Звени, монета, звени - Шторм Вячеслав. Страница 69

Девять зим, изо дня в день сжигаемый огнем, пылающим в груди. Мужчина превратился в воина. Девять зим рвущийся прочь: под мечи и копья врагов, с посольскими поручениями, с торговыми караванами. И раз за разом возвращающийся назад, влекомый на аркане негромкой песни и быстрого взгляда из-под опущенных ресниц.

Не помню, как и когда мне впервые пришла в голову эта мысль. Когда я поделился ею с Гуайре, мой друг долго смотрел на меня и молчал. Совсем как ты сейчас. У тебя его взгляд, Бранн.

– Ты замыслил невозможное, Коранн, – наконец сказал он.

– Невозможное?! Разве не гласит закон, что любой мужчина может быть избран Ард-Ри? Не важно, какого он рода! Для всех претендентов главная цель – венец верховного правителя, а Этайн – лишь обязательный довесок к нему. У них нет выбора: девять поколений свадьба следовала за избранием Ард-Ри, как необходимое завершение ритуала, символ единения с землей Предела. Лишь встав наутро с брачного ложа, новый правитель оказывается полностью в своем праве. Гуайре, мне не нужен венец, и Всеблагие в том свидетели. Но если для того, чтобы получить желанную женщину, мне придется взять его в довесок – клянусь жизнью, я пойду на это!

– Ты замыслил невозможное, – вновь повторил Гуайре, и я едва сдержался, чтобы не ударить своего друга. Сжигаемый гневом, я резко развернулся, чтобы уйти. Его голос настиг меня у выхода:

– Когда едем, Луатлав?…

Мы носились по Пределу три зимы. Ввязывались во все возможные дрязги между правителями. Выслеживали медведей-людоедов в лесах и разбойников в поймах рек. После одной такой охоты Гуайре получил свою знаменитую рану копьем и не менее знаменитое прозвище. В тот день мы не должны были выжить – и всё-таки выжили, на радость или на беду, смешав кровь свою на поле боя.

Мало-помалу, по Пределу загремела слава о потомке величайшего Ард-Ри в истории, всё чаще и чаще называемом просто Сильвестом. Удачливом человеке. Непобедимом воителе. Щедром дарителе. Мудром дипломате. Страстном любовнике. Обо мне говорили, мной восхищались, меня воспевали – прежняя мечта осуществилась. Но теперь она потускнела и стерлась, как старая монета, некогда так ярко блестевшая на солнце. И даже звон ее – радостный, беззаботный, чистый звон – стал глухим и мертвым.

Воин превратился в героя.

Однажды поздней осенью, когда мы заночевали в степи, ко мне явился во сне Лаурик Мудрый.

– Воин! – обратился он ко мне. – Сознаешь ли ты, что ты задумал?

– Разве не Четыре дали человеку способность любить? – дерзко ответил я. – Неужто теперь Их Уста откажут мне в этом праве?

– Твоя любовь может стать пожаром, который сожжет Предел дотла.

– Пускай! Ибо Предел, в котором всё расписано заранее, в котором человек – ничто, камешек, – недостоин существовать!

– Замолчи, дерзкий! Бойся Высшего гнева! – грозно нахмурился Лаурик, топнув ногой. Я расхохотался, глядя ему в лицо, и Мудрый отступил. Он понял, что в его власти убить меня, но не запугать.

– Меновиг всё равно не даст согласия на этот брак. Он склоняется к Илбреку Мак-Аррайду, и я тоже одобряю этот выбор.

– Не один Меновиг решает, кому передать венец. Я неплохо потрудился за это время.

– Знаю, знаю. Величайший герой Коранн Луатлав, прямой потомок Сильвеста Кеда… Уже слышны голоса молодых дураков, призывающих возложить на тебя венец, сочетать вас браком с Этайн, соединив разбитое некогда целое, и изменить навсегда закон престолонаследия.

– Так уж ли это глупо? Разве не потому закон таков, какой он есть, что мой великий предок не оставил наследников мужского пола? И потом, скажи мне, о Мудрый: о каком благополучии и процветании для Предела может думать Ард-Ри, если с каждым днем его правления близится срок, когда ему придется отказаться от всего в пользу другого?

– Не пытайся убедить меня в том, что ты не спишь ночей в думах о Пределе! – фыркнул Лаурик. – Спроси сам себя: во имя чего ты стал тем, кем ты стал? И что будет потом, если твой план осуществится? Ведь даже в этом случае вы не сможете целиком и полностью принадлежать друг другу. Вернее, она – сможет, а вот ты… Венец Предела – это не та вещь, которую можно забросить в дальний угол и забыть о ней. Это тяжкая ноша, Луатлав, ноша, пригибающая к земле даже самых сильных. Стоит ли женщина – сколь угодно прекрасная и желанная – того, чтобы взваливать на себя эту ношу? Не проклянешь ли ты потом эту любовь, не возненавидишь ли? Подумай хорошенько, воин, и если чувствуешь хоть малейшее сомнение – отступи. Отступи пока не поздно…

Я проснулся в смятенных чувствах и ничего не стал рассказывать Гуайре. Он же не настаивал, как и всегда, хотя прекрасно видел, что со мной творится что-то неладное.

– Мы возвращаемся в Ардкерр, – коротко приказал я. Нет, меня не страшили ни слова Мудрого, ни даже гнев Четырех. Но странный сон заставил меня задуматься еще об одном, о чем раньше я не помышлял.

Чем я отличаюсь для Этайн от всех тех, кто не прочь примерить венец Ард-Ри?

Да, я любил ее всем сердцем, но какие чувства испытывала ко мне она? Быть может, я для нее не более чем друг и близкий родственник? Быть может, она совсем не против такого мужа, как Илбрек из рода Аррайд, Черный Орел Севера? Конечно, он намного старше ее – недавно схоронил жену, у него двое взрослых сыновей, – но кто знает?…

Одним словом, я хотел сразу же по приезде в Ардкерр поговорить с Этайн. Рассказать ей всё. Просить о праве бороться за нее.

Жизнь рассудила иначе.

Ардкерр встречал нас плачем. Этайн, моя Этайн, бледная и исхудавшая, бросилась ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

– Мама… умерла… Отец… болен…

Ты знаешь, Бранн, болезнь, тем более та, что заканчивается смертью, – это кара Четырех. Суровая кара преступнику, для которого нет и не может быть прощения. А еще ты должен был слышать – Четыре покарали Меновига и его жену за то, что они воспротивились нашему браку. Но это ложь, Бранн! Моя тетя была одной из лучших женщин, которых я когда-либо знал. Добрая, заботливая, она очень привязалась ко мне, как к своему родному сыну. Не думаю, что она отвергла бы мои ухаживания за ее дочерью. А дядя… Да, у него было меньше поводов любить меня, особенно с недавних пор, когда люди всё чаще намекали, что воин Ард-Ри куда достойнее самого Ард-Ри, и негоже потомку Сильвеста склоняться перед потомком Дегайда. Да, он любил власть и не спешил расставаться с ней. Да, с большим удовольствием он отдал бы Этайн Илбреку или Ронану. Но даже если и так, то я не верю – не хочу верить! – что Те, которых я почитал всю жизнь, так страшно наказали человека только за то, что он ошибался.

Три дня и три ночи провел я у постели Меновига. Утром четвертого дня прибыл Лаурик. Он осмотрел больного, перевел взгляд на нас с Этайн, помолчал, а потом обронил в пустоту: «Всё в руках Четырех».

Эти слова ожгли меня, будто бичом. Вне себя от ярости и разочарования я вылетел из покоев и помчался на конюшню. Гуайре был там.

– Запрягай!

Как всегда, твой отец не задавал лишних вопросов. Не успело мое сердце удариться о ребра в сотый раз, как колесница была готова. Я вырвал из рук Гуайре бич и сам встал на место возницы.

– Не оставляй ее одну, – только и произнес я, прежде чем ожечь спины коней первым жестоким ударом.

Что было дальше, ты знаешь. Я добыл кабана, добыл именно так, как говорилось в легенде о Сильвесте и Лабрайде. И всё-таки не успел. Меновиг умер у меня на руках, перед смертью попросив прощения за всё и вручив Этайн. До Праздника Быка, до решения Мудрого и мужей Предела. Будто знал.

После смерти родителей Этайн была так слаба и подавлена, что мне пришлось брать устроение погребения и тризны в свои руки. Впрочем, это и так было моей обязанностью как старшего мужчины в роду. Но вот всё закончилось, и я с удивлением увидел, что за это время все жители Ардкерра стали воспринимать меня как своего нового господина. Потом навалились дела, и не успел я опомниться, как настало время отправляться к Лиа Мор. Настало время выбора.