Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич. Страница 46

Остановились минут через десять перед двумя сцепленными вагонами.

— Этот ваш, — казах кивнул на левый вагон. С виду это был обычный товарный вагон. Только когда я попытался откатить в сторону его дверь, казах остановил меня.

— У купе есть свой вход, — сказал он, показывая на левый край, где действительно виднелась странноватая, словно насильно врезанная в деревянную стенку вагона дверца. — Если эту откатить, — он указал на середину вагона, — песок посыплется. А его уже брезентом накрыли от дождя…

Я подошел к боковой дверце. Под ней были приварены две железные ступеньки, нижняя зависала над землей на добрых полметра. Открыв дверь, я заглянул внутрь, но ничего не увидел из-за уже сгустившейся темноты.

— На фонарик, — сказал мне казах.

Я провел лучом фонарика по служебному купе. Дверца вела в узкий предбанник. Дальше я увидел еще две дверцы — одна в туалет, то есть в маленькое квадратное помещение с круглой дыркой в деревянном полу и со старой дверной ручкой, прибитой к стенке слева от дырки. Справа от дырки в стене торчал гвоздь-десятка, по всей видимости для накаливания уже прочитанных газет. Я вспомнил об единственной газете, лежащей где-то на дне рюкзака, газете, найденной вместе с фотоаппаратом «Смена» в той палатке, которая чуть не стала моей могилой.

За второй дверью находилось служебное купе с четырьмя полками и столиком.

Нижние полки были деревянные, обитые дерматином. Зато верхние были явно импортного происхождения, видно, их выдрали со списанных немецких вагонов и прибили к деревянным стенкам этого купе. Как-то само собой стало ясно, что мы с Петром будем обитать на нижних жестких полках. «Лучшее — женщинам и детям», — подумал я и усмехнулся.

— Эй, Коля, дэ ты там? — раздался снаружи голос Петра.

Я вернулся к открытой дверце и сразу получил от Петра черную хозяйственную сумку.

Погрузив все веши, я возвратился к стоявшему у вагона казаху.

— Послушай, продай фонарик, — попросил я его.

— Вазьми лучше спички, что тебе фанарик… Он китайский, батареек на него не хватит.

— А между купе и песком какая-то дверца есть? — спросил я, засовывая в карман два коробка спичек.

— Канечна. Из туалета.

Пожав на прощанье руку водителю-казаху, я вернулся в вагон и закрыл за собой дверь. С зажженной спичкой зашел в наше купе — Галя, Гуля и Петр уже сидели на нижних полках. Я уселся рядом с Гулей и задул спичку. Сразу стало невыносимо темно. Я обнял Гулю, прижал ее к себе. Потом ладонями нашел ее лицо, теплое и гладкое. И поцеловал. Объятия успокоили меня, сделали окружившую нас темноту не такой зловещей, какой казалась она мне еще несколько минут назад.

— Хоча б викно зробылы, — прозвучал в темноте голос Петра.

Издалека донесся корабельный гудок. Потом снова наступила тишина и длилась минут двадцать-тридцать, пока на смену ей не возник нарастающий глухой шипящий шум. В этом шуме по мере его приближения возник ритм. Удар, который нельзя уже было назвать неожиданным, чуть не сбросил меня с Гулей с полки. Вагон дернулся и медленно пополз по рельсам. Железные колеса отсчитали первый стык, остановились. Еще один удар, и в этот раз нас с Гулей бросило спинами на деревянную стенку купе. Видно, железнодорожники всерьез занялись нашим составом. Послышались невнятные крики, чередовавшиеся с уже менее ощутимыми ударами и рывками. Мы оказались где-то посередине будущего состава.

Вспыхнула спичка и осветила лицо Петра. Его длинные черные усы в этом свете казались еще длиннее. Он вытащил из сумки свою трубку и пакет с купленным в порту табаком. Спичка потухла, но свет ему был уже не нужен. Я слышал, как он развязывал пакет, как набивал трубку. Воздух наполнился непривычным терпким запахом.

Снова вспыхнула спичка. Он уже держал трубку во рту.

— Петро, иды покуры в туалэти, — попросила Галя. Петр молча поднялся и вышел из купе, освещая себе путь все той же горящей спичкой. Мы остались втроем. Снаружи продолжали звучать крики, кто-то пробежал мимо вагона, и топот ног показался мне неестественно громким. Ритмичное звонкое постукивание молотка по буксам дошло до нашего вагона и прошло дальше.

— Зараз вжэ пойидэмо? — спросила Галя.

— Наверно, — ответил я.

Мое настроение окончательно улучшилось. Захотелось приободриться, и я попросил Галю сварить нам кофе. Протянул ей коробок спичек. Наши руки сближались «на голос». Наконец она чиркнула спичкой и маленькое пламя осветило наши лица и стол, сбитый из плотно пригнанных друг к другу досок.

Галя достала таблетку сухого спирта, положила посередине стола и подожгла.

Когда спичка потухла, нас продолжило освещать голубое пламя спирта. Только было оно не таким ярким. Галя поставила сверху проволочную подставку, а на нее и джезву. Гуля достала из баула пиалы.

Боже мой, подумалось мне, когда я последний раз сидел за нормальным столом?

Ощущение домашнего уюта согрело душу.

Петр зашел в купе, когда Галя уже разливала кофе по пиалам. Купе заполнилось кофейным ароматом, и этого аромата в воздухе теперь было больше, чем кофе в моей пиале. Я делал очень маленькие глотки, растягивая удовольствие.

Спиртовая таблетка продолжала гореть, выполняя теперь роль свечки.

Петр кашлянул, взял со стола свою пиалу.

— Нэ той табак, — произнес он грустно и вздохнул. Глотнул кофе и снова закашлялся. Было слышно, как Галя ударила его несколько раз по спине.

— Тыхшэ, тыхшэ! — остановил ее Петр, перестав кашлять. — Кращэ щэ кавы звары.

Галя послушно зашелестела пакетом с молотым кофе. Состав снова дернулся, уже намного мягче. Вагон скрежетнул и медленно поехал.

— От зараз бы чарку выпыты! — бодро прозвучал голос Петра.

— Тоби нэ можна, — ответила Галя.

— У нас все равно ничего с собой нет… — сказал я.

Снова за глухой стеной служебного купе прозвучали крики железнодорожников, и мы замолчали,прислушиваясь. Железнодорожники перекрикивались по-азербайджански, так что понять их все равно было невозможно. Вскоре все стихло, и в ушах остался только ритмичный шум идущего поезда.

Мы ехали. Порт, должно быть, уже остался позади. В купе стоял сильный кофейный аромат — Галя разливала по пиалам вторую джезву кофе. Глаза привыкли к темноте, слегка рассеянной голубым пламенем спиртовой таблетки, и я различал не только лица Гали, Петра и Гули, но и выражения этих лиц.

Петр в этот раз пил кофе не спеша, подолгу задерживая пиалку в ладонях.

Даже купейный полумрак не мог скрыть уверенной радости в его глазах. Галя была задумчива, а Гуля, когда я повернулся к ней, приблизила свое лицо к моему — ее красивые раскосые глаза смотрели внутрь меня, смотрели с любовью и преданностью. Я не смог удержаться и подался вперед всем телом, коснулся губами ее губ.

Петр громко чмокнул, чем осадил меня.

— Гарный ты хлопэць, — сказал он, улыбаясь. — А поводыш сэбэ, як якыйсь тинэйджэр! Нэ розумиеш, що мы зараз займаемось дэржавнымы справамы. — Он поднял руку в жесте, придававшем дополнительный вес его словам.

— Послушай, это моя жена и я имею право целовать ее, когда захочу. Ты, может быть, и занимаешься сейчас государственными делами, а я домой еду!

— Уси мы домой йидэмо, на батькивщыну. — Петр кивнул. — Ну ничего, цилуйся, скилькы хочэш, або скилькы вона схочэ! — И он махнул рукой. — Справди, ты вжэ багато для Украйины зробыв, можэш цилува-тысь…

Последние слова Петр сказал без всякой издевки и мoя мгновенная раздраженность исчезла. Так же, как исчезло желание целоваться. Осталась какая-то растерянность. Громкие слова, произнесенные Петром, переключили мое внимание. «Мы сейчас занимаемся государственными делами», «едем на родину», «ты уже много для Украины сделал!»… Все эти обычные газетно-лозунговые клише вдруг вселили в мои мысли несвойственный мне пафос. Я задумался о ближайшем будущем, о Киеве. Дело двигалось к концу, и, вероятно, по приезде, когда мы доставим этот песок куда положено, скажут нам большое государственное спасибо.

Может, и наградят чем-нибудь? Ну уж во всяком случае ту малость, о которой я их попрошу, они выполнят. Избавят меня от угрозы, которой, может быть, уже и так не существует. Что им стоит дать гарантии моей безопасности? Ведь у СБУ все на крючке, и те, кто до сих пор на свободе — тоже на крючке. Скажет им СБУ — этого не трогать, и никто меня больше пальцем не тронет! И заживем мы с Гулей спокойно и весело. Радостно заживем.