Звени, монета, звени - Шторм Вячеслав. Страница 49

– Но и не давала повода усомниться в своей супружеской верности, так ведь?

– Воистину так. И Ард-Ри знал это, но ревность грызла его душу, и с каждым днем он становился всё неприветливее. Именно поэтому, уверен я, он и не запрещал своим бойцам вызывать на поединки моего господина, надеясь в душе, что тот будет убит.

– Может, ты и прав, – хмыкнул я, вставая, чтобы подбросить в очаг еще одно полено. – А может, всё это – только слова и предположения. В любом случае ревность отнюдь не означает нарушение гейса.

– Как знать. Когда она не подстегивает убийц и не заставляет забыть о законе гостеприимства, чести воина и справедливости правителя… нет, прошу, позволь мне закончить. Тебе всё станет ясно.

В один из дней, когда уже истаял снег, и мы уже подумывали о возвращении на север, мой господин получил новый вызов. На этот раз зачинщиком был молодой Бранн Мак-Менд, сын Гуайре и любимец Ард-Ри. На пиру он жестоко оскорбил Илбрека, поставив под сомнение его доблесть и славу всего рода Аррайд. Обида была тем сильнее, что поносные слова исходили от безусого юнца, вовсе не отмеченного славными деяниями. Конечно, многие утверждают, что он был просто пьян, но кое-кто, вспоминая произнесенное в тот день, считает: Бранн прямо напрашивался на драку и озвучивал невысказанные слова своего повелителя в надежде, что тот его защитит.

Я покачал головой:

– И твой господин, без сомнения, убил его.

– Нет, и теперь горько в том раскаивается.

– Неужто Лоннансклех уклонился от боя? – Улыбка чуть тронула губы посланника:

– Кому, как не вам, владыки, знать моего господина? Ничто в Пределе не помешает ему поднять меч и копье в защиту своего рода, хотя Ард-Ри и просил его об обратном. Да и как иначе? Вот ты, могучий Трен, скажи мне, но скажи прямо, без утайки: если бы кто-то при множестве свидетелей оскорбил Нейлов и унизил тебя лично, разве ты поступил бы по-другому?

Да, что и говорить, при одной мысли о подобном кулаки мои непроизвольно сжались. Для самого последнего жителя Предела Мудрости нет ничего более священного, – не считая Четырех, да не оставят Они нас своими милостями, – чем честь его рода. Долг же правителя по отношению к роду и вовсе необъятен.

Молодого Мак-Менда я совершенно не помнил: это он с братьями, будучи еще совсем щенками, с восторгом провожали взглядами мою колесницу и раскрыв рот слушали бардов, распевающих о моих подвигах, а не наоборот. Да и род Гуайре никогда бы не сравнился с древним и славным родом Аррайд. О да, я очень хорошо понимал Илбрека, горячего, скорого на гнев и удар правителя.

– Так что же ответил Илбрек на просьбу Ард-Ри? – прищурился отец.

– Он ответил – и Луатлав согласился с ним, – что забыть обиду не силах, но победа над мальчишкой, совсем недавно взявшим в руки боевое оружие, послужит не к славе его, но к хуле. А поскольку обида была нанесена прежде всего роду Аррайд, то, по законам Предела, принять вызов может любой член рода. Против Бранна Мак-Менда на Маг Окайн встал Сиге Мак-Аррайд.

Я присвистнул. Несмотря на молодость, старший сын Илбрека уже успел стяжать громкую славу грозного поединщика, обещая со временем затмить даже своего великого отца. Такой противник не уронил бы даже моей чести.

– Так, значит, это Сиге сразил Бранна?

– Господин, в том бою Сиге пал.

Ну и ну! Не иначе как Всеблагие направляли руку парня! В любом случае теперь ему есть чем гордиться. Сдается мне, что скоро барды наперебой запоют о том бое.

– И что же, – спросил отец, отпив меда, – Бранн использовал какой-либо запрещенный прием, чтобы добиться победы? Может, оружие его было отравлено, или кто-нибудь намеренно испортил перед боем колесницу грозного Сиге? Ибо знаю я брата моего Илбрека, справедлив он, и, как бы ни велика была горечь от утраты любимого сына, не стал бы он порицать или преследовать его убийцу, если бы бой был честным.

– Всё именно так, как ты сказал, славный Кернан, – видно было, что речи отца польстили Фергусу. – Я был в тот день на Маг Окайн и могу засвидетельствовать, что победа Мак-Менда была совершенно честной. Но видел я и другое – опьяненный боем, он не только отсек голову павшему, но и зарубил его безоружного возницу, когда тот пытался ему помешать.

Да, это уже было серьезно. Конечно, по условиям поединка сын Гуайре имел право на голову противника (Илбрек, кстати, сколько я его помню, никогда не отказывал себе в удовольствии проехать по улице с кровавым трофеем, привязанным к дышлу колесницы, да и я не просто так ношу свое грозное прозвище), тем более что противник явно превосходил его славой и доблестью. С другой стороны, вряд ли кто-нибудь усомнился бы в победе, свидетелем которой стал сам Ард-Ри. Да и Илбрек наверняка пожелал бы выкупить голову сына, на что имел полное право, а отказать ему в этом – значит, смертельно обидеть. Но убийство возницы, совершенное после того, как пал его колесничный боец…

– Продолжай.

– Мне осталось рассказать немногое. Разумеется, господин мой Илбрек тут же потребовал от Ард-Ри выдать ему убийцу для суда.

– И разумеется, Ард-Ри выполнил его справедливое требование?

Горькая усмешка была нам ответом:

– Так поступил бы господин мой, или ты, доблестный Трен. Но не Коранн Мак-Сильвест. Он заявил, что раз преступление совершено на его земле, в его присутствии и его человеком, то он сам и станет судить его по возвращении в Ардкерр. А знаете, в чем заключался этот суд? Сначала Ард-Ри, как и велит обычай, торжественно лишил Бранна своего покровительства, земли и воды, и Гуайре Заика отрекся от недостойного сына. А потом, – почти выкрикнул Фергус, – потом наш справедливый и гостеприимный Ард-Ри, якобы в исполнение своей клятвы… простил изгнанника, принял его в свой род и назвал своим сыном. Господину же моему было объявлено, что с этой минуты любой, кто поднимет на Бранна руку, будет рассматриваться как враг рода Мак-Сильвест и самого Ард-Ри лично!

Что и говорить, в тот миг я целиком разделял гнев Илбрека. Похоже, что в угоду привязанности к побратиму и его сыну Луатлав презрел справедливость верховного правителя и судьи Предела. Хотя с правовой точки зрения всё было проделано изумительно: действия Ард-Ри полностью отвечали его обету, а членство в новом роде полностью очистило преступника, как если бы он умер и родился вновь.

– И как же поступил брат мой Илбрек? – спросил отец, хотя мы, кажется, уже знали ответ.

– А что бы ты сделал на его месте, господин? Род Аррайд объявил о своей свободе от данной некогда Ард-Ри клятвы до тех пор, пока все достойные мужи Предела, Мудрый и Те, чьими Устами он является, не вынесут свое решение.

– И это лишний раз подтверждает мудрость и справедливость его главы, – признал я. – Разумеется, Мудрый и все мы напомним зарвавшемуся правителю об его обязанностях по отношению к подданным.

– Рад, что ты согласен с моим господином, – широко улыбнулся Фергус. – Значит, в этом споре ты выступишь на его стороне?

Э нет, не так быстро!

– Ты ведь, кажется, тоже был на свадебном пиру Ард-Ри, друг мой? И слышал мою клятву? Призвав в свидетели Тех, Кто всегда над нами, да прославляется вечно Их имя, поклялся я, что в любой ссоре между Коранном Мак-Сильвестом, Илбреком Мак-Аррайдом и Ронаном Мак-Дегайдом не приму ничьей стороны, но приложу все усилия, дабы разрешить дело к всеобщему удовольствию, справедливости и вящей славе Четырех. Так что не зови меня сторонником рода Аррайд, пока я не слышал слов другой стороны и, главное, Лаурика Искусного.

Слегка приуныв от начала моей речи, Фергус к ее окончанию явно воспрял духом:

– Так именно об этом я и собираюсь вести речь, доблестный Трен! Господин мой и все люди его в великой скорби отбыли на родину, отправив гонцов к Мудрому, Светлому Господину и тебе, чтобы созвать на правый суд. Ни один из гонцов так и не достиг цели. Спустя луну считая с того дня к Дун Фэбар подъехал посланник Ард-Ри и, не слезая с коня, передал моему господину кожаный мешок и устные слова Ард-Ри. В мешке находились головы наших послов, а речи – клянусь именем Тех, Кто всё видит, что передаю их дословно, – гласили: