его в больницу, чтобы ему стало лучше. Ложь — это тот маленький щит, который я могу соорудить в этом месте, где нет ни морали, ни человечности.

Солдат свистит, и еще двое мужчин в черном, ведомые двумя собаками, входят в здание. Первые сигналы одному из солдат, охраняющих вход.

— Наживка для Рейтеров, — говорит он, и охранник утаскивает мужчину прочь.

За два дня я стала свидетелем большего количества смертей, чем за все мои четырнадцать лет.

Один из двух охранников подходит к темноволосому мужчине, снимает с него маску, открывая лицо такое же ухоженное и аккуратно подстриженное, как и у остальных, обрамленное песочно-каштановыми волосами. Он наклоняется, чтобы что-то прошептать, и суматоха отвлекает мое внимание к концу очереди.

Заключенный делает шаг вперед и падает на колени. Я узнаю его по дому — тихий человек, который часто носил с собой Библию. Меня удивляет, что он не держит ее сейчас, когда стоит на коленях, молитвенно сложив руки.

Я не могу разобрать, о чем именно он умоляет, но солдат с каштановыми волосами отделяется от двоих в лабораторных халатах, целится из пистолета и стреляет нищему прямо в лоб.

Глухой удар в моем сердце — это удар шока, когда нищий дергается одним судорожным движением, прежде чем его колени подгибаются, и он падает лицом вниз на цементный пол. Вокруг него лужи крови, красный ореол вокруг головы.

Наступает тишина, пока я наблюдаю, как солдат засовывает пистолет обратно в кобуру, его губы кривятся от отвращения, когда он подносит предплечье к носу.

— Ублюдочные разрушенные Драги.

Абель прячет лицо в моей ноге, и я сжимаю его плечо, молчаливый приказ сохранять спокойствие.

За короткое время, прошедшее с тех пор, как нас схватили, я узнала один факт об этих людях: у них мало терпения или терпимости, и они без колебаний убьют по любой причине.